Warum Kant

Герберт Маридзе

Warum Kant?

Посвящается А. Б. Паткулю.

Для меня, – не владеющего ни одним из европейских, равно как и азиатских, языков философии, кроме, пожалуй, русского, – всё же очевидно, что вопрос Warum Kant – вопрос об актуальности Канта – возможен лишь на аутентичном языке, в данном случае – на немецком. Действительно, Кант – это grundlage, это нечто, без чего видимо и философом не станешь. Но не потому, что Университет требует, просто без Канта дух ваш не научится видеть своим оком, а душа ваша не разучится находить утешение во мнениях толпы. Поэтому вопрос мой, warum Kant, на русский можно перевести и так: почему философия. Разве нет? Но сегодня я задаюсь этим вопросом, имея в виду не причины, по которым западная философия была на долгие столетия буквально пленена кантовской проблематикой. Нет. Нисколько не претендуя на встраивание в индустрию кантоведения, я хотел бы выяснить, насколько возможно сейчас мыслить как Кант, т.е. не вслед за Кантом, но именно как Кант.

Актуальность Канта приобретает порой причудливые формы, в которых, однако, больше закономерности, чем случая. В одном из эпизодов популярного голливудского сериала «Друзья» одна из героинь (Фиби) всерьёз занята поиском действительно морального поступка, т.е. такого поступка, которые не нёс бы в себе ни выгоды, ни удовольствия. К концу серии Фиби удаётся совершить этот подвиг, – она без сопротивления даёт себя ужалить пчеле. При всей смехотворности этого примера нельзя не заметить, насколько положение СМИ конгениально проблематике всей классической философии. Возможно, Кант говорит с нами всякий раз, когда мы включаем телевизор.

Хорошо известно, каким уничтожающим действием может обладать «простой» пересказ какого-либо (но не любого) философского текста «своими словами». Напомним только одно место из «О грамматологии», где Деррида применяет этот приём для своего блестящего (слепящего) анализа Леви-Стросса и, завороженный открывающимися перспективами, вдруг совершенно сбивается со стиля. [1] И сегодня для многих представителей философского сообщества актуальность Канта представляет большую проблему. Именно сегодня хорошо видно насколько философия Канта схематична, догматична и реакционна.

Для демонстрации возьмём известную работу Канта «Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане» [2] – текст, ставший объектом рефлексии на семинарах 4 Международной летней философской школы в Щецине (Польша) в августе 2002. Главная цель этого небольшого текста – обосновать возможность философской истории как науки открывающей закономерность в совокупности действий свободной человеческой воли. (423) В самом начале работы Кант даёт понять, что общая цель природы, в приближении или отдалении от которой и состоит собственно история людям неизвестна и они идут к ней сами того не зная. Во втором положении мы встречаем тезис, будто природные задатки человека полное своё развитие находят не в индивиде, но в роде. Это происходит потому, что разум, – «способность расширять за пределы природного инстинкта правила и цели приложения всех его (человека) сил», – не может достичь полной реализации в течение короткой человеческой жизни. Логично предположить, что понимание «целей природы», к которым «как за путеводной звездой» идёт человечество, также недоступно индивиду. Однако уже в пятом положении Кант заявляет, что именно достижение всеобщего правового гражданского общества и есть цель природы и величайшая проблема для человеческого рода. Ещё раз в восьмом положении Кант повторяет, что историю человечества он рассматривает как выполнение тайного (от кого?) плана природы, и план этот состоит в установлении правового государственного устройства. И, наконец, в последнем девятом положении Кант раскрывает карты, возлагая на философов разработку всемирной истории согласно плану природы.

Из сегодняшней ситуации совершенно недостаточно видеть в этом противоречии традиционную подставу Философа, а в случае Канта этим Философом является, сам Кант, на место Бога, Человечества и пр. Другим аспектом актуальности является то, что, как и предсказывал Кант, «закономерный ход улучшения государственного устройства» действительно открыт «в нашей части света» и мы видим, что против нашей воли мы действительно становимся «законодателями для всех других».

В этой связи отнюдь не случайно именно государству отводит Кант решающую роль в моральном совершенствовании граждан. Предвиденное Кантом объединение государств в межгосударственные союзы рационально лишь в той степени, в какой оно освобождает ресурсы для «содействия» совершенствованию индивидов [3] .

С другой стороны, – я благодарен профессору Хартвигу Франку, указавшему нам на это обстоятельство, – философия Канта, легшая в основу Конституции Германии, имеет тенденцию к расширению своего политического ареала постольку, поскольку немецкое законодательство становится образцом для новых государств Прибалтики.

Такая стратегия чтения безусловно полезна и актуальна. Эпоха постмодерна завершена, но это не значит, что её не было. Я бы даже сказал, что в данном случае пересказ «своими словами» – это не только критика, не только деконструкция, как я её понимаю и могу использовать, но и актуальность в чистом виде. Но эта актуальность чем-то сродни пчеле, ужалившей Фиби – больно, согласен, но не опасно. Даже полезно. С другой стороны в этом примере деконструкция становится таким орудием, само применение которого смертельно опасно для философии. Наконец, признание реакционности Канта ничего не убавляет у него как у философа и ничем не изменяет нашу жизнь.

Необходимо предложить также и другой метод апроприации философского наследия. Необходимо, т.к. он позволяет поставить проблему схематичности, догматичности и реакционности нашего, или моего собственного, мышления как неспособного в анализе Канта выйти за пределы существующей традиции критики текстов и отнестись к философии Канта как к самоцели. Речь идёт о том, чтобы, откинув пересказ и критику, [4] начать «простое» чтение по предложениям всего текста, не избегая стилистических сложностей и длиннот. И мало помалу, пошаговое погружение в неторопливый дискурс Канта делает своё дело, и мы можем воспринять его точку зрения как возможную, как единственно возможную.

Во всём этом, конечно, нет ничего нового. (В философии претензия на новаторство – демонстрация невежества) Ещё Гегель различил дискурсивный и спекулятивный способ изложения и, ergo, понимания, «когда сказанное о субъекте в одном случае имеет значение его понятия, а в другом случае – только значение его предиката или акциденции». [5] Однако, в отличие от герменевтических проектов, моё внимание обращено не на смысл текста, но на то, как понимание структурируется формальной сложностью его, без которой само бытие смысла оказывается проблематизировано упрощением.

Всё это позволяет поставить проблему: не является ли философия, не философия даже, а чтение классических философских текстов, мощной телесно-ментальной практикой позволяющей настраивать восприятие на иные миры – миры Иммануила Канта? Положительный ответ даёт отчасти сам Кант:

«Впрочем и философствование служит средством, с помощью которого можно, не будучи по существу философом, в ряде случаев отстранять неприятные ощущения и вместе с тем вызывать возбуждение, привносящее интерес в нашу духовную жизнь; этот интерес не зависит от случайных внешних обстоятельств и поэтому, оставаясь, правда, только игрой, тем не менее обладает той интенсивностью и внутренней сосредоточенностью, которые препятствуют застою жизненных сил». [6]

Однако ответ этот положителен лишь в той мере, в какой Кант в своей «Диететике» отказывается от продолжения богатой традиции утешения философией – утешения, всё более понимаемого как исключительно моральное подспорье, – и сосредотачивается на чисто телесных эффектах философствования. Чуть позже, в той же работе «Спор факультетов» Кант указывает, что аналогичное воздействие оказывает и наука, «и если математик непосредственно заинтересован в своей науке (а не видит в ней просто средство для достижения какой-либо иной цели), то и он по существу философ и ощущает то же благотворное действие, возбуждающее его силы, сохраняющее его молодость и, не позволяя возникнуть утомлению, удлиняющее его жизнь». [7] Конечно, математика возникает здесь не случайно. Канту важно подчеркнуть, что сознание математика, как и философа, не занято ничем, что не относилось бы к науке. Однако для нас больший интерес представляет то, что даже «не будучи по существу философом», тем не менее, можно посредством философствования достигать особенных телесных состояний, с одной стороны препятствующих «застою жизненных сил», а с другой, сопровождающих обретение знания.

Законен и другой вопрос: мыслимо ли существование таких лишённых вменённого смысла текстов, формальная структура которых была бы тем не менее достаточно сложна для аналогичного воздействия на читателя? И уж во всяком случае, необходимо оспорить расхожее мнение, согласно которому «читабельность для философских книг достоинство не самое важное.» [8] Однако теперь я могу дать сатисфакцию тем, кто хотел бы развернуть заглавную проблему в противоположную сторону и спросить уже меня самого: Warum eigentlich Kant? Для описанного способа занятий философией взгляды философа и интенции его письма заслоняются сложностью и непонятностью его текстов. Основной вопрос звучит теперь: смог ли мыслитель так зашифровать свои послания, чтобы в должной мере загрузить наше понимание, отключая тем самым предвзятый аппарат интерпретации. Поэтому отвечать на свой вопрос я могу двояко: либо – вслед за Х. Франком, так реагировавшем на аналогичное вопрошание – Warum night; либо так, как делает это Университет – Darum!