ПРО ПАНКА
(быль)
Как и все панки нашей
эпохи, Беспределов стремился в страну Загасиму, где, по слухам, давно была обустроена полная
анархия. Ночью он бежал из Большого города, хотя сам об этом еще не
догадывался. А было так: вечером Беспределов
отправился в зоопарк, чтобы, проскользнув мимо разморенного тремя литрами
кислого пива сторожа, украсть Варраву.
Познакомились
они давно, панк работал тогда в зоопарке выносчиком
дерьма, а Варрава числился рядовым заключенным 6-й
клетки, белопузым сицилийским хорьком, который,
правда, зоопаркового дерьма принципиально не жрал,
при виде сторожа зло матерился по-итальянски, а ночью, когда даже измученные
генетической памятью об арктических льдах белые мишки в своем вольере впадали в
полузабытье, пробирался через ограду в клетки храпящих обезьян и жестоко кусал какую-нибудь
макаку за малиновую жопу, отчего уязвленное животное
душераздирающе выло, лупило в перевернутое корыто как в там-там и будило
соседей-приматов. К рассвету концерт разрастался и уже вся
Красная Пресня просыпалась в холодном поту от сатанинского лая, воя и
булькающего шипения. "Фурор! Полный аншлаг! Апофеоз-финал!" -
радостно потирал лапки Варрава, по-партизански
скользнув обратно. Непримиримостью нрава и склонностью к веселой панике и
полюбился зверек добросердечному панку, питавшему
хорька маленькими желтенькими таблеточками и ништячками
из соседней пиццерии.
Итак, преступной ночью,
на глазах у покладистых и потому не поднявших шухера животных, Варрава
был выманен условным свистом, посажен в карман и навсегда свалил из зоопарка.
Исчезновение на столичных улицах разливанного пива, вечно за что-то
протестующих граждан, бдительной милиции и общее сгущение красок
предзнаменовали грозу, которая и незамедлила
воспоследовать. Небо порвалось заумной эмблемой "Деад
Кеннедиз". потом врезало как из танка по Белому дому и Беспределов
невольно присел в тухлую лужу, а Варрава вцепился
когтями в четырежды дырявое панково ухо. Ударило
второй раз, теперь уже ясно давая понять, что никаким Зевесам
и прочим Иеговам не выгодно и не любо, чтоб всякий
маргинал тырил из клеток валютых
зверей и вообще вел себя противоправно, то есть ебнуло
панка непосредственно по бритому черепу. Тут с Беспределовым приключилась временная
амнезия и как оказался он в пахнущем родиной и навозом стогу на
безымянной трассе - не припоминает. Варрава же
ничего, проблевался и помнит все, но вряд ли
расскажет. Таким образом, достававший вторую неделю Беспределова
вопрос - бежать или не бежать из Большого города, решился сам собой
положительно.
* * *
- В моем стогу, сука,
спал? - поигрывая обрезом, с кулацкой хитрецой спрашивал старик.
- Отдыхал, -
меланхолично отвечал панк, больше думая о том, можно ли жрать жирную янтарную каракатицу,
вылавливая ее из массива несвежего лошадиного дерьма.
Были у старика сыны,
двое, да пошли на пасху в соседнее село поглядеть крестный ход. Утречком
обнаружил их в гнилой канаве покоцаных неизвестно
чьим ножичком проезжавший в мотоциклетке по большаку участковый. Теперь
оставалась одна драматическая старушка Кукишна, в
помощь ей и вел старик панка, тыкая обрезом ему в
спину.
- Готовить умеешь? -
пытала Кукишна, - Хорек твой крыс от подвала отучит?
- Усе будет в норме, -
заверил панк, - гони деда на пашню, щи будут в лучшем виде.
- Не приставала? -
осведомился старик, вечером вернувшись с пашни и охотно наворачивая из глубокой
миски наваристые щи, - а то восемьдесят лет, а все то же, требует какого-то хуя...
Панк застенчиво сопел и
молчал.
- Да где ж делась бабка
моя? - встревожился старикан, облизывая дно миски.
Не выдержал Беспределов,
заржал, застучал по полу тяжелыми хаками:
"Сам же, дедушка, ее и сожрал!"
Дедушка смеялся долго
нездоровым чахоточным смехом, удивляясь на тотальную ебнутость городского бездельника. После, утершись рукавом,
подошел к чугуну, снял крышку, убрал лицо от пара и внимательно заглянул. Из
жаркого картофельно-лукового марева глядел на него такой знакомый левый глаз с
желтым бельмом и чему-то угрожал палец. Дедушка схватил руками воздух, потом
потянулся к охотничьей берданке, которую года три не снимал со стены и наконец грянулся об стол башкою, забился, выкрикивая
невнятные иноязычные ругательства.
- Не выдержал дед, -
сочувственно отметил панк, - вот она, жизнь крестьянская, поел щечек...
Явился из кладовой,
чрезвычайно довольный тем, что спиздил пол рюкзака
сыру и кинул местной крысе четыре палки, Варрава и
зашептал на ухо в том смысле, что пора и честь знать. В гостях хорошо, а на
трассе лучше.
- Сдох деда, -
констатировал Беспределов, повернув ногою седой
оскаленный кочан с вишневой пеной на синей роже и решив, что хорек, как всегда,
прав.
* * *
- Гавнючонок,
- ласково пощекотал панк друга по животу. Друг валялся ни жив
ни мертв на спине под едва надкусанной шляпкой оранжевого с зеленым подозрительным
ободком гриба и, молотя лапками воздух, ухохатывался над
чем-то.
Не ешь меня, опизденеешь, - сказал гриб.
- Как же тебя не есть? Опизденею, - протянул Беспределов
руку отломить и себе кусочек гриба-смехуя.
Когда вышли на опушку
мужики-охотники, то нашли . обоих в совершенно
непотребном хохочущем виде и долго не гадая, что за гриб-смехуй
такой, отведали сами. Праздничная пальба, звук дикого мужицкого пляса и
нечленораздельных частушек привлек внимание президента, вояжировавшего в этой
области с целью выяснения общественных настроений. Выйдя из чернолакового
лимузина, президент грозно спросил; "Что это у вас за хуйня,
извините, здесь происходит?" Но когда поднесли ему на расписном блюдечке
кусок гриба-смехуя с рюмкой водки, сам президент
пустился в пляс, закружил в хороводе в психоделическом
единении с народом, притоптывая, присвистывая и отбиваясь от телохранителей,
хоть и не кушавших смехуя, но от евойного
духу еле стоящих теперь на четырех лапах. Один пробовал щипать траву, а второй
все хватал за талию раздухарившегося президента и
нехорошо рычал.
- И никаких классовых
противоречий, - мудрствовал Беспределов, - заметьте,
никаких.
Видел он сейчас
явственно страну Загасиму, наблюдал анархию, но о
том, как там да что, говорить нельзя - страшная тайна! И только светло
улыбался.
* * *
- Да ты парашу нюхал
хоть раз? – возмущался старшина Уебщенко неопытности молодняка,
рассказывай давай про смехуй
твой...
- Я же объясняю, берете беломор, - устало переводил разговор на близкую и понятную
тему панк, - делаете штакет...
Старшина был рубинов и
грозен, багрян и звероподобен, Уебщенко напоминал,
что законы для всех, что в документах не может быть писано "Психодел Террорович
Беспределов", что двое таких умников в прошлом годе, будучи пойманными без ксив и пиздивших про крестный ход, огребли свое и лежат нынче у
старой церкви и "ваще хоря твоего уже сдали в
Москву на опыты", так что лучше не играть в молчанку.
- Объясняю еще раз,
учитывая авторитарность и репрессивность вашего сознания, берете беломор...
Старшина несмелой рукой
потянулся к новенькому косяку и тут же, окончательно оборзев,
вынул из кармана спички, развязно сказав: "Посмотрим, что это за вещдок". Остальные сгрудились у стола с косяками в
общей давке.
- Как вас задержали? - вопросил
старшина, затягиваясь и теряя свирепость.
- Иду по трассе,
навстречу два мента, спрашивают: "Ты откуда?" Я объяснил.
Но Уебщенко
уже ничего не слышал.
- Тебя,
бананового хуя, я пристегну лично, - разобрался
старшина с панком, защелкивая наручник, - а тебя, -
обратился он к неприсутствовавшему грызуну, -
отправим на опыты в Москву, там тебе в научных целях присобачат селезенку к
яйцам, сраку на голову пересадят, зубы в задницу вклеют... - видимо, наблюдая в своем наркотическом кошмаре все
эти анатомические ужасы, старшина потерял сознание.
В отделении воцарилась
атмосфера полицейского бедлама и милитаристского безумия: кто-то ссал в пылающий телевизор, крича: "Стой, стрелять
буду!" - молоденький лейтенант скакал по кабинетам на швабре, подражая буденовскому
коннику, а группа рядовых, бредивших страшным терминатором, оглашенно
носилась по лестницам, ища спасительного выхода.
- Тьфу, - злился панк, -
даже травка бульдогам впрок не идет.
Сам он видел, как рыжие
длинношерстные обезьяны вставали из поля ржи и кланялись изумрудному небу, где
парили сверкающие черепахи, выполняя сложнейшие десантно-воздушные
упражнения, иногда какое-нибудь из небесных животных камнем срывалось из
облаков вниз и цепко хватало мускулистыми папами кланяющегося примата, тащило в
облака жрать. В том же отделении пригрезилась ему снова анархия и Загасима, но об этом больше ни слова! Варрава
спешил к панку с ключом в зубах, а по зачарованному
отделению разбегались уже в неустановленном направлении заключенные сраного вивария беспризорные
кошки, собаки, крысы и даже два каракумских варана - подготовленные в Москву на
опыты и спасенные храбрым хорьком.
Утром посеревший Уебщенко с радио-помехами в голове и горьким вкусом во рту
открыл глаза в одиночной камере и долго рассматривал наручник у себя на
запястье. Ощупывал свежевыбритый ирокез, политый чернилами, трогал литую серьгу-"анархию"
в ухе, презрительно ковырял дырки на самых интимных местах полуистлевших
джинсов, наконец, плохо соображая, сел на лавку и сказал: "Слава кодексу,
эта панковская скотина тута, но где же тогда я?"
* * *
В школу Беспределов и Варрава попали случайно,
оттого, что ништяков в этом провинциальном городе не
было. "Хомячок" ребятам понравился. На второй день их появления все
стаканы с отвратным кофе были приклеены к подносам, а подносы к столам. В спортзале
кто-то вечно искал теперь "выпавшие" контактные линзы и не давал
проводить оздоровительные кроссы, из столовой исчезли ложки и вилки, из
мастерской инструменты, из плафонов лампочки, а из компьютеров дискеты.
Вооруженные всем этим школьники затеяли в главном зале ночную
революционную дискотеку памяти вудстокского
фестиваля. Назавтра на всех пропахших марихуаной этажах пылали мусорные урны со
школьными журналами и дымящей пластмассой, дверные ручки директорского и завуча
кабинетов оказались измазаны клеем, вазелином, дерьмом
и дешевой помадой. Героически попытавшийся начать урок историк встретил взрыв
коллективного кашля и насморка, между тем из кранов во всех шести сортирах в заткнутые тряпками раковины хлестала вода,
"продленная группа" разливала по казенным стаканам водку из термоса и
звонила директору домой, выкрикивая в трубку экстремистские призывы. Явившийся
через полчаса директор запутался в паутине из ниток и был обстрелян водой из
шприцев и полит восхитительной пеной из огнетушителя с пожарной лестницы, где
засели активисты школьного клуба "Молодой альпинист". Рычаг
сигнализации заблокировали в состоянии предельной громкости, а к сенсору
противопожарной автоматики поднесли зажигалку, устроив себе "ниагару". Директор, идущий звонить спец. подразделению
по борьбе с террором, потянул дверь на себя, но она оказалась снятой с петель и
погребла под собой приклеенного к ручке директора. Следующей ночью школа
запылала. Пожарным и ОМОНу, подоспевшим слишком поздно, осталось рассматривать
переделанное из чьей-то майки черное знамя, реющее над пепелищем, скелеты
обгоревших компьютеров, останки парт, еще недавно служивших основным
баррикадным материалом, тлеющие школьные доски с навсегда въевшимися белесыми
следами позавчера еще неопровержимых теорем, распахнутый директорский сейф.
Вольный ветер уносил вместе с жирным дымом последние листки личных дел,
дневников и характеристик.
А панк уводил хохочущих
чумазых вооруженных детей, два дня назад еще полных лопухов и пай-мальчиков. В
лес. Варрава, бежавший последним, изображая
священника, кропил следы спиртом, унесенным из хим. кабинета, дабы отбить весь
нюх у поганых ментовских
псов. Справедливости ради, надо сказать, что именно хорек обучил всем
безобразиям школьников, пока накормленный их завтраками панк сладко почивал под
лавочкой в яблоневом садике.
* * *
Оставив свой подросший
отряд в темнеющем лесу, Беспределов полез по скату
черных скал к дикому пустынному берегу. Долго стоял по пояс в волнах, наблюдая как солнце тонет в янтарном море и чайки, не
подозревая о праве собственности, тягают из воды рыбу. Где-то там, куда
пряталось светило, за девятым валом и тринадцатым штормом, и лежит
благословенный остров, оттуда и звала душу чарующей песней невидимая страна Загасима - отечество анархии, родина тайфунов и цунами,
которые там не более, чем детские военные игры в
мыльной ванне. Беспричинная кручина захватила сердце панка,
да и вода в хаках хлюпала - путь окончен, долой сантименты!
Оставалось придумать средство переправы и вернуться за отрядом.
Скучающий отряд Беспределова вверху на скалах спиливал последний телеграфный
столб. На бреге, опершись на ружья, смотрели в костер угрюмые большевички: два
матроса в бушлатах и непонятный бородатый мужик в беспогонной
шинели. Первый матрос, заприметив единственным глазом (второй был перевязан
боевой красной ленточкой) панка, молча поманил его. Беспределов подошел не сразу.
- Здрасьте,
- сказал, подсаживаясь к костру и вытряхивая из хаков
медузу и еще какую-то неопознанную зелень, поинтересовался, - вы погранцы, что ль, будете?
Хмурое молчание было ему
ответом, только беспогонный бородач цыганского вида охуело крякнул, сплюнул и невнятно выматерился.
- Уху варим? - заглянул
панк в стоящий на углях котел с кипящей морской водой.
- Куда идешь? - по-комиссарски осведомился одноглазый матрос, бывший,
видимо, здесь за главного.
- В Загасиму,
- лукаво прищурившись, объяснил Беспределов, - хочу
повидать заповедную страну, где давно и полностью обустроена абсолютная
анархия.
В этот момент бородач,
стоящий за спиной панка, занес над его бритой
головушкой винтовку и саданул прикладом по темечку.
- Вот те на, - не понял Беспределов, оседая в песок. Бородач
ухмыльнулся и снова сплюнул. Предстояло раздеть добычу,
разделать ее штык-ножом и вымыть, опосля чего
выварить и сожрать. Вокруг костра занялась голодная суета. Большевички делали
ужин.
Панк не знал, что другой
дороги в Загасиму не бывает.
Фрей ДОМОВ