ЗОНА

(Провинциально-апокалиптические заметки)

КОМАРЫ

Комары в этом городе были какие-то ненормальные: вялые, полудохлые, чуть двигающиеся в мутном воздухе. Садясь нам на лица и руки, они не могли даже прокусить кожу и издыхали без посторонней помощи. Сперва, увидев этих комаров, мы обрадовались и удивились, но очень скоро поняли, отчего они такие странные.

НАДПИСИ

На стекле книжного магазина на улице Ленина надпись: "Советские книги – пропагандисты мира. Поколение за поколением они воспитывают советских людей – людей с чистой совестью".

В булочной на улице Мира, которая плавно переходит в Проспект Победы, объявление: "Над булочной осуществляет шефство мартеновский цех металлургического комбината". И радом с булочной – уже ставшие привычными в столице, а здесь все еще глашатаи нового, неведомого мира – ларьки со "сиикерсами" и "марсами". Ростки недоразвитого капитализма вперемежку с развитым социализмом.

И наконец, огромный плакат над городским рынком: "15 июля в храме состоится торжественное богослужение по случаю духовного возрождения нашего города".

ДЕТИ

В первые же дни двое этих мальцов прибились к нашему экологическому лагерю протеста и жили у нас: спали в наших палатках, ели из наших котелков, грелись у нашего костра. Одному одиннадцать лет, другому – двенадцать. Они – бездомные, живут на территории металлургического комбината, питаются когда и чем придется. Дети родителей-алкоголиков, которые избивали их и выгнали из дому. Двое маленьких зверенышей, с насквозь прокуренными легкими, ворующие у нас сигареты и куски хлеба, вечно подстраивающие нам не шалости – гадости, разговаривающие только матом. На них нельзя не орать, но и прогнать их – тоже нельзя. Таких, как они, на комбинате живут десятки. Но для Власти их не существует...

Когда мэр города Позгалев приходил к нам в лагерь, он спросил у меня:

– Это ваши дети?

– Это бездомные, – отвечал я. Мэр подумал и твердо, внушительно произнес:

– В МОЕМ ГОРОДЕ НЕТ БЕЗДОМНЫХ ДЕТЕЙ.

КОСТЕР

На лужайке прямо напротив заводоуправления ЧерМК под черным флагом с кошкой расположились наши палатки. Плакаты: "Люди гибнут за металл", "Не стой в стороне!", "Череповец – не Чернобыль! Пока что...", "Городу – чистый воздух!"... Костер, гитара.

…Дым на небе, дым на земле,

Вместо людей – машины... – поет Леся, девочка из нашего экологического лагеря.

У костра гости: шоферы-дальнобойщики, местные хиппи, пьяненький рабочий. Рабочий неторопливо рассказывает:

– Когда летом мы посылаем детей из города в пионерский лагерь, – первую неделю их "ломает" как токсикоманов, у них болят головы, иногда дело доходит до обмороков. Наверное, с непривычки к нормальному свежему воздуху.

ЦИФРЫ

Где бы и с кем бы мы им говорили: в цехах комбината, у проходной, у рынка в пикетах, в лагере с гостями, – везде речь шла об одном – о трупах.

– И дня не проходит в нашем цехе, чтобы кого-нибудь не хоронили, – сказал нам паренек по имени Артем, молодой рабочий с ЧерМК, поселившийся в нашем лагере и участвовавший в акциях…

Цифры, простые цифры – что за вами? По детской смертности Череповец – первый город в России, средняя продолжительность жизни – 59 лет, трубы металлургического комбината извергают более двухсот (!) ядовитых веществ, используемых военными на Западе как поражающие боевые вещества. А ля гер, ком а ля гер! Что же это за война, против кого она? Воюют – хозяева Череповецкого металлургического против жителей собственного города, заложников комбината: комбината-кормильца и комбината-убийцы. Добрая мэрия за год переселяет в другие районы города жителей одного-двух домов около комбината и – устраивает в этих домах общежития: селит безответных студентов и еще более безответных китайцев – экспортируемую сотнями рабскую силу для ЧерМК.

Комбинат пожирает этих людей как сырье, топливо, и выбрасывает – шлак…

ЛЮДИ

Вот они стоят передо мной, эти двое моих ровесников, выглядящих пятидесятилетними стариками. Наташа и Борис – паралитики с детства: спасибо комбинату. Наташа едва ходит, у Бориса плетью висит парализованная рука. На работу их никуда не берут – получают же они свои десять тысяч по инвалидности от доброго Государства. У него еще и эпилепсия, а у нее – астма. И когда ночью отключают даже существующие очистные сооружения (жалкие суррогаты!), чтобы увеличить производительность, – у Наташи начинаются астматические приступы, и Борис вызывает "Скорую". Что мне сказать этим людям?

Что мне сказать старому мужчине, который подошел ко мне на пикете у рынка и тихо произнес, безнадежно покачивая седой головой: "Уезжайте – ничего не выйдет. Сходите на новое недавно открытое кладбище – посмотрите, сколько там свежих могил! Уезжайте. Все равно мы все скоро подохнем. Мы боимся, мы ничего не можем. Неужели что-то сможете вы? Если бы был здесь кооператив, в котором безболезненно умерщвляли, я бы немедленно пошел туда".

Что мне сказать ему?! Призвать к социально-экологической революции и к самоорганизации? Вновь и вновь повторять сорванным на пикете голосом, что коль скоро им, жителям обреченного города, НЕЧЕГО тереть, то не лучше ли хоть на миг ощутить себя людьми, а не травимым скотом? Не знаю. Но я не смог сказать этого ему. Слова застряли в горле.

ФИЛЬТРЫ

Несколько лет назад вездесущие и расчетливые японцы предложили дирекции ЧерМК бесплатно поставить на трубы очистные фильтры. Радикально экологию бы это не улучшило (устаревшие технологии комбината не залатать ничем – из каждой дыры дым валит), но все же... За эти фильтры японцы просили только одно: чтобы ту гадость, которая на них оседает, отдавали им, а уж они найдут ей какое-то полезное применение – у японцев ничего не пропадет.

Но администрация не приняла этого предложения. Наверное, решила: все, что выбрасывает в атмосферу комбинат, должно в полном объеме доставаться нам, советским людям (теперь сказали бы – "уважаемым россиянам").

СТАТИСТИКА

Недавно на комбинате замеряли уровень шума. По цехам шла комиссия с акустическими приборами, а впереди бежал мастер – он вбегал в цех и приказывал отключить станки. Приходила комиссия, замеряла шум, уходила, – станки вновь начинали работать.

Во всем Череповце нет ни одного (!) профпатолога, а значит – нет и профзаболеваний.

Почти по всем параметрам выбросы ЧерМК во много раз превосходят ПДК (предельно допустимые концентрации), а показатели по заболеваниям намного выше среднероссийских.

– Зато вот по онкологическим болезням в Череповце все нормально, – только что и нашлись сказать "хорошего" власти города.

– Да просто у вас в городе даже раковые клетки не выживают! – коротко бросила им в лицо одна из участниц нашего лагеря.

До перестройки значительную часть работников ЧерМК составляли рабы-китайцы, зэки (выбор: на урановые рудники или – сюда) и молодые энтузиасты с комсомольскими путевками…

… Мы на пятой домне – крупнейшей в Европе, открытой к XXVII съезду партии. Недавно здесь погиб 27-летний парень – надышался фенольной воды, в 60 раз превышавшей допустимый уровень концентрации вредных веществ. Его жена-вдова, оставшаяся с двумя младенцами на руках, хотела поднять шум, но дело тихо спустили на тормозах – ей дали вместо комнаты в общаге нормальную квартиру. Откупились.

В древности такой выкуп за убитого назывался "ВИРА".

ЗОНА

В первый же вечер по приезде в Череповец мы пошли посмотреть на промзону. И заблудились. Громады ржавеющего металла и тьма ночи проглотили нас. Километр за километром двигались мы по абсолютно безлюдной пром-Зоне, а выхода все не было. Исполинские колоссы начала 50-х годов высились вокруг, лязгая металлическими челюстями и вздымая к небу огромные факелы огней, выбрасывая клубы серого и рыжего дыма и россыпи металлической стружки. В цехах не видно ни человека – только угрожающий рокот, да потоки пламени – это льется чугун. Глядя на это адское величие, абсолютно бездушное, бесчеловечное и громадное, цепенеешь от ужаса и отчаяния. Каким динамитом, какими жертвами, слезами, голодовками, криками взорвать этот Молох, прошибить холод этой Зоны?

Все время пребывания в Череповце меня не покидало это смешанное двойственное чувство: крутой реализм вперемежку с выразительным символизмом. И люди, и трубы, и жалкая, гибнущая природа с зелеными, обугленными по краям листьями – все донельзя реальное, можно рукой потрогать, – и какое же символическое!

Ленин, помнится, сказал в начале века: "Вся Россия – палата номер шесть". Новые времена, новые символы... "ЗОНА" – какое емкое слово, вмещающее в себя все: от подвалов Лубянки и вышек Колымы до этих бездушных храмов индустриализма в Череповце.

МЫ

Мы не победили. Мы вернулись по домам, а Зона осталась на месте. Ни переноса комбината за черту города, ми новых, экологически чистых технологий производства металла в этом году не будет. Но все же…

Но ведь испугался же всесильный местный царь и бог, директор ЧерМК господин Липухин, когда семеро припершихся в его кабинет мальчишек и девчонок – анархоэкологов – отказались уйти и – о, неслыханная дерзость! – завязав дверь крепкой веревкой, отказались выпустить Его, пока он не выслушает их и не выскажет свою позицию. Но ведь не смогли же местные власти согнать с трубы мартена Кирюшу Привезенцева, объявившего там сухую голодовку, – как ни бил его дубинкой ОМОНовец на высоте сорок метров – на качающейся, шаткой железяке – ярусе трубы. Но ведь написала же в газету какая-то неизвестная нам женщина, мать маленького ребенка: "В следующий раз на трубах я буду вместе с ними"...

Мы не победили. Зона пока держится. Но мы вернемся - нас будет больше. И с нами будет та женщина.

ДОЖДЬ

На третий день заморосил дождик.

– Осторожно, сказал мне товарищ.

Я не понял сперва, а потом почувствовал: на руках, на лице, на языке – не освежающая влага, а – будто слабый раствор кислоты, щиплющий кожу.

Это значит – ветер с комбината.

Петр РЯБОВ