АНАРХИЯ В БЕЛОРЕЧЕНСКЕ, или ОДНА ЖИЗНЬ И ОДНА СМЕРТЬ

Когда теряешь дорогого человека, каждая мелочь, связанная с ним, становится важной. Каждое сказанное им слово приобретает новый смысл. Каждый его поступок окрашивается по иному. А ты пытаешься понять – когда и с чего началось всё то, что закончилось так убийственно нелепо? Когда наступило начало конца и когда конец начала? И вспоминаешь, вспоминаешь...

Наш общий товарищ Роман (которого все звали Пэлл Мэлл, за привычку курить именно эти сигареты) привел его ко мне зимой 1997-го. Сергею было 14 лет. Высокий худой робкий мальчик. Болезненно робкий. Весь вечер молчал. Наотрез отказался от кофе и пельменей, которыми я их угостила. Довольный Рома выпил и съел всё сам. Пэлл учился в Краснодаре и близко общался там с анархистами из Федерации Анархистов Кубани (ФАК). В тот вечер мы много говорили с ним об этом движении. Я тогда уже вовсю вращалась в неформальной среде, успела поучаствовать в нескольких экологических акциях, организованных майкопской экологической коммуной "Атши" и начинала проникаться анархическими идеями. Предложение создать в Белореченске местное отделение ФАКа поддержала на ура.

Через день Пэлл уехал на учёбу, а мы с Сергеем (Остом, как предложил называть его Рома) остались вдвоём – делать анархию в Белореченске. Так мы подружились.

Он жил около ж\д вокзала в 2-х этажном забавном домишке, с маленьким уютным двориком и деревянными ступенями. Приходя, я поднималась по этим скрипучим ступеням на 2-й этаж и стучала в стекло входной двери. Через секунду появлялся он – радостный, смущённый...

Родившись в небогатой семье (мама – учительница в школе), Сергей рано понял, что живёт в гнилом обществе, где одни греют жопы в тёплых офисах и жрут "ананасы с шампанским", а другие сутками вкалывают на них за нищенскую плату или (в основном те, кто всю жизнь горбатился на наше советское государство – сейчас немощные старики и старушки) копаются в помойках и просят милостыню, чтоб не умереть с голоду.

Это не давало ему покоя – он вообще был человеком очень восприимчивым и, наверное, из-за этой вопиющей несправедливости переживал больше нас всех. (Совсем недавно ко мне попала его тетрадь со стихами того времени. Каждая страница пронизана громадным желанием изменить что-то в этом мире. Дикой злостью против угнетателей. И болью. Постоянной душевной болью. Уже тогда он остро ощущал своё человеческое одиночество, его не покидали размышления о собственной смерти...)

Весной 98-го я пережила расставание с любимым человеком, с которым прожила целый год - большой, как казалось тогда, срок. Для меня это стало огромным ударом. Первые недели давались мне очень тяжело – преследовали мысли о самоубийстве. Ост всегда был рядом. Провожал к друзьям и отводил обратно домой – молчаливый собеседник, на которого изливалось всё моё женское горе от наступившего вдруг одиночества. Подозревала ли я, что он, пока ещё не знавший взаимной любви и не испытавший на себе её предательств, страдает так же, а, может быть, ещё больше...

Вскоре к нам стали присоединяться белореченские неформалы. Не скажу, что они сильно ощущали на себе какое-то социальное неравенство или ущемление со стороны государства, так как почти все учились, нигде не работали и даже деньги на выпивку брали у родителей, но, слушая пламенные речи Пэлла (у него всегда был несомненный талант к ораторству), и, читая литературу, привезённую им из Краснодара, начинали понимать, что общепринятый метод решения всех проблем – прятать голову в песок – не лучший выход. Что нам нужно бороться с окружающим беззаконием, произволом властей и угнетением рабочего класса своими силами, не надеясь на очередного "доброго дядю президента". И сначала мы обязаны объяснить это простым людям, ведь любые социальные преобразования в первую очередь должны начаться с изменений в общественном сознании.

Вечерами мы собирались во дворике местной больницы или в беседке детского садика, граничащего с ней. Боевой дух как нельзя лучше поддерживали "Анапа" (портвейн, продававшийся тогда по 9 рублей) и панк Мэрс со своей гитарой – мы пили вино, пели песни и обсуждали наши дальнейшие действия. Мы печатали и клеили по городу листовки. Разрисовывали баллончиками заборы и стены домов. Выходили с чёрными флагами на городские митинги и демонстрации. Местные бабули очень нас полюбили и обычно громко хлопали, когда ирокезнутый Пэлл Мэлл в драных джинсах с трибуны призывал окружающих "посылать всю эту продажную власть на ... и брать управление в свои руки!" Постепенно белореченцы привыкли к странного вида молодым людям и буквам А на городских улицах. Появились единомышленники и сочувствующие. Позже с их помощью нам удалось провести передачу по местному радио и напечатать несколько материалов в белореченских газетах.

Ост и Пэлл начали выпускать рукописный анархо-панк-зин "Очаг". С гарным панковским стёбом они освещали в нём события местной анархо-тусовки, ругались на буржуев и скинов, радовались за единомышленников в других городах. Всего было выпущено три номера, последние два Сергей сделал практически один. С улыбкой перелистываю номера пятилетней давности (во многом наивные, как и все мы тогда) – призывы к революции с орфографическими ошибками, детские рисунки: злобный анархист с чёрным флагом; буржуй в цилиндре, поджариваемый на костре; тупые обыватели, разинувшие рты на витрины со жратвой...

Однажды на чьём-то дне рождения (имениннику мы, помнится, подарили гипсовый, разрисованный нами бюст Ленина на верёвке), когда все пьяные уже спали кто где, а мы с Сергеем, самые стойкие, сидели в тёмной кухне и пили хозяйское домашнее вино из трёхлитровой банки, он признался мне в любви. Это было очень трогательно – Ост говорил о том, что, вопреки своим анархическим убеждениям (отрицание обывательского образа жизни: работа, дом, телевизор, работа), готов жить даже так, если у этого пресловутого телевизора его буду ждать я.

Не пытаясь объяснить, что жить вдвоём – это ещё не значит обязательно жить по-обывательски, я советовала 15-ти летнему Серёже сначала чуть подрасти...

В августе 98 мы толпой поехали на 1-й съезд ФАКа "Лунные поляны", под Новороссийском. Это было как первый Вудсток для хиппи. Просто анархический рай какой-то! Все от души веселились, общались и отдыхали. Этому способствовали жаркое лето, море, большое количество дешёвого домашнего вина в продаже у местных жителей и куча интереснейших личностей со всех уголков страны. К сожалению, сами организаторы остались сильно недовольны происходившим, они жаловались на тусовничество и поголовное пьянство (это ж надо так всё опошлить...). К их чести скажу, что больше тусовничества на последующих съездах ФАКа, а потом и АД не наблюдалось – всё проходило в узком кругу избранных, что, однако, не оградило их от того же пьянства и недовольства друг другом. А на Лунных полянах потом ещё несколько лет собирались на отдых "паломники" – неформалы без всяких там организаторов и съездов.

Вернувшись домой, мы начали вести обширную переписку с новыми знакомыми, которая легла, в основном, на наши с Остом плечи. Он обменивался самиздатом с иногородними анархистами, я писала в различные феминистские организации с просьбой помочь печатной информацией. Благодаря этому, со временем, у нас появился немалый архив левой прессы.

Я не заметила, когда это произошло. Как-то вдруг Сергей превратился из нескладного тихого подростка в безбашенного, постоянно стебущего окружающих и плюющего на всякие там сентименты панка.

Тут немалое влияние оказал Пэлл. Они дополняли друг друга, как две половинки одного целого. Как огонь и вода. Рома – постоянно хохочущий, беспечный, яркий парень, за которого девушки буквально дрались, вечный подрыватель всеобщего спокойствия. Приезжая в очередной раз из Краснодара, он врывался в наше размеренное белореченское бытие с кучей новых впечатлений, идей и проектов, одни нереальнее других. Сергей же сам по себе – задумчивый, мечтательный, романтичный, очень спокойный. Но, пересекаясь с Пэллом, он словно проникался этой всеразрушающей позитивной энергией и тогда начинался ураган. А я вечно находилась в эпицентре создаваемого ими безумия. (Которое, впрочем, немало соответствовало моему характеру и наклонностям.)

В то время мы часто оставались у Сергея ночевать. (Я до сих пор помню запах его комнаты, хотя не была там уже 2 года... Стены, сплошь заклеенные картинками из анархо-журналов, изрисованные смешными карикатурами Оста, исписанные лозунгами и стихами...) Мы пили "Анапу" и разговаривали обо всём на свете, слушали панк-рок, хохотали, дрались подушками...

Именно тогда их отношение ко мне изменилось, они как бы приняли меня третьей в своё братство. Мы перестали быть просто товарищами. Мы стали друзьями.

Наверное, мне повезло – судьба подарила ещё один шанс поверить в настоящую дружбу – на этот раз, в дружбу между мужчиной и женщиной – после всех тех негативов, которые остались в душе от подруг – женщин.

Приняв на себя обязательства "старших братьев", они принялись вовсю меня воспитывать на свой анархо-панковский манер, что иногда выглядело несколько шокирующе. Например, им ничего не стоило стянуть с себя штаны с трусами и радостно наблюдать, как я визжу и прячу лицо. Я обижалась, а они примирительно объясняли, что хотят разрушить во мне женские комплексы и патриархальные стереотипы. (!)

Помимо анархического, в 1998-2001 годах в Белореченске особый размах приобрело движение вело-панков, идейным лидером которого стал младший брат Пэлл Мэлла Телевизор. Из транспорта признавая только велосипед, как наиболее экологичный, они в пьяном виде колесили по городу и всячески мешали автомобилистам, тем самым выражая свой протест против использования машин, загрязняющих атмосферу. На зимний период вело-панки обычно становились санко-панками, что, однако, не уменьшало создаваемых ими бедствий...

Все вместе мы часто ездили в другие города на демонстрации, эко-акции и концерты, устраиваемые анархистами и зелёными – это позволяло нам ближе с ними знакомиться и в будущем вместе мутить различные проекты. Особенно мы подружились с парнями из новокубанской анархо-команды "Синдром Хронической Усталости", которые не раз выступали на квартирниках у нас и к которым не раз ездили "выступать" мы.

В городе, тем временем, начали появляться малолетние наци-скины в бомберах и взрослые РНЕ-шники со свастиками на рукавах. С малолетками мы справились быстро – Пэлл с товарищами провели несколько разъяснительных бесед, после которых наци совершенно забыли о своей бредовой идеологии и надолго уверовали в необходимость анархии во всём мире. С РНЕ всё оказалось сложнее – беседы на них не действовали и, во избежание распространения этой заразы в городе, нам пришлось менять тактику.

Летом 2000-го, совместно с "Отделом по делам молодёжи", мы организовали беспрецедентную для Белореченска акцию – добившись у властей согласия, объявили "День борьбы против фашизма". Власти выделили нам баллончики с краской, длинный бетонный забор в центре города и призы для проведения конкурса на лучший антифашистский рисунок.

Участвовали дети из художественной школы, местные граффитчики и все желающие. Мы же устроили раздачу листовок прохожим и провели небольшой митинг.

Результаты превзошли все ожидания – получилось много хороших ярких граффити на антифашистскую тематику, которые долго ещё потом служили предостережением для потенциальных коричневых, а мы неожиданно для себя обнаружили, что в городе есть антифа-брейкеры – молодые парни, которые в процессе теплого поспеакционного общения спели нам свой антифашистский рэп и научили делать кувырки через голову на вытянутых руках.

Пиком нашей деятельности стало проникновение Пэлла и Лысого на основное место эксплуатации белореченцев – местный химзавод, – с целью агитации рабочих. Результатом стал заводской анархо-синдикалистский рабочий кружок "Мёртвый труд" и одноимённый самиздат.

Девушки-анархистки (нас было немного – всего человек 6) от парней пытались не отставать и решили создать свой феминистский зин. Всеобщими усилиями были написаны несколько статей на актуальные темы, нарисованы картинки, переведены с английского фем. комиксы и добыта информация с лесби-сайта, но, увы, всё это так и осталось в черновиках. Не хватило какого-то единственного рывка объединить их вместе и размножить. Та же участь постигла и проект с женской командой, в которую вошли мы с Томой (единственной среди нас гитаристкой). Дальше матерной песни про "Ненавижу я мачистов, ненавижу!", сильно обидившей некоторых нефеминистично настроенных представителей противоположного пола, дело не пошло. Виной тому были наши редкие встречи (почти все получали образование в других городах и приезжали домой только на каникулы) и перманентное пьянство при оных.

Я не помню, когда наступило начало конца... Возможно, когда Пэлл ушёл в армию. Возможно, когда я уехала в Москву. Возможно, когда наши анархисты начали взрослеть.

(Контингент любых неформальных движений, в основном, составляют именно подростки, которые, взрослея, находят себе другие, уже взрослые игры – семейную жизнь, зарабатывание денег, воспитание детей. То же произошло и с большинством наших товарищей).

К 2002 году в Белореченске почти не осталось людей, которые продолжали бы начатое нами дело, кому вообще это было бы нужно. Пара-тройка человек. В стороне от них – Ост. Депрессивный, полностью осознавший своё бессилие перед мясорубкой-обществом. Всё, что мы пытались сделать в этом городе, оно перемололо, превратив в прах. Начинать заново у него не было больше сил...

В предпоследний год его жизни мы виделись нечасто – я почти всё время проводила в Сочи, он – в Краснодаре, где жила девушка, которую Сергей любил. Шатался с панками, спал на чердаках – до последнего хотел быть рядом с той, которой часто оказывался не нужен. Он сильно страдал от этого, стал молчалив, замкнут, всё время о чём-то думал.

Последний раз по душам мы разговаривали летом 2001-го, когда он приехал в атшийный эко-лагерь под Иналом. Сидя вдвоём на берегу моря, мы искренне радовались встрече. Сергей рассказывал о краснодарской девушке – о том, что они снова вместе, как недавно оба (в знак любви?) порезали вены. Показывал свежие шрамы на руках...

Своим приездом он многих испугал в коммуне – его коробила изнутри злая, чёрная энергия, которая искала немедленный выход. Они, наверное, боялись, что Ост взорвёт, к чёрту, терминал, против строительства которого мы уже не первый месяц боролись (его не интересовали вялые митинги и кратковременные блокады, он жаждал радикальных действий, которые могли бы навредить организации). Его попросили покинуть лагерь. Впрочем, Сергею и самому было тяжело там. Он всё время маялся – никак не мог понять, в чем правда жизни. Напоминал животное в клетке, которое отчаялось вырваться, но совершает последние, самые яростные рывки, чтоб оказаться на свободе, прежде чем силы оставят его навсегда...

В октябре я уехала в Москву, и прошёл целый год, прежде чем мы увиделись снова. Мне рассказывали, что он лёг в психушку, чтоб откосить от армии, пробыл там долгое время – врачи никак не хотели отпускать. Когда вышел, на месяц ездил в Геленджик в коммуну анастасиевцев. Вернувшись, начал писать в местную газету глючные рассказы, про мать-землю и девочку-вселенную...

Я привезла ему майку с антифашистской символикой – знала, обрадуется. Снова поднималась по скрипучим ступеням, снова меня встречал его тёплый взгляд, широкая улыбка... Я так и не узнала от него, как и чем он жил этот год – взахлёб рассказывала про свою жизнь в большом городе, про новые знакомства, интересные происшествия... Помню, он только грустно проронил, что к нему теперь почти никто не заходит, что постоянно сидит дома один. Провожал меня, когда я уезжала назад. Вот и всё.

Через полгода, зимой 2003-го, когда Пэлл пришёл с армии и попытался навести какие-то движения, собрать всех вместе, я приехала вновь. Мы отмечали встречу прежней компанией у меня дома. В волнении, позвонила Сергею. Он сказал, что не хочет со мной разговаривать. Что я тёмное, а он стремится к светлому... Бросил трубку. Стало больно до слёз. Окружающие, посмеиваясь, "успокоили" что у Оста "полностью сорвало крышу" и теперь он вообще ни с кем не общается, бросил пить, ест только каши на воде, постоянно медитирует – совсем помешался на учении Анастасии.

Идиотка, я не побежала сразу к нему, не встряхнула, не растормошила, не попыталась понять, что с ним творится, а, перезвонив, гордо сообщила, что "раз ты, брат, так со мной, то я буду ждать, когда ты одумаешься и позвонишь мне сам".

Не позвонил.

Позвонила через 2 месяца моя мама и сообщила (только ты успокойся, Наташа, успокойся), что Серёжа умер... (Его голое тело без признаков насилия нашли в какой-то лесополосе...)

Умер от истощения. Умер от переохлаждения. Умер от непонимания. Умер от одиночества. Умер.

P.S. Всё, что происходило позже и происходит в моём городе теперь, не имеет к вышенаписанному никакого отношения.

Задуманная статья про анархию в Белореченске не получилась, потому что её там никогда и не было. Анархия, как самое позитивное, была только в наших душах. Но осталась ли?!

Пирс

февраль 2004