АНАРХИЯ В БЕЛОРЕЧЕНСКЕ, или ОДНА ЖИЗНЬ И ОДНА СМЕРТЬ
Когда
теряешь дорогого человека, каждая мелочь, связанная с ним, становится важной.
Каждое сказанное им слово приобретает новый смысл. Каждый его поступок
окрашивается по иному. А ты пытаешься понять – когда и с чего началось всё то,
что закончилось так убийственно нелепо? Когда наступило начало конца и когда
конец начала? И вспоминаешь, вспоминаешь...
Наш общий товарищ Роман
(которого все звали Пэлл Мэлл,
за привычку курить именно эти сигареты) привел его ко мне зимой 1997-го. Сергею
было 14 лет. Высокий худой робкий мальчик. Болезненно робкий. Весь вечер
молчал. Наотрез отказался от кофе и пельменей, которыми я их угостила.
Довольный Рома выпил и съел всё сам. Пэлл учился в
Краснодаре и близко общался там с анархистами из Федерации Анархистов Кубани
(ФАК). В тот вечер мы много говорили с ним об этом движении. Я тогда уже вовсю вращалась в неформальной среде, успела поучаствовать в
нескольких экологических акциях, организованных майкопской
экологической коммуной "Атши" и начинала
проникаться анархическими идеями. Предложение создать в Белореченске
местное отделение ФАКа поддержала на ура.
Через день Пэлл уехал на учёбу, а мы с Сергеем (Остом, как предложил
называть его Рома) остались вдвоём – делать анархию в Белореченске.
Так мы подружились.
Он жил около ж\д вокзала в 2-х этажном забавном
домишке, с маленьким уютным двориком и деревянными ступенями. Приходя, я
поднималась по этим скрипучим ступеням на 2-й этаж и стучала в стекло входной
двери. Через секунду появлялся он – радостный, смущённый...
Родившись
в небогатой семье (мама – учительница в школе), Сергей рано понял, что живёт в
гнилом обществе, где одни греют жопы в тёплых офисах и жрут "ананасы с
шампанским", а другие сутками вкалывают на них за нищенскую плату или (в
основном те, кто всю жизнь горбатился на наше советское государство – сейчас
немощные старики и старушки) копаются в помойках и просят милостыню, чтоб не умереть с
голоду.
Это не давало ему покоя –
он вообще был человеком очень восприимчивым и, наверное, из-за этой вопиющей
несправедливости переживал больше нас всех. (Совсем недавно
ко мне попала его тетрадь со стихами того времени. Каждая страница
пронизана громадным желанием изменить что-то в этом мире. Дикой злостью против
угнетателей. И болью. Постоянной душевной болью. Уже тогда он
остро ощущал своё человеческое одиночество, его не покидали размышления о
собственной смерти...)
Весной 98-го я пережила
расставание с любимым человеком, с которым прожила целый год - большой, как
казалось тогда, срок. Для меня это стало огромным ударом. Первые недели
давались мне очень тяжело – преследовали мысли о самоубийстве. Ост всегда был
рядом. Провожал к друзьям и отводил обратно домой – молчаливый собеседник, на
которого изливалось всё моё женское горе от наступившего вдруг одиночества.
Подозревала ли я, что он, пока ещё не знавший взаимной любви и не испытавший на
себе её предательств, страдает так же, а, может быть, ещё больше...
Вскоре к нам стали
присоединяться белореченские неформалы. Не скажу, что они сильно ощущали на себе какое-то социальное
неравенство или ущемление со стороны государства, так как почти все учились,
нигде не работали и даже деньги на выпивку брали у родителей, но, слушая
пламенные речи Пэлла (у него всегда был несомненный
талант к ораторству), и, читая литературу, привезённую им из Краснодара,
начинали понимать, что общепринятый метод решения всех проблем – прятать
голову в песок – не лучший выход. Что нам нужно бороться с окружающим
беззаконием, произволом властей и угнетением рабочего класса своими силами, не
надеясь на очередного "доброго дядю президента". И сначала мы обязаны
объяснить это простым людям, ведь любые социальные преобразования в первую
очередь должны начаться с изменений в общественном сознании.
Вечерами мы собирались во дворике местной больницы или в беседке детского садика,
граничащего с ней. Боевой дух как нельзя лучше поддерживали "Анапа"
(портвейн, продававшийся тогда по 9 рублей) и панк Мэрс со своей гитарой – мы пили вино, пели песни и
обсуждали наши дальнейшие действия. Мы печатали и клеили по городу листовки.
Разрисовывали баллончиками заборы и стены домов. Выходили с чёрными флагами на
городские митинги и демонстрации. Местные бабули очень нас полюбили и обычно
громко хлопали, когда ирокезнутый Пэлл
Мэлл в драных джинсах с
трибуны призывал окружающих "посылать всю эту продажную власть на ... и
брать управление в свои руки!" Постепенно белореченцы
привыкли к странного вида молодым людям и буквам А на
городских улицах. Появились единомышленники и сочувствующие. Позже с их помощью
нам удалось провести передачу по местному радио и напечатать несколько
материалов в белореченских газетах.
Ост и Пэлл начали выпускать рукописный анархо-панк-зин
"Очаг". С гарным панковским
стёбом они освещали в нём события местной анархо-тусовки,
ругались на буржуев и скинов, радовались за единомышленников
в других городах. Всего было выпущено три номера, последние два Сергей сделал
практически один. С улыбкой перелистываю номера пятилетней давности (во многом
наивные, как и все мы тогда) – призывы к революции с орфографическими ошибками,
детские рисунки: злобный анархист с чёрным
флагом; буржуй в цилиндре, поджариваемый на костре; тупые обыватели, разинувшие
рты на витрины со жратвой...
Однажды на чьём-то дне
рождения (имениннику мы, помнится, подарили гипсовый, разрисованный нами бюст
Ленина на верёвке), когда все пьяные уже спали кто где, а мы с Сергеем, самые
стойкие, сидели в тёмной кухне и пили хозяйское домашнее вино из трёхлитровой
банки, он признался мне в любви. Это было очень трогательно – Ост говорил о
том, что, вопреки своим анархическим убеждениям (отрицание обывательского
образа жизни: работа, дом, телевизор, работа), готов жить даже так, если у
этого пресловутого телевизора его буду ждать я.
Не пытаясь объяснить,
что жить вдвоём – это ещё не значит обязательно жить по-обывательски,
я советовала 15-ти летнему Серёже сначала чуть подрасти...
В августе 98 мы толпой
поехали на 1-й съезд ФАКа "Лунные поляны",
под Новороссийском. Это было как первый Вудсток для
хиппи. Просто анархический рай какой-то! Все от души веселились, общались и
отдыхали. Этому способствовали жаркое лето, море, большое количество дешёвого
домашнего вина в продаже у местных жителей и куча интереснейших личностей со
всех уголков страны. К сожалению, сами организаторы остались
сильно недовольны происходившим, они жаловались на тусовничество
и поголовное пьянство (это ж надо так всё опошлить...). К их чести
скажу, что больше тусовничества на последующих
съездах ФАКа, а потом и АД не наблюдалось – всё
проходило в узком кругу избранных, что, однако, не оградило их от того же
пьянства и недовольства друг другом. А на Лунных полянах потом ещё несколько
лет собирались на отдых "паломники" – неформалы без всяких там
организаторов и съездов.
Вернувшись домой, мы начали вести
обширную переписку с новыми знакомыми, которая легла, в основном, на наши с
Остом плечи. Он обменивался самиздатом с иногородними анархистами, я писала в
различные феминистские организации с просьбой помочь печатной информацией.
Благодаря этому, со временем, у нас появился немалый архив левой прессы.
Я не заметила, когда это
произошло. Как-то вдруг Сергей превратился из нескладного тихого подростка в безбашенного, постоянно стебущего
окружающих и плюющего на всякие там сентименты панка.
Тут немалое влияние
оказал Пэлл. Они дополняли друг друга, как две
половинки одного целого. Как огонь и вода. Рома – постоянно хохочущий,
беспечный, яркий парень, за которого девушки буквально дрались, вечный подрыватель всеобщего спокойствия. Приезжая в очередной раз
из Краснодара, он врывался в наше размеренное белореченское
бытие с кучей новых впечатлений, идей и проектов, одни нереальнее других.
Сергей же сам по себе – задумчивый, мечтательный, романтичный, очень спокойный.
Но, пересекаясь с Пэллом, он словно проникался этой
всеразрушающей позитивной энергией и тогда начинался ураган. А я вечно
находилась в эпицентре создаваемого ими безумия. (Которое,
впрочем, немало соответствовало моему характеру и наклонностям.)
В то время мы часто
оставались у Сергея ночевать. (Я до сих пор помню запах его
комнаты, хотя не была там уже 2 года... Стены, сплошь
заклеенные картинками из анархо-журналов,
изрисованные смешными карикатурами Оста, исписанные лозунгами и стихами...)
Мы пили "Анапу" и разговаривали обо всём на свете, слушали панк-рок, хохотали, дрались подушками...
Именно тогда их
отношение ко мне изменилось, они как бы приняли меня третьей в своё братство.
Мы перестали быть просто товарищами. Мы стали друзьями.
Наверное, мне повезло –
судьба подарила ещё один шанс поверить в настоящую дружбу – на этот раз, в
дружбу между мужчиной и женщиной – после всех тех негативов, которые остались в
душе от подруг – женщин.
Приняв на себя
обязательства "старших братьев", они принялись вовсю
меня воспитывать на свой анархо-панковский манер, что
иногда выглядело несколько шокирующе. Например, им
ничего не стоило стянуть с себя штаны с трусами и радостно наблюдать, как я
визжу и прячу лицо. Я обижалась, а они примирительно объясняли, что хотят
разрушить во мне женские комплексы и патриархальные стереотипы. (!)
Помимо анархического, в
1998-2001 годах в Белореченске особый размах
приобрело движение вело-панков,
идейным лидером которого стал младший брат Пэлл Мэлла Телевизор. Из транспорта признавая только велосипед,
как наиболее экологичный, они в пьяном виде колесили
по городу и всячески мешали автомобилистам, тем самым
выражая свой протест против использования машин, загрязняющих атмосферу. На
зимний период вело-панки
обычно становились санко-панками, что, однако, не
уменьшало создаваемых ими бедствий...
Все вместе мы часто
ездили в другие города на демонстрации, эко-акции и концерты,
устраиваемые анархистами и зелёными – это позволяло нам ближе с ними
знакомиться и в будущем вместе мутить различные проекты. Особенно мы
подружились с парнями из новокубанской анархо-команды "Синдром
Хронической Усталости", которые не раз выступали на квартирниках
у нас и к которым не раз ездили "выступать" мы.
В городе, тем временем,
начали появляться малолетние наци-скины в бомберах и взрослые РНЕ-шники со
свастиками на рукавах. С малолетками мы справились
быстро – Пэлл с товарищами провели несколько
разъяснительных бесед, после которых наци совершенно забыли о своей бредовой
идеологии и надолго уверовали в необходимость анархии во всём мире. С РНЕ всё оказалось
сложнее – беседы на них не действовали и, во избежание распространения этой
заразы в городе, нам пришлось менять тактику.
Летом 2000-го, совместно
с "Отделом по делам молодёжи", мы организовали беспрецедентную для Белореченска акцию – добившись у властей согласия, объявили
"День борьбы против фашизма". Власти выделили нам баллончики с
краской, длинный бетонный забор в центре города и призы для проведения конкурса
на лучший антифашистский рисунок.
Участвовали дети из
художественной школы, местные граффитчики и все
желающие. Мы же устроили раздачу листовок прохожим и провели небольшой митинг.
Результаты
превзошли все ожидания – получилось много хороших ярких граффити на
антифашистскую тематику, которые долго ещё потом служили предостережением для
потенциальных коричневых, а мы неожиданно для себя обнаружили, что в городе
есть антифа-брейкеры – молодые парни, которые в
процессе теплого поспеакционного общения спели нам
свой антифашистский рэп и научили делать кувырки
через голову на вытянутых руках.
Пиком нашей деятельности
стало проникновение Пэлла и Лысого на основное место
эксплуатации белореченцев – местный химзавод, – с целью
агитации рабочих. Результатом стал заводской анархо-синдикалистский рабочий
кружок "Мёртвый труд" и одноимённый самиздат.
Девушки-анархистки (нас
было немного – всего человек 6) от парней пытались не отставать и решили
создать свой феминистский зин. Всеобщими усилиями
были написаны несколько статей на актуальные темы, нарисованы картинки,
переведены с английского фем.
комиксы и добыта информация с лесби-сайта, но, увы,
всё это так и осталось в черновиках. Не хватило какого-то единственного рывка объединить
их вместе и размножить. Та же участь постигла и проект с женской командой, в
которую вошли мы с Томой (единственной среди нас гитаристкой). Дальше матерной
песни про "Ненавижу я мачистов, ненавижу!", сильно обидившей
некоторых нефеминистично настроенных представителей противоположного
пола, дело не пошло. Виной тому были наши редкие встречи (почти все получали
образование в других городах и приезжали домой только на каникулы) и
перманентное пьянство при оных.
Я не помню, когда
наступило начало конца... Возможно, когда Пэлл ушёл в
армию. Возможно, когда я уехала в Москву. Возможно,
когда наши анархисты начали взрослеть.
(Контингент
любых неформальных движений, в основном, составляют именно подростки, которые,
взрослея, находят себе другие, уже взрослые игры – семейную жизнь, зарабатывание денег, воспитание детей. То же
произошло и с большинством наших товарищей).
К 2002 году в Белореченске почти не осталось людей, которые продолжали бы
начатое нами дело, кому вообще это было бы нужно. Пара-тройка человек. В
стороне от них – Ост. Депрессивный, полностью
осознавший своё бессилие перед мясорубкой-обществом. Всё, что мы пытались
сделать в этом городе, оно перемололо, превратив в прах. Начинать заново у него
не было больше сил...
В предпоследний год его
жизни мы виделись нечасто – я почти всё время проводила в Сочи, он – в
Краснодаре, где жила девушка, которую Сергей любил. Шатался с панками, спал на чердаках – до последнего хотел быть рядом
с той, которой часто оказывался не нужен. Он сильно
страдал от этого, стал молчалив, замкнут, всё время о чём-то думал.
Последний раз по душам
мы разговаривали летом 2001-го, когда он приехал в атшийный
эко-лагерь под Иналом. Сидя
вдвоём на берегу моря, мы искренне радовались встрече. Сергей рассказывал о
краснодарской девушке – о том, что они снова вместе, как недавно оба (в знак
любви?) порезали вены. Показывал свежие шрамы на руках...
Своим приездом он многих
испугал в коммуне – его коробила изнутри злая, чёрная энергия, которая искала
немедленный выход. Они, наверное, боялись, что Ост взорвёт, к чёрту, терминал,
против строительства которого мы уже не первый месяц боролись (его не
интересовали вялые митинги и кратковременные блокады, он жаждал радикальных
действий, которые могли бы навредить организации). Его попросили покинуть
лагерь. Впрочем, Сергею и самому было тяжело там. Он всё время маялся – никак
не мог понять, в чем правда жизни. Напоминал животное
в клетке, которое отчаялось вырваться, но совершает последние, самые яростные
рывки, чтоб оказаться на свободе, прежде чем силы оставят его навсегда...
В октябре я уехала в Москву, и прошёл целый год, прежде чем мы
увиделись снова. Мне рассказывали, что он лёг в психушку,
чтоб откосить от армии, пробыл там долгое время – врачи никак не хотели
отпускать. Когда вышел, на месяц ездил в Геленджик в
коммуну анастасиевцев. Вернувшись, начал писать в
местную газету глючные рассказы,
про мать-землю и девочку-вселенную...
Я привезла ему майку с антифашистской
символикой – знала, обрадуется. Снова поднималась по скрипучим ступеням, снова
меня встречал его тёплый взгляд, широкая улыбка... Я так и не узнала от него,
как и чем он жил этот год – взахлёб рассказывала про
свою жизнь в большом городе, про новые знакомства, интересные происшествия...
Помню, он только грустно проронил, что к нему теперь почти никто не заходит,
что постоянно сидит дома один. Провожал меня, когда я уезжала
назад. Вот и всё.
Через полгода, зимой
2003-го, когда Пэлл пришёл с армии и попытался
навести какие-то движения, собрать всех вместе, я приехала вновь. Мы отмечали
встречу прежней компанией у меня дома. В волнении, позвонила Сергею. Он сказал,
что не хочет со мной разговаривать. Что я тёмное, а он
стремится к светлому... Бросил трубку. Стало больно до слёз. Окружающие,
посмеиваясь, "успокоили" что у Оста "полностью сорвало
крышу" и теперь он вообще ни с кем не общается, бросил пить, ест только
каши на воде, постоянно медитирует – совсем помешался на учении Анастасии.
Идиотка,
я не побежала сразу к нему, не встряхнула, не растормошила, не попыталась
понять, что с ним творится, а, перезвонив, гордо сообщила, что "раз ты,
брат, так со мной, то я буду ждать, когда ты одумаешься и позвонишь мне сам".
Не позвонил.
Позвонила через 2 месяца
моя мама и сообщила (только ты успокойся, Наташа, успокойся), что Серёжа
умер... (Его голое тело без признаков насилия нашли в какой-то лесополосе...)
Умер от истощения. Умер
от переохлаждения. Умер от непонимания. Умер от одиночества. Умер.
P.S. Всё, что происходило позже и происходит в моём городе
теперь, не имеет к вышенаписанному никакого
отношения.
Задуманная статья про
анархию в Белореченске не получилась, потому что её
там никогда и не было. Анархия, как самое позитивное,
была только в наших душах. Но осталась ли?!
Пирс
февраль 2004