КАРТИНКИ С ФАБРИКИ ПО ПРОИЗВОДСТВУ СОГЛАСИЯ

Значение работ известного американского учено­го и общественного деятеля Ноама Чомски призна­ется во всем мире. В лингвистике его роль столь велика, что некоторые сравнивают его вклад в эту область с вкладом Фрейда в психологию или Руссо в общественную мысль. В то же время Ноам Чомски широко известен и как политический комментатор, который, начиная с начала шестидесятых годов ак­тивно участвовал в движении протеста против аме­риканской агрессии в Индокитае, а затем в Латин­ской Америке и на Ближнем Востоке.

Темами его работ стали внеш­няя политика США, в особенности по отношению к странам третьего мира, новый мировой порядок и то, что он сам называет «системой про­мывания мозгов в условиях демок­ратии». Один из его друзей, посе­тивший в начале восьмидесятых го­дов Польшу, с удивлением обнару­жил, что образованные поляки счи­тают, что на самом деле существу­ют два Ноама Чомски - лингвист и политик, просто у них не уклады­валось в голове, что один человек мог внести столь значительный вклад сразу в две столь значитель­ные области. В России имя Чомски до последнего времени было мало кому известно, разве что некото­рым лингвистам. Ни одна из его по­литических работ, за исключением маленького отрывка из его статьи о новом мировом порядке, по не­доразумению появившегося в газе­тах «24» и «День», не переведена на русский язык (видимо, потому, что Чомски не вызывал особых сим­патий как у советского бюрократи­ческого монстра, так и у нового, вполне проамериканского демокра­тического режима. Надеемся, что эта статья обратит внимание чита­телей на идеи и деятельность это­го человека и сослужит добрую службу, помогая нам разобраться в том, как работает формально-де­мократический механизм, возника­ющий сегодня и на территории быв­шего Восточного блока. .

Ноам Чомски родился в 1928 году в Филадельфии в семье эмиг­рантов, выходцев с Украины. Ро­дители определили его в экспери­ментальную школу, поскольку уже в раннем возрасте он проявлял многочисленные таланты. Десяти­летним мальчиком он уже писал статьи, защищая испанских анар­хистов, сражавшихся против Фран­ко. Окончив университет и получив диплом доктора философии в об­ласти лингвистики, он начал пре­подавать в одном из самых пре­стижных университетов США - Массачусетском технологическом ин­ституте (MIT). К началу шестидеся­тых его карьеру можнр было счи­тать удавшейся - у него была инте­ресная работа, в которой ему уда­лось сделать поистине революци­онные открытия, любимая семья и дом в пригороде. Но он слишком рано разглядел вьетнамскую войну и начал высказываться против нее задолго до того, как мощное анти­военное движение сделало подо­бные высказывания достаточно без­опасными. Он отказался платить на­логи (и продолжал не платить до середины 70-х) и участвовал в ор­ганизации помощи призывникам, не желавшим идти в армию. В сере­дине шестидесятых он активно участвовал в антивоенных демон­страциях, после которых ему при­ходилось делить камеру с другими «статусными интеллигентами» - доктором Бенджаменом Споком, Норманом Майлером... В 1967 году «Нью-Йоркское книжное обозрение» опубликовало его статью «Ответ­ственность интеллектуалов», которая сыграла огромную роль в определе­нии того, каким будет антивоенное движение, но которую Чомски, по со­бственному признанию, так и не чи­тал - статья на самом деле представ­ляла собой расшифрованное с маг­нитной ленты его выступление перед студентами. Этот невольный «лите­ратурный экспромт» поставил имя Чомски в один ряд с именами дру­гих писателей-бунтарей - Торо и Эмерсона.

В чем же заключалась «ответ­ственность интеллектуалов»? В том, чтобы «говорить правду и разобла­чать ложь». С тех пор Чомски не прекращает своей активной общес­твенной деятельности. Он много пи­шет на международные темы, вы­ступает на конференциях и в студенческих кампусах. Расписание его лекций известно на пять лет вперед, потому что желающие при­гласить его уже давно выстроились в длинную очередь - не потому, что он отказывает, а потому, что их действительно много. Книги Чомски обречены на то, чтобы стать бестселлерами (в том смысле, в ка­ком могут стать бестселлерами кни­ги, приходящие к столь радикаль­ным и нелицеприятным для запад­ной демократии выводам). И все же, несмотря на то, что его статьи и толстые тома появляются с за­видной регулярностью, Чомски не считает себя писателем. Впрочем, примерно такого же мнения при­держиваются «Нью-Йоркское книж­ное обозрение» и американские академические журналы, которые, начиная с 1972 года, когда в Аме­рике началась активная борьба с так называемым «кризисом демократии», не опубликовали ни одной его статьи или рецензии на его кни­ги. Поэтому неудивительно, что че­ловек, широко известный и почи­таемый за рубежом, у себя на ро­дине известен гораздо хуже. При­чины этого обнаружить несложно, и мы вернемся к этому чуть позже, когда будем рассказывать о взгля­дах Чомски на «систему промыва­ния мозгов при демократии». Ска­жем только, что снятый не так дав­но документальный фильм «Произ­водство согласия: Ноам Чомски и медиа» (Manufacturing Consent: Noam Chomsky and the Media), по­лучивший призы на престижных международных фестивалях, полу­чил, мягко говоря, очень критичес­кую оценку в «Нью-Йорк Тайме», причем имя Чомски не упоминалось вообще. Несмотря на то, что он, если верить все той же «Нью-Йорк Тайме», является «вероятно, самым значительным из всех живущих ныне интеллектуалов», фильм так и не был показан ни по одному из общенациональных телеканалов и сумел пробиться лишь на несколь­ко местных кабельных каналов. (Что касается «Нью-Йорк Тайме», то пусть вас не обольщает приве­денная цитата, которой обычно пользуются авторы рецензий на книги Чомски. В следующем пред­ложении журналист «Нью-Йорк Тайме» задает читателю вопрос: «А если это так, то как он может пи­сать такие ужасные вещи об аме­риканской внешней политике?»)

Радикализм политических ра­бот Чомски, по крайней мере в сравнении с господствующей иде­ологией, вызывает недовольство и иногда даже страх интеллекту­ального истэблишмента, стараю­щегося всячески принизить зна­чение его творчества. Его идеи пытаются исказить, игнорировать или представить в смешном виде. Это вовсе не удивляет и не бес­покоит Чомски. Напротив, «дис­сидент должен начать беспоко­иться, если его начинает прини­мать мэйнстрим. В этом случае он, наверное, делает что-то не так, иначе подобное поведение истэблишмента не имеет смысла. Почему институты вдруг оказываются восприимчивы к критике в свой адрес?»

Знакомство с работами Чомски неизбежно приведет нашего чита­теля, воспитанного на недоверии к советской пропаганде и вкушающе­го ныне демократическую пропаган­ду о достижениях западной циви­лизации, к вопросу: а может ли в условиях западной демократии иметь место то, о чем пишет ав­тор?

Язык официальной западной пропаганды цветист и афористичен, так же как и «новояз» Оруэлла. Для западного читателя, обладающего минимальными способностями ви­деть мир не только таким, каким он представляется в масс-медиа, достаточно очевидно, что роман Оруэлла «1984» в той же степени относится к западному обществу, как и к Вос­точному блоку. Характерно, что при­ближение 1984 года в свое время вызвало не только традиционную пропагандистскую кампанию в офи­циальных средствах массовой ин­формации на Западе, но и целый поток более критических произведе­ний, среди которых были статья Чом­ски «1984: оруэлловский и наш», пес­ня группы Dead Kennedys «Калифор­ния юбер аллес» и многие другие. Как считает Чомски, «промышленно развитые капиталистические страны мало чем напоминают оруэлловскую Океанию, хотя основанные на тер­роре и пытках режимы, навязанные и поддерживаемые ими в других странах, достигают уровня насилия, какой не описывал даже Оруэлл». Тем не менее, они достаточно дале­ки от идеала демократии, поскольку основываются на манипуляции об­щественным сознанием. «Пропаган­да для демократии — это то же са­мое, что и насилие для тоталитариз­ма. Ее техника отточена до уровня высокого искусства и превосходит

все мечты Оруэлла». У жителей за­падной Евразии были и есть все ос­нования вспоминать Оруэлла, пос­кольку всякий раз, когда Соединен­ные Штаты вторгались в какую-ни­будь небольшую страну, гражданам напоминали, что «война — это мир», а «свобода — это рабство».

В войне между Евразией и Оке­анией, победила Евразия, но это означало лишь, что машина ее про­тивника, зеркально ПОВТОРЯВ­ШАЯ ее собственную, одержала победу, тем самым оставив в не­прикосновенности основные при­нципы. Зачастую реалии представ­ляются правящими классами и их идеологами с поразительной откро­венностью. В свое время ведущая ежедневная деловая газета «Файненшл Тайме» опубликовала статью, которая называлась «Падение совет­ского блока оставило Международ­ный валютный фонд и «большую семерку» править миром и создавать новый имперский век».

* * *

Итак, как же, по мнению Чомс­ки, действует пропагандистская ма­шина демократического общества?

Несмотря на все глубинные и поверхностные сходства между сис­темами пропаганды и контроля за обществом в странах Восточного и Западного блоков, или при тотали­тарных режимах и в условиях формальной демократии, между ними существовали и значительные отли­чия. Несмотря на наличие развитой пропагандистской системы, тотали­тарные режимы опирались прежде всего на силу репрессивного аппа­рата. Напротив, буржуазные демок­ратии, по крайней мере формаль­но, предоставляют свободу слова и объединений. В то время как они также в значительной степени опи­раются на применение силы, тот факт, что существуют свобода сло­ва и объединений, заставляет сис­тему больше считаться (или по крайней мере серьезно беспокоить­ся) о том, что люди думают. Имен­но поэтому фальсификации игра­ют значительно более важную роль в поддержании порядка. При бур­жуазной демократии действитель­ным врагом правящих элит в конце концов является способность лю­дей мыслить. Стремление к сохра­нению властного статус-кво дикту­ет необходимость контроля за мыс­лями, «производства согласия».

В рассмотрении этих тем Чом­ски в основном сосредотачивает­ся на роли средств массовой ин­формации в демократических об­ществах, причем в основном опи­раясь на то, как работают масс-медиа в США. В то время как американские медиа безусловно обладают своей спецификой (так, например, американская пропа­гандистская модель сочетает в себе, казалось бы, мало совме­щающиеся друг с другом мини­мальный контроль со стороны го­сударства и исключительную ус­лужливость медиа по отношению к этому государству), выводы, ко­торые делают Чомски и его соав­тор Эдвард Герман, имеют доста­точно универсальное приложение.

Основные пропагандисты идей в буржуазных демократиях выдви­гают идеи, согласующиеся с инте­ресами элит. Все, начиная от спек­тра мнений, представленного в средствах массовой информации, вопросов, которые выделяются особо, времени-появления тех или иных тем, источников, которые счи­таются заслуживающими доверия, и кончая интерпретацией роли, ко­торую играют сами СМИ, — все это высокофункциональные средства на службе власти, и они использу­ются в соответствии с нуждами го­сударства и различных властных группировок.

Здесь следует обратить внима­ние на то, как взаимосвязаны меж­ду собой принципы действия масс-медиа и общие механизмы общес­твенной власти. Если мы обратим­ся к самому понятию «демокра­тия», то нетрудно заметить, что, как и многие понятия, имеющие отно­шение к политике, оно имеет по крайней мере два совершенно различных смысла. Есть словарное определение демократии, которое го­ворит, что та или иная система де­мократична в той степени, в кото­рой граждане могут участвовать в принятии основных решений, касающихся общества. Есть и другой, так сказать, «оруэлловский» смысл понятия «демократия». В этом зна­чении оно обычно и употребляется в американском (а теперь все боль­ше в международном) «новоязе», означая, что демократическими яв­ляются общества, в которых дей­ствительная власть принадлежит бизнесу, конкретно - бизнесу, на­ходящемуся в зависимом положе­нии по отношению к тому, кто сто­ит у власти в Соединенных Штатах.

Итак, на вершине пропагандис­тской системы как раз и находятся различные взаимосвязанные меж­ду собой элиты, в основном пред­принимательские и правительствен­ные, которые зачастую пересека­ются. Они, или, по крайней мере, их важные секторы, в основном свободны от иллюзий, поскольку для того, чтобы сохранять свое положение в мире, они должны более или менее отчетливо понимать, как он устроен. Понимая, каковы их действительные интересы, какие стратегии необходимы для их от­стаивания, и, наконец, понимая, что их собственные интересы противо­положны интересам большинства населения, элиты осознают необ­ходимость насаждения «необходи­мых иллюзий» вне своего круга. Элиты также в некоторой степени подвержены тому, чтобы в конце концов верить ими самими сказанному тому, но по крайней мере часть представителей элит действи­тельно свободна от иллюзий.

Вторую группу действующих лиц в пропагандистской машине со­ставляют журналисты и «светское духовенство», в основном состоя­щее из академиков и различных экспертов. Представители этой группы обычно достигают своего. . положения, пропагандируя взгляды, отвечающие интересам элиты, при­чем они также склонны верить в то, что говорят.

Третью группу составляют представители образованного и политически активного среднего класса. Именно они и являются основными «мишенями» или объ­ектами пропаганды, поскольку по­тенциально обладают достаточны­ми ресурсами и способностями к политической деятельности. Чом­ски считает, что «большинство этих людей не гангстеры», поэтому, на­пример, они в принципе могли бы активно выступить против военной агрессии США в ту или иную стра­ну, если бы располагали достаточ­ной информацией о том, что дей­ствительно происходит.

Четвертую группу составляют политически неорганизованные «низшие классы», которые в мень­шей степени выигрывают от сущес­твования этой системы. Они, по мнению Чомски, представляют на­именьшую угрозу для системы, пос­кольку в гораздо меньшей степени интегрированы в нее («Они не часть системы, а всего лишь зрители»), к тому же не обладают достаточ­ными ресурсами и возможностями для коллективного действия. Эта часть населения гораздо менее об­разованна и индоктринирована сис­темой, поэтому ее активно пытают­ся отвлечь от политической дея­тельности с помощью зрелищных мероприятий, бытовых интересов и религиозного фанатизма, который зачастую принимает фундамента­листский характер.

Основное внимание при рас­смотрении данной пропагандистс­кой модели Чомски уделяет имен­но «идеологическим институтам» и «господствующей интеллекту­альной культуре и ценностям, ко­торыми она руководствуется». От­части это вызвано его представ­лениями о том, какая часть про­пагандистской модели играет бо­лее важную роль*, отчасти его собственным положением и спо­собностью к анализу тех или иных ее частей (он, например, также уделяет большое внимание систе­ме образования и ее роли в ин-доктринировании и контроле за образом мышления). Чомски представляет многочисленные примеры того, как работает про­пагандистская машина, делая вы­вод о том, что информация в большинстве случаев в значитель­ной мере и систематически иска­жается. Отклонения от «ортодок­сии», особенно среди тех, кто име­ет возможность обратиться к бо­лее или менее широкой аудитории, неизбежно вызывают санкции.

Что касается информации, проходящей в средствах массовой информации, то присутствующие в ней искажения не являются в большинстве случаев прямой фаб­рикацией лжи, скорее, речь идет о систематическом ограничении - поля восприятия или выделении тех или иных моментов. Так, на­пример, во время войны в Пер­сидском заливе основная масса информации жестко контролиро­валась военным и дипломатичес­ким ведомствами, причем в этой ситуации представители ЧСМИ либо почти не замечали этого, либо не ставили правомерность подобных действий под сомнение. В результате создавалась заме­чательная возможность для мани­пуляций - о мирных инициативах Ирака перед войной или о мас­штабах и характере жертв и раз­рушений в результате бомбарди­ровок иракской территории либо не сообщалось вовсе, либо вся­кая информация, касающаяся этих тем, представлялась как не­значительная или не подтвер­жденная. Репортажи CNN из зоны конфликта получили явно негатив­ную оценку со стороны официаль­ных представителей администра­ции, в то время как делался яв­ный упор на очень «личные» ис­тории о том, как воюют «наши мальчики». (Параллели с россий­ской ситуацией, надеюсь, прове­дут сами читатели. Отмечу лишь, что по сравнению с США, напри­мер, у нас существуют некоторые отличия, в частности явно неус­тоявшийся характер «демокра­тии», который приводит к воз­можности более активного вме­шательства режима в то, как со­бытия освещаются в СМИ, а с другой стороны, пережитки того, что некоторое время назад Рос­сия была фактически «самой сво­бодной страной».)

Можно, конечно, спорить о том, насколько именно средства массовой информации (как цен­тральный момент рассматривае­мой Чомски пропагандисткой мо­дели) обеспечивают «производст­во согласия». Безусловно, не только наличие или отсутствие до* стоверной информации о сущес­твующем режиме обеспечивают это «согласие». Скорее, здесь играют важную роль материаль­ные интересы, цинизм, отсутствие сколь-нибудь значимой заинтере­сованности в общественных про­блемах и т.д. Но, тем не менее, определенные аспекты фабрики согласия показаны Чомски очень хорошо. Чомски приводит один случай, на примере которого по­казывается, в какой степени су­ществующая пропагандистская модель может контролировать со­держание и направленность дискуссий. В мае 1983 года диктор московского радио Владимир Данчев в серии из пяти передач постоянно осуждал советскую аг­рессию в Афганистане, призывая повстанцев не складывать оружия. (Видимо, недельная задержка в обезвреживании этого «буржуаз­ного пропагандиста» была вызва­на тем, что передачи велись на английском языке.) Тем не менее, этот факт сам по себе замечате­лен, если мы вспомним, что в официальной советской теологии не существовало никакой «агрес­сии в Афганистане», а существовало лишь «выполнение интерна­ционального долга». Тем не ме­нее в условиях советского режи­ма, опиравшегося на систему жес­ткого силового, а не демократи­ческого контроля, сам факт про­теста имел место.

Посмотрим теперь на сходные со­бытия — вторжение Соединенных Штатов в Южный Вьетнам в 1962 году. Официальная американская точка зре­ния заключалась примерно в том же самом — Южный Вьетнам попросил Соединенные Штаты об оказании по­мощи в противостоянии агрессивной деятельности, которую якобы вел Се­верный Вьетнам. С тех пор несправед­ливый империалистический характер вьетнамской войны признан всей про­грессивной международной общес­твенностью. Антивоенное движение в США в конце концов привело к тому, что американские войска были выве­дены. Однако напрасно на протяже­нии последующих двадцати с лишним лет Чомски искал упоминания в прес­се об «американской агрессии в Юж­ном Вьетнаме» - такого события про­сто не существует в американской ис­тории.

После помещения Данчева в психиатрическую лечебницу американская пресса продолжала ак­тивно писать об этом случае. Ос­новным лейтмотивом всех статей была констатация того, что «это­го не могло бы произойти здесь» (на Западе). Описанная ситуация с отсутствием в истории амери­канского вторжения в Южный Вьетнам придает этой фразе и другой смысл. В Америке не было своего Данчева, хотя там ему не грозило наказание, которое по своей суровости соответствовало нашей психушке. Тем не менее даже в период расцвета антиво­енного движения в США только очень незначительная группа ин­теллигенции выступала против войны по принципиальным сооб­ражениям, потому, что эта война несправедлива. Большая часть ин­теллигенции и общественных де­ятелей выступила против войны уже после того, как это стало «можно» (поскольку против это­го выступили предпринимательс­кие круги), да и то по прагмати­ческим причинам — из-за слиш­ком дорогой цены, которую при­шлось заплатить за войну. Про­веденные уже в 1982 году опро­сы общественного мнения пока­зали, что доля принципиальных противников вьетнамской войны среди интеллектуалов была гораз­до ниже, чем среди населения в целом.

* * *

Безусловно, столь краткое из­ложение некоторых моментов, ка­сающихся действия пропаганды в демократических обществах, страдает некой схематичностью. Оно, безусловно, не заменит бо­лее подробного знакомства с иде­ями Ноама Чомски. Более того, учитывая тенденции последних лет, в частности становление «но­вого мирового порядка» (также ставшего объектом внимания Чомски), нельзя до конца разо­браться в том, что представляет из себя открываемый нами сегод­ня «демократический мир», не беря в расчет глобальных процес­сов. Говоря коротко, укрепляю­щаяся сегодня мировая система так же далека от демократии, как и описанные нами методы мани­пуляции. Как пишет Чомски, «но­вый имперский век знаменует собой дальнейший отход в сторону авторитаризма в рамках формаль­но демократической практики».

Михаил ЦОВМА