УНИЖЕНИЕ

«Будучи сам русским, желаю поражения там русским и для этого готов был бы многим пожертвовать».

Н.Г. Чернышевский (о подавлении русскими войсками венгерской революции в 1848 году)

«... Да — мы еще народ рабский (...) Наши повелители пользуются нашими руками для того, чтобы сковать мир, чтобы поработить народы, и всякий успех их есть наш позор, прибавленный к нашей истории».

М.А.Бакунин (из речи 1847 г.)

В воскресенье 11 декабря, где-то около полудня, мне позвонил знакомый и сообщил, что началась война. Колонны наших (тьфу ты, не наших — «российских»!) танков и бэтээров с трех сторон ползут к Грозному.

После этого вывело из обычной дремотной апатии, вырвало из дома на улицу, бросило на ворчащую Пушкинскую площадь, заставило лихорадочно метаться по Москве в жажде организовывать несанкционированные демонстрации, бить стекла в административных зданиях и кричать хриплым от мороза голосом, превратило робость — в отвагу, косноязычие — в красноречие, лень — в решительность — одно внезапное, всепоглощающее, ошеломляющее чувство. Чувство невыносимого личного унижения. Мне отчетливо и ярко показали, — так ясно, как никогда прежде — кто я такой и что я могу в этой стране, стране полусвободной прессы и полуразрешенных митингов.

Все это было понятно и раньше. Казалось бы — не мне удивляться и причитать вместе в гайдаровцами об угрозе, нависшей над нашей полудохлой демократией (а был ли мальчик? Не мне удрученно скорбеть о том, что всеядный Запад признал войну на Кавказе «внутренним делом России». О том. что жалкие людишки в Думе, сгоряча начав с призывов к митингам и к импичменту страждущего носом алкоголика, кончили его поддержкой «в общем и целом» и попрятались в свои норы и щели. О том, что наше правдивое TV по указке начальства называет бомбардировки жилых кварталов «точечными ударами по военным объектам», а депортации и геноцид населения — «гуманитарной помощью». О том, что Совет Безопасности РФ, согласно сообщению радио «состоявшийся сегодня в клинической больнице» (!), решает «ужесточить меры» по «восстановлению конституционного порядка и соблюдению прав человека в Чеченской республике». О том, что ельцинское окружение именует отряды Дудаева «незаконными бандформированиями» и то требует, чтобы они немедленно разоружились и капитулировали, то вступает с ними в «переговоры» под аккомпанемент авиа бомбежек Грозного, то выдвигает гениальную идею с выкупом у них оружия... Все это для меня не новость. Откуда же тогда этот жгучий стыд и неотвратимая необходимость что-то сделать? Отчего это полузабытое за несколько лет душевного безвременья ощущение падения с обрыва?

Да, неимоверно стыдно за Россию, за Запад, за человечество, в котором угораздило родиться. За оппозиционеров, самодовольно болтающих по залам и площадям тогда, когда время болтовни ушло, за политиков — мелочных, подлых и бездарных, за российских солдат, тупо несущих (в который уж раз!) смерть и рабство народам Кавказа. За отечественных жлобов и бюргеров, не думающих ни о чем, кроме собственной задницы (впрочем, и оную неспособных защитить!), и злобно радующихся что «теперь-то эту черномазую нечисть поприжмут». За «противников войны» — ни на что не способных, кроме мольбы и жалоб, и мотивирующих даже протест против войны чисто имперскими и шкурными соображениями: «мы» «много людей потеряем на войне» (а скольких убьем?!), «быстро с чеченцами нельзя покончить» (а если бы можно было, что тогда?) и «Россия, конечно, неделима, но Чечню надо воссоединять с Россией мирным путем» (о, проклятый Молох Державы!). Стыдно за себя, жаждущего дела, страдающего от того, что каждую минуту чудовищно лгут, предают, убивают — нагло, в открытую, без всякого прикрытия, - а я ничего не могу придумать, кроме все того же, безобидно-неформального: выйти на пикет, расписать стены надписями, расклеить листовки!

Стыдно за всех, кроме чеченцев. Они, конечно, не рыцари без страха и упрека, и жулья среди них хватает, и идеалы мирового интернационального братства от большинства из них бесконечно далеки.

Но у них есть главное: они за себя, за свое достоинство, за свою свободу решать — как им жить (пусть мне не понятно и не нравится то, как они живут — но это не мое дело), готовы драться, готовы умереть. Сегодня вся Чечня — «незаконное бандформирование», ведущее неравную битву с законным многовековым бандформированием — Российской империей, агонизирующей на наших глазах. Среди всеобщей мировой подлости, трусости, ослепления, распада и неподлинности, когда потоки высоких слов не подкрепляются никакими делами, а люди слепы, жалки и безответственны, такое поведение чеченцев и других кавказцев – чем бы оно не объяснялось: «первобытным укладом жизни, не тронутым цивилизацией», или высокой вольнолюбивой «идейностью» — выглядит- по меньшей мере как героизм. И потому я радуюсь каждому подбитому ими танку или задержанному военному эшелону.

Я боюсь возглашать тирады «За вашу и нашу свободу». Это говорят другие, немногие, которые ничего при этом не делают.

Я не прошу русских солдат не убивать мирных жителей и отказываться выполнять преступные приказы начальства. Все немногое, что я знаю о «наших» солдатах, заставляет меня думать, что этого все равно не будет.

Я не призываю общество восстать как один и возмутиться кавказской войной. Нашему обществу нет никакого дела до кавказской войны, и пока цинковые гробы с солдатами не пойдут из Чечни сотнями, никто не пошевелится (пошевелится ли после этого?)

Я знаю только вот что: мне стыдно за себя и не стыдно за чеченцев. Я, лично я, отдельно взятый, хочу что-то сделать, чтобы помочь им и снять с моих плеч хоть часть свинцовой ноши стыда, избавиться от невыносимого унижения и позора.

Довольно мы повторяли вслед за Александром Галичем: «Граждане! Отечество в опасности: наши танки на чужой земле!» Довольно мы здесь, в Москве, сейчас, в перестройку и постперестройку, плакались по поводу всех предыдущих авантюр и агрессий, которых так много было в позорной, и кровавой истории государства Российского. Афганская война, война в Таджикистане, интервенция в Чехословакию, Финская война… и дальше, и дальше, в глубь времени – Венгрия 1849 года, тот же залитый кровью Кавказ XIX века, многократно удушаемая, но так и не порабощенная, гордая Польша... Все это было тогда — давным-давно. Обо всем этом можно было говорить — и мне, и другим, не я принимал решение, я не знал, меня тогда на свете' не было. Сейчас и я, и другие — есть на свете. Мы — знаем. Мы — взрослые. Решать — нам.

Петр Рябов