Петр Рябов
ЧЕРЕПОВЕЦКИЕ
ПИСЬМА
Хроника из окопов зеленого фронта
В
«Свободном слове» № 2-3 была опубликована статья Петра Рябова «Зона», в
которой он рассказывал об экологическом лагере протеста, проходившем в Череповце
летом 1993 года. Тогда радикальные экологи добились некоторых успехов, но этого
оказалось недостаточно. Этим летом лагерь протеста был возобновлен.
ПИСЬМО
ПЕРВОЕ
Встреча
Мы обещали вернуться в этот город, и мы вернулись. Мы вылезали из поезда на череповецком вокзале, вытаскивали из вагона наши палатки и спальники и со смешанным чувством радости и тревоги вдыхали душный, чадящий пылью и гарью воздух. Нас встречали. Сначала — встречали на вокзальной площади наши друзья: местные экологи, подростки, руководители свободных профсоюзов металлургического комбината. Они радостно жали нам руки, взваливали на плечи наши мешки, спрашивали — отчего нас так мало — всего восемь человек — и когда прибудут остальные, — и в их скрытой нервозности мы видели отражение нашей собственной напряженности и тревожного ожидания.
«Директор комбината Липухин публично заявил месяц назад: в этом году экологического лагеря протеста не будет!» — озабоченно сообщил нам профсоюзный лидер Сергей Рябков. «Начальники заминировали вашу лужайку», — пошутил еще один наш череповецкий знакомый, но никто не засмеялся в ответ.
Трамвай причаливал к остановке» Вот и заводоуправление комбината, называемого ныне АО «Северсталь», вот и поросшая лопухами лужайка, на которой мы стояли лагерем год назад.
Нас встречали и здесь. Милицейские машины, форменные фуражки, нервничающий подполковник милиции, круглый знак над полянкой, повешенный вчера, специально к нашему приезду: «Стоянки на газонах устраивать запрещено. Штраф 10 тысяч рублей». Толпа начальников в штатском и охранников с комбината (рабочие называют их «опричниками»). И речь через «матюгальник» (такие речи уже забылись со времен московских митингов ДС 1988-89 годов): «Граждане! Просьба разойтись! Ваша стоянка здесь не разрешается!»
Мы вышли из трамвая и вступили на нашу terra incognita, на неведомый материк — экологический лагерь протеста «Череповец 94».
Пикет
Центр города. Рынок. Моросит дождь. Наш пикет.
Мегафон, который я держу в руке — изящная, небольшая я удобная вещь, данная французскими анархистами, — повернут к трамвайной остановке.
«Граждане! Вас приветствует экологический лагерь протеста, который расположился на лужайке напротив заводоуправления АО «Северсталь»... Средняя продолжительность жизни мужчины в Череповце — 59 лет... Всевластие начальников... Не будьте рабами, не давайте себя травить. Не верьте, что экологию можно улучшить, только если туже затянуть пояса, урезать и без того нищенскую зарплату... Требуем: независимой проверки финансового состояния комбината... Переселения жителей окрестных домов в районы, благополучные в экологическом отношении...»
Дождь усиливается. Большинство людей идет мимо. Кто-то останавливается.
— Работать вам, ребята, надо! Вам бы пахать нлж косить! А языком-то молоть и на трубы лазать — дело нехитрое!
— Ну зачем вы на них так!? У меня вон у ребенка из-за этой гадости — бронхит...
— Хорошее дело ребята затеяли. Только ничего у вас не выйдет. Где мне расписаться?
— ...мать!
— Это все Ельцин! Надо было Советскую власть защищать. А теперь что уж говорить?
— Ехали бы вы, ребята, обратно в свою Москву. Там у вас с воздухом дела еще хуже обстоят. А мы тут родились, жили, и еще, бог даст, проживем и без ваших плакатов.
— Молодцы ребята! Надо сразу лезть на трубы!
— Главная проблема экологии — чтобы черномазых поменьше было.
— Э! Пока на главной площади бронзовый истукан-Ленин будет стоять — ничего не изменится.
— Правильно они говорят! У меня вон астма, а комбинат хоть бы десять тысяч дал на таблетки — как-никак я шестнадцать лет в цеху простоял. Да разве же Липухин на это пойдет — у него зарплата семнадцать миллионов в месяц и коттедж, который от имени рабочих в прошлом году ему подарили...
Дождь. Рынок. Пикет. Напротив нашего пикета — группа улыбчивых молодых людей. Над ними на стене — плакат с лаконичной надписью «Иисус: спасу». Они кричат нам издали: «Господь любит вас!» Протестанты из Церкви Христа. Их проповедник ежедневно выступает с большой помпой в одном из главных ДК города. Их поддерживают власти. Они духовно возрождают Россию.
Охрана
Наш лагерь — «perpetuum mobile».И ли же еще «коллективный ванька-встанька.
Каждые два часа они приходит к нам. Приходит незваные, враждебные.
На них пятнистая форма цвета хаки. У них огромные откормленные физиономии и пустые глаза. Они — сила, они — закон, они — власть, они — все. Они — это военизированная охрана комбината.
Когда они приходят, они вырывают колышки у наших палаток, они режут ножами веревки, они срывают наши флаги. Они на работе. И мы вновь ставим палатки, вновь вешаем флаги и старательно засовываем в карманы руки, которые непроизвольно сжимаются в кулаки.
— Что вы мне говорите: экология, совесть, дети? У меня контракт! Прикажут в вас стрелять — буду стрелять!
— А о Высшем Суде вы подумали? — спрашиваем мы устало.
— Вы меня знакомствами наверху не запугивайте! Мне что скажут, то я и сделаю. А только вам здесь не жить, и вообще, чего вы сюда приехали? Сколько вам платят?
— Ничего нам не платят.
— Тогда вы ненормальные, вас надо лечить!
— По-моему, извините, лечить надо не меня — и не только от экологических отравлений.
— Так вы не уйдете?
— Нет, мы не уйдем.
Мы смотрим друг на друга. У него нет особой ненависти ко мне, у меня нет особой ненависти к нему. Есть — непонимание. Он не понимает, почему мы не уходим. Я не понимаю, как он может выполнять такую «работу».
* * *
До поры до времени «пятнистые» сидели, за забором комбината. Торчали у проходных, ловя (теоретически) пьяниц и воров. Демонстрируя силу и изнывая от безделья и всевластия, издеваясь над рабочими.
Теперь они вышли за пределы промзоны я пришли в город, пришли на лужайку. Их начальники объявили охоту на лагерь.
Десять, двадцать, пятьдесят раз в день они говорят нам, нагло глядя в глаза: «Вы у нас воруете никель. Вы колетесь наркотиками. И вообще — это территория комбината!»
— Нет, это не территория комбината! — отвечаем мы.
— Это газон, на котором запрещено находиться!
— Нет, не газон!
О чем, в сущности, идет речь? О символах. Когда говорят: «газон», то подразумевают: «Уходите!». Когда мы ответам: «Нет, не газон», — то подразумеваем: «Не отступим!». Когда говорят: «Это территория комбината» — то подразумевают: «В этом городе один хозяин — Липухин, и нам, его охранникам, позволено все!» Когда мы отвечаем: «Нет, не территория комбината!» — то подразумеваем: «Нет, вы можете здесь не все!».
Их триста человек. Они сменяются. Мы — нет.
И так: день, второй, третий...
В лагере, как в лагере...
Как вы думаете, сколько ночей человек может не спать? Я не знаю этого точно. Но я знаю, что трое суток, по крайней мере, человек может не спать. Это установлено в Череповце опытным путем.
В городе — пикет. В лагере — стычки с охраной комбината, поваленные на голову
палатки. Мерзкая, скользкая ткань облепила лицо. Холод и моросящий дождь.
К нам в лагерь приходят череповчане. Увидев пятнистых «опричников», испуганно жмутся в сторону. Охранники нервничают: они хозяева положения. Город, лужайка, комбинат, люди на комбинате — их собственность. А тут какие-то... И они кричат на местных:
— Уходите отсюда! Не хотите? Тогда предъявите документы и пройдемте с нами.
Местные боязливо уходят из лагеря. Но не все.
А мы сбиваемся с ног. Нас мало, а надо быть везде: на пикете, в редакциях газет, в санэпидстанции, в лагере — отбиваться от пятнистых.
Сон — роскошь, еда — роскошь, теплая вода — невиданная и непозволительная роскошь. Мы стремительно утрачиваем (по крайней мере снаружи) человеческий облик. И когда на пятый день четверых наших товарищей везут в суд, а оттуда, проштамповав стандартное, предопределенное заранее решение, отправляют на пять суток административного ареста (за два метра вытоптанной травы!), они воспринимают это почти как чудо — хоть в камере можно выспаться...
* * *
В 30-е годы произошел такой случай. «Прогрессивный» французский писатель, коммунист, большой друг Советского Союза приехал посмотреть на строительство Беломорканала и, гуляя там, провалился в какую-то яму.
Встал, отряхнул грязь и бодро воскликнул: «А ля гер, ком а ля гер!». Мимо проходили два зека. «Что он говорит?» — спросил один. «Вестимо что, — говорит: в лагере, как в лагере!»
«В лагере, как в лагере» — вот как мы живем.
Мой сои
Мне удалось на часок засу-нуться в спальный мешок н прикорнуть на полу в одной из квартир Череповца — между двумя дежурствами по лагерю. Мне снится кошмарный сон.
Мне снится, что я в Москве, иду по своей улице, подхожу к своему дому на улице' Дыбенко, открываю дверь подъезда. Передо мной — двое пятнистых.
И они говорят мне: «Это— территория комбината!»
Изолятор
Мы пришли в изолятор временного содержания (ИВС), принесли туда передачу нашим товарищам. Милиция в изоляторе уже третий день «стоит на ушах»: ежедневно десятки череповчан звонят сюда и спрашивают о самочувствии арестованных, ежедневно газетчики берут у них интервью, им приносят передачи, да и сами арестованные ведут себя необычно:, ие встают, когда в камеру входит начальство, отказываются выполнять принудительную трудовую повинность, разговаривают о каких-то философских материях, поют революционные песни и почти не матерятся.
Мы подходим к узкому окошку, и моя спутница спрашивает дежурного милиционера:
— Можно принять передачу?
— А вы кто?
— Я — жена одного из задержанных.
— Тогда чего же вы не сидите тоже вместе с мужем?
— У меня маленький ребенок, и меня по закону не имеют права сажать на сутки.
— Тоже мне — повод придумали!
— Так вы примете передачу?
— Нет, не приму. Раз их посадили, они должны прочувствовать... Что же это за изолятор, если они коржики будут лопать? Это вам не курорт!
— А что, лично вам приятно будет от того, что они передачу не получат?
— Да, мне будет приятно. Мы поворачиваемся ж уходим.
Фронтовые
будни
В ночь на пятое июля у них сдали нервы. В три часа ночи они напали на лагерь и травили нас собаками, швыряли нам под ноги нечто взрывающееся (не то петарды, не то взрывпакеты) — погибнуть не погибнешь, но заикой остаться можно. По всей лужайке взрывы, вспышки пламени, вонючий дым. Шутка о том, что лужайку к нашему приезду заминируют, неожиданно оказалось почтя что пророческой. Борьба властей «за зеленые насаждения» вступила в решающую стадию. А утром начались аресты. Четверо наших товарищей сидят пять суток. Еще трое находятся в розыске — как только их поймают, им тоже дадут пять суток.
Милиция приходила за ними на штаб-квартиру свободных профсоюзов. Стоянка лагеря на лужайке разгромлена. Мы живем на «конспиративных квартирах».
* * *
Седьмого июля Российское радио передавало обзор центральных газет, в котором упоминалась «Новая ежедневная газета», писавшая о нашем лагере — этот обзор Череповец встретил глушилками. Вспомнились старые добрые времена, когда так же глушили «Свободу» и «Голос Америки».
Мы проводим пикеты, встречаемся с жителями, клеим листовки. Позади десять дней в Череповце. Впереди — еще месяц. Нас уже узнают на улицах. Один радостно окликают нас: «Молодцы зеленые! Чем мы вам можем помочь?», другие ругают за вытоптанную лужайку. Несколько местных ребят присоединились к нашему лагерю и участвуют в его работе. На квартирах, предложенных нам для размещения местными жителями, можно разместить целую роту. А еще один местный позвонил нам по телефону и сообщил, что сочинил про нас частушку: «Мы не сеем и не пашем, только флагами мы машем!» (представиться он отказался).
К нам из Москвы прибывают новые люди, вырываясь из столичной рутины и неопределенности. Они трудно дышат в череповецкой атмосфере, задыхаясь от пыли, и одновременно начинают дышать в этом городе полной грудью. Все ясно и просто. Друзья — это друзья. Враги — это враги. Мы не рабы, рабы — немы. Борьба продолжается. В лагере, как в лагере.
Череповец,
глубокое подполье, 11.07. 1994