Петр Рябов

ЧЕРЕПОВЕЦКИЕ ПИСЬМА

Хроника из окопов зеленого фронта

В «Свободном слове» № 2-3 была опубли­кована статья Петра Рябова «Зона», в которой он рассказывал об экологическом лагере протеста, проходившем в Черепов­це летом 1993 года. Тогда радикальные экологи добились некоторых успехов, но этого оказалось недостаточно. Этим ле­том лагерь протеста был возобновлен.

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Встреча

Мы обещали вернуть­ся в этот город, и мы вернулись. Мы вылеза­ли из поезда на черепо­вецком вокзале, вытаскивали из вагона наши палатки и спальники и со смешанным чувством радости и тревоги вды­хали душный, чадящий пылью и гарью воздух. Нас встречали. Снача­ла — встречали на во­кзальной площади наши друзья: местные эколо­ги, подростки, руководи­тели свободных профсо­юзов металлургического комбината. Они радост­но жали нам руки, взва­ливали на плечи наши мешки, спрашивали — отчего нас так мало — всего восемь человек — и когда прибудут осталь­ные, — и в их скрытой нервозности мы видели отражение нашей со­бственной напряженнос­ти и тревожного ожида­ния.

«Директор комбината Липухин публично за­явил месяц назад: в этом году экологического ла­геря протеста не будет!» — озабоченно сообщил нам профсоюзный ли­дер Сергей Рябков. «На­чальники заминировали вашу лужайку», — по­шутил еще один наш че­реповецкий знакомый, но никто не засмеялся в ответ.

Трамвай причаливал к остановке» Вот и заво­доуправление комбина­та, называемого ныне АО «Северсталь», вот и поросшая лопухами лу­жайка, на которой мы стояли лагерем год на­зад.

Нас встречали и здесь. Милицейские машины, форменные фуражки, нервничающий подпол­ковник милиции, круг­лый знак над полянкой, повешенный вчера, спе­циально к нашему при­езду: «Стоянки на газонах устраивать запреще­но. Штраф 10 тысяч руб­лей». Толпа начальни­ков в штатском и ох­ранников с комбината (рабочие называют их «опричниками»). И речь через «матюгальник» (такие речи уже забы­лись со времен московс­ких митингов ДС 1988-89 годов): «Граждане! Просьба разойтись! Ваша стоянка здесь не разрешается!»

Мы вышли из трам­вая и вступили на нашу terra incognita, на неве­домый материк — эко­логический лагерь про­теста «Череповец 94».

Пикет

Центр города. Рынок. Моросит дождь. Наш пикет.

Мегафон, который я держу в руке — изящная, небольшая я удоб­ная вещь, данная фран­цузскими анархистами, — повернут к трамвай­ной остановке.

«Граждане! Вас при­ветствует экологический лагерь протеста, кото­рый расположился на лужайке напротив заво­доуправления АО «Се­версталь»... Средняя продолжительность жиз­ни мужчины в Черепов­це — 59 лет... Всевлас­тие начальников... Не будьте рабами, не давай­те себя травить. Не верь­те, что экологию можно улучшить, только если туже затянуть пояса, урезать и без того нищенскую зарплату... Требуем: независимой проверки финансового состояния комбината... Переселения жителей окрестных домов в рай­оны, благополучные в экологическом отноше­нии...»

Дождь усиливается. Большинство людей идет мимо. Кто-то ос­танавливается.

— Работать вам, ребята, надо! Вам бы пахать нлж ко­сить! А языком-то молоть и на трубы лазать — дело не­хитрое!

Ну зачем вы на них так!? У меня вон у ребенка из-за этой гадости — бронхит...

— Хорошее дело ребята за­теяли. Только ничего у вас не выйдет. Где мне расписать­ся?

— ...мать!

— Это все Ельцин! Надо было Советскую власть защи­щать. А теперь что уж гово­рить?         

— Ехали бы вы, ребята, обратно в свою Москву. Там у вас с воздухом дела еще хуже обстоят. А мы тут роди­лись, жили, и еще, бог даст, проживем и без ваших пла­катов.

— Молодцы ребята! Надо сразу лезть на трубы!

— Главная проблема эко­логии — чтобы черномазых поменьше было.

— Э! Пока на главной пло­щади бронзовый истукан-Ле­нин будет стоять — ничего не изменится.

— Правильно они говорят! У меня вон астма, а комби­нат хоть бы десять тысяч дал на таблетки — как-никак я шестнадцать лет в цеху про­стоял. Да разве же Липухин на это пойдет — у него за­рплата семнадцать миллио­нов в месяц и коттедж, кото­рый от имени рабочих в про­шлом году ему подарили...

Дождь. Рынок. Пикет. На­против нашего пикета — группа улыбчивых молодых людей. Над ними на стене — плакат с лаконичной над­писью «Иисус: спасу». Они кричат нам издали: «Господь любит вас!» Протестанты из Церкви Христа. Их проповед­ник ежедневно выступает с большой помпой в одном из главных ДК города. Их под­держивают власти. Они ду­ховно возрождают Россию.

Охрана

Наш лагерь — «perpetuum mobile».И ли же еще «коллек­тивный ванька-встанька.

Каждые два часа они при­ходит к нам. Приходит не­званые, враждебные.

На них пятнистая форма цвета хаки. У них огромные откормленные физиономии и пустые глаза. Они — сила, они — закон, они — власть, они — все. Они — это воени­зированная охрана комбина­та.

Когда они приходят, они вырывают колышки у наших палаток, они режут ножами веревки, они срывают наши флаги. Они на работе. И мы вновь ставим палатки, вновь вешаем флаги и старательно засовываем в карманы руки, которые непроизвольно сжи­маются в кулаки.

— Что вы мне говорите: экология, совесть, дети? У меня контракт! Прикажут в вас стрелять — буду стрелять!

— А о Высшем Суде вы подумали? — спрашиваем мы устало.

— Вы меня знакомствами наверху не запугивайте! Мне что скажут, то я и сделаю. А только вам здесь не жить, и вообще, чего вы сюда при­ехали? Сколько вам платят?

— Ничего нам не платят.

— Тогда вы ненормальные, вас надо лечить!

— По-моему, извините, ле­чить надо не меня — и не только от экологических от­равлений.

— Так вы не уйдете?

— Нет, мы не уйдем.

Мы смотрим друг на друга. У него нет особой ненависти ко мне, у меня нет особой ненависти к нему. Есть — непонимание. Он не понима­ет, почему мы не уходим. Я не понимаю, как он может выполнять такую «работу».

* * *

До поры до времени «пят­нистые» сидели, за забором комбината. Торчали у про­ходных, ловя (теоретически) пьяниц и воров. Демонстри­руя силу и изнывая от без­делья и всевластия, издева­ясь над рабочими.

Теперь они вышли за пред­елы промзоны я пришли в город, пришли на лужайку. Их начальники объявили охо­ту на лагерь.

Десять, двадцать, пятьдесят раз в день они говорят нам, нагло глядя в глаза: «Вы у нас воруете никель. Вы ко­летесь наркотиками. И вооб­ще — это территория комби­ната!»

— Нет, это не территория комбината! — отвечаем мы.

— Это газон, на котором запрещено находиться!

— Нет, не газон!

О чем, в сущности, идет речь? О символах. Когда го­ворят: «газон», то подразу­мевают: «Уходите!». Когда мы ответам: «Нет, не газон», — то подразумеваем: «Не отступим!». Когда говорят: «Это территория комбината» — то подразумевают: «В этом го­роде один хозяин — Липухин, и нам, его охранникам, позволено все!» Когда мы отвечаем: «Нет, не террито­рия комбината!» — то подра­зумеваем: «Нет, вы можете здесь не все!».

Их триста человек. Они сменяются. Мы — нет.

И так: день, второй, третий...

В лагере, как в лагере...

Как вы думаете, сколько ночей человек может не спать? Я не знаю этого точ­но. Но я знаю, что трое су­ток, по крайней мере, чело­век может не спать. Это уста­новлено в Череповце опыт­ным путем.

В городе — пикет. В лагере — стычки с охраной комби­ната, поваленные на голову

палатки. Мерзкая, скользкая ткань облепила лицо. Холод и моросящий дождь.

К нам в лагерь приходят череповчане. Увидев пятнис­тых «опричников», испуган­но жмутся в сторону. Охран­ники нервничают: они хозяе­ва положения. Город, лужай­ка, комбинат, люди на ком­бинате — их собственность. А тут какие-то... И они кри­чат на местных:

— Уходите отсюда! Не хо­тите? Тогда предъявите до­кументы и пройдемте с нами.

Местные боязливо уходят из лагеря. Но не все.

А мы сбиваемся с ног. Нас мало, а надо быть везде: на пикете, в редакциях газет, в санэпидстанции, в лагере — отбиваться от пятнистых.

Сон — роскошь, еда — ро­скошь, теплая вода — неви­данная и непозволительная роскошь. Мы стремительно утрачиваем (по крайней мере снаружи) человеческий об­лик. И когда на пятый день четверых наших товарищей везут в суд, а оттуда, про­штамповав стандартное, пред­определенное заранее реше­ние, отправляют на пять су­ток административного ареста (за два метра вытоптан­ной травы!), они восприни­мают это почти как чудо — хоть в камере можно выспать­ся...

* * *

В 30-е годы произошел та­кой случай. «Прогрессивный» французский писатель, ком­мунист, большой друг Совет­ского Союза приехал посмот­реть на строительство Бело­морканала и, гуляя там, про­валился в какую-то яму.

Встал, отряхнул грязь и бод­ро воскликнул: «А ля гер, ком а ля гер!». Мимо проходили два зека. «Что он говорит?» — спросил один. «Вестимо что, — говорит: в лагере, как в лагере!»

«В лагере, как в лагере» — вот как мы живем.

Мой сои

Мне удалось на часок засу-нуться в спальный мешок н прикорнуть на полу в одной из квартир Череповца — меж­ду двумя дежурствами по лагерю. Мне снится кошмар­ный сон.

Мне снится, что я в Моск­ве, иду по своей улице, под­хожу к своему дому на улице' Дыбенко, открываю дверь подъезда. Передо мной — двое пятнистых.

И они говорят мне: «Это— территория комбината

Изолятор

Мы пришли в изолятор вре­менного содержания (ИВС), принесли туда передачу на­шим товарищам. Милиция в изоляторе уже третий день «стоит на ушах»: ежедневно десятки череповчан звонят сюда и спрашивают о само­чувствии арестованных, ежед­невно газетчики берут у них интервью, им приносят пере­дачи, да и сами арестован­ные ведут себя необычно:, ие встают, когда в камеру вхо­дит начальство, отказывают­ся выполнять принудитель­ную трудовую повинность, разговаривают о каких-то фи­лософских материях, поют ре­волюционные песни и почти не матерятся.

Мы подходим к узкому окошку, и моя спутница спра­шивает дежурного милицио­нера:

— Можно принять переда­чу?

— А вы кто?

— Я — жена одного из задержанных.

— Тогда чего же вы не си­дите тоже вместе с мужем?

— У меня маленький ребе­нок, и меня по закону не имеют права сажать на сут­ки.

— Тоже мне — повод при­думали!

— Так вы примете переда­чу?

— Нет, не приму. Раз их посадили, они должны про­чувствовать... Что же это за изолятор, если они коржики будут лопать? Это вам не ку­рорт!

— А что, лично вам приятно будет от того, что они передачу не получат?

— Да, мне будет приятно. Мы поворачиваемся ж ухо­дим.

Фронтовые будни

В ночь на пятое июля у них сдали нервы. В три часа ночи они напали на лагерь и тра­вили нас собаками, швыряли нам под ноги нечто взрываю­щееся (не то петарды, не то взрывпакеты) — погибнуть не погибнешь, но заикой остать­ся можно. По всей лужайке взрывы, вспышки пламени, вонючий дым. Шутка о том, что лужайку к нашему при­езду заминируют, неожидан­но оказалось почтя что про­роческой. Борьба властей «за зеленые насаждения» вступи­ла в решающую стадию. А утром начались аресты. Чет­веро наших товарищей сидят пять суток. Еще трое нахо­дятся в розыске — как толь­ко их поймают, им тоже да­дут пять суток.

Милиция приходила за ними на штаб-квартиру сво­бодных профсоюзов. Стоянка лагеря на лужайке разгром­лена. Мы живем на «конспи­ративных квартирах».

* * *

Седьмого июля Российское радио передавало обзор цен­тральных газет, в котором упоминалась «Новая ежед­невная газета», писавшая о нашем лагере — этот обзор Череповец встретил глушил­ками. Вспомнились старые добрые времена, когда так же глушили «Свободу» и «Голос Америки».

Мы проводим пикеты, встречаемся с жителями, кле­им листовки. Позади десять дней в Череповце. Впереди — еще месяц. Нас уже узнают на улицах. Один радостно окликают нас: «Молодцы зе­леные! Чем мы вам можем помочь?», другие ругают за вытоптанную лужайку. Не­сколько местных ребят при­соединились к нашему лаге­рю и участвуют в его работе. На квартирах, предложенных нам для размещения местны­ми жителями, можно размес­тить целую роту. А еще один местный позвонил нам по телефону и сообщил, что со­чинил про нас частушку: «Мы не сеем и не пашем, только флагами мы машем!» (пред­ставиться он отказался).

К нам из Москвы прибыва­ют новые люди, вырываясь из столичной рутины и неоп­ределенности. Они трудно дышат в череповецкой атмос­фере, задыхаясь от пыли, и одновременно начинают ды­шать в этом городе полной грудью. Все ясно и просто. Друзья — это друзья. Враги — это враги. Мы не рабы, рабы — немы. Борьба про­должается. В лагере, как в лагере.

Череповец, глубокое под­полье, 11.07. 1994