РоАЭС '96

Большой экологический поход "Хранителей Радуги" на атомного монстра

Сама по себе экология никогда особенно меня не прикалывала. Да, я старался не топтать газоны, рубил для костра только сухие деревья и помнил о том, что атомная энергетика — это плохо. Дальше мои познания, да и интересы не шли — пока я не наткнулся на "Хранителей Радуги". Было это летом 93-го года, когда старые революционные организации уже пришла в упадок, а новые, как казалось, еще не произвела на свет жизнь. Я тогда несколько кособоко пытался соорудить что-то свое, смутный революционный проект набухал в моей голове, как вдруг нелегкая, занесла меня в Greenpeace. Там я встретил одного анархиста, своего давнего знакомого. Мы вышли покурить на улицу и именно там и тогда, в половине седьмого, на углу Новослободской и Садовой я узнал, что выдумывать, в общем-то, почти ничего и не надо. Новый революционный проект существует и называется "Хранители Радуги".

Обоснование. Цели и задачи.

Большинство революционных организаций ориентированы на захват и дальнейшее удержание власти — и таким образом изначально несут в себе зерно своего будущего поражения, зерно контрреволюции. В отличие от них "Хранители Радуги" на захват власти в стране не ориентированы. Наоборот, они стремятся к уничтожению централизованного индустриального государства. Какое отношение все это имеет к экологии? Самое прямое. "Хранители Радуги" считают (и в этом они не одиноки, на их стороне многие ученые и специалисты), что общество уже перешагнуло ту черту, за которой сохранение природы и дальнейшее существование государства становятся несовместимыми. Дело в том, что экологическая катастрофа уже началась. Мы уже летим в пропасть. Те кто видел фильм "Через тернии к звездам", могут вспомнить промышленную империю г-на Туранчокса, вонючие подземные города и их скрывающих язвы под резиновыми масками обитателей. Это вполне реальная перспектива нескольких ближайших десятилетий, если... Если общество не сменит, как теперь принято умно говорить, парадигму развития, не откажется от индустриализма, как несущего элемента современной цивилизации, не откажется от узкотехнологического понимания прогресса человечества.

Слава великой природе, на планете пока еще достаточно людей которые любят цветы не на страницах, гербариев, а на лесных поляных. И они, черт побери, могут действовать.

Война пацифистов.

Когда волосатые неформалы приехали в 89 году в степь под Чапаевском, где вот-вот должны были запустить смертоносный завод по уничтожению химического оружия, и разбили там первые палатки, они еще не знали, чем все это кончится. Не знали, что палаток уже через две недели здесь будет триста, что власти вынуждены будут пустить из города до лагеря протеста рейсовый автобус, что главный местный КПССовский идеолог будет довольствоваться в штабе лагеря ролью заместителя у девушки, состоящей в Конфедерации анархо-синдикалистов, что предприятия города пригрозят правительству СССР забастовкой, если военный завод не будет законсервирован. Они знали только, что они победят, — и в этом своем главном знании оказались правы на все 100.

В 1990-м было Балаково и рык питерского анархиста Петра Рауша, перекрывавший райкомовские микрофоны, первые блокады подъездных путей, первые аресты, гигантская демонстрация в провинциальном городе — и отказ властей от загрузки свежепостроенного реактора ядерным топливом. В 1991-м — Запорожье, когда они залезли на трубы и у киевлянки Нади Шевченко после двенадцатидневного сидения на высоте 100 метров над коксохимом начали виться волосы (химическая завивка!) — и вились, пока она не сбрила их налысо. В Липецке в 92-м они достали ментов тем, что захватили кабинет главы областной администрации, а на местном Белом Доме поменяли на флагштоке "ельцинский матрас" на черное знамя свободы. Так они заставили себя выслушать, и шведский рапсовый завод (чисто колониальный проект, где липчане выступали бы в роли папуасов, продающих родину за горсть бисера) не был построен.

Жесткость, конфронтация, радикальное прямое действие стали приносить плоды: список закрытых опасных предприятий рос. Так бывшие волосатые пацифисты окончательно стали бойцами, хранящими радугу.

Слово — серебро, молчание — уран-235.

В последние пару лет на первое место среди экологических проблем страны выходит проблема АЭС. После нокдауна, полученного от общественного антиядерного движения рубежа 80-90-х годов, отечественная атомная мафия в лице Минатома, заручившись поддержкой мафии международной в лице МАГАТЭ и таких промышленных монстров, как Electricite de France, готовится к массовому пуску новых реакторов. Чем это грозит — объяснять не стоит, вспомните Чернобыль. Так вот, ровно в десятую годовщину Чернобыля, 26 апреля 1996 г. Минатом РФ с присущим ему поистине убийственным цинизмом обратился к губернатору Ростовской области В.Ф.Чубу с настоятельной рекомендацией рассмотреть вопросе расконсервации и пуске Ростовской АЭС. Той самой Ростовской АЭС, которая... Впрочем, все по порядку,

Пейзаж перед битвой.

Я приехал в Волгодонск 13 августа в составе внушительной делегации из четырех человек. Самым внушительным был, конечно, бородач Игорь Подшивалов, легендарный анархистский атаман, еще при раннем Черненко вылетевший из иркутского универа за самиздат. Таня Дьяконова училась у него когда-то в шестом классе истории, а теперь подтрунивает над "сибирским медведем" на правах идейного товарища и жены. Ее стойкости я впоследствии поражался в ночь нападения на лагерь вооруженных бандитов. Нескрываемым любопытством горели глаза едва успевшей получить паспорт Фенечки, обаятельного боевика "Хранителей Радуги", вместе с которой меня винтили в январе, около покойного ныне Министерства продажи природы. Сам же я был одет в несвойственную мне тельняшку и смотрел в будущее с оптимизмом.

Так вчетвером стояли мы на Волгодонском вокзале и лицезрели вокруг себя сплошную атомную символику. Мы были злы и веселы, и пели "Мы вас похороним", любимую песню Хрущева, от нас пахло соленой рыбой, съеденной в поезде и пивом, выпитым там же. Мы знали, что это было последнее пиво на несколько недель вперед: мы вступали в зону абсолютного сухого закона, неизменно объявляемого в лагерях протеста. Мы приехали, чтобы победить, мы знали это заранее, мы ведь всегда побеждаем, но все-таки холодок неизвестности щекотал наши позвоночники где-то между макушкой и копчиком.

Мы сели в троллейбус. Городское Управление пассажирского транспорта еще не выдало нам бесплатные проездные, но мы и так не собирались платить — 1996-й финансовый год для "Хранителей Радуги" сложился неудачно. От суровой кондукторши нас спасли мой студенческий, Фенечкин нежный возраст и невозмутимые очки Подшивалова. Пространство, которое, словно тонкая резина, потеснилось при нашем проникновении в троллейбус, вдруг прорвалось сразу во многих местах, начался обмен молекулами, с каждой секундой все более интенсивный. Мы почувствовали, что город всасывает нас, что мы стремительно становимся здесь привычными и своими.

Наши

До атомной тоже ходил раньше троллейбус — 13 километров от города, провода там и до сих пор остались, вместе с фонарями, которые никогда не включаются. И честное слово, это то электричество, отсутствию которого радуешься.

В 90-м году, когда троллейбусная ветка еще действовала, здесь была большая война. Тысячи людей блокировали ненавистную станцию, предприятия выделяли пикетчиков побригадно, по специальному графику и с сохранением зарплаты. Везде прошли собрания трудовых коллективов, сказавшие "нет" атомной станции и "да" блокаде и забастовке. Город восстал. Региональный гражданский комитет — орган народного самоуправления, возникший из движения протеста, обладал самым главным ресурсом — ресурсом доверия. Солидарность стала приметой места и времени. Люди вручную перепрягали троллейбусы на обратные провода, ссаживали и отправляли подальше их пассажиров — строителей АЭС. Люди не отступали под дубинками ОМОНа. Просто они хотели жить и поэтому, уверен, выдержали бы и против автоматов, но этого не потребовалось. Правительство РСФСР сдалось слишком быстро для того, чтобы надежно закрепить успех региональной революции — в первый же день блокады. Ростовская АЭС была заморожена практически накануне пуска. Когда я смотрел на архивные фотографии, держал в руках ксерокопии листовок и слушал рассказы участников тех вдохновенных и героических событий, мне натурально хотелось скакать до потолка от счастья и белой зависти и единственное, что меня удерживало, — это уважение к почтенному возрасту собеседников.

Я понял, как велика наша ответственность — сорока или около того парней и девчонок в попиленных джинсах, приехавших сюда с рваными палатками, рваными кедами и рваным флагом (!) черного цвета. Я понял, что никто из нас — никто! — не имеет права быть трусом, быть малодушным, быть растерянным перед опасностью, я понял, что мы просто не имеем права залажать эту спонтанно организованную акцию, иначе не будем стоить и полуплевка последнего Волгодонского бомжа. И стыд выест нам глаза за то, что глядели на прекрасных Волгодонских девушек, если залажаем. И мы не залажали, потому что понял это, видимо, не только я.

Какие тут люди — это, говоря языком одесситов (там у нас тоже была акция, в 94-м), что-то отдельное. Бабушки, подходившие к нам на ежедневном пикете у кинотеатра "Комсомолец", приносили молоко, груши и пирожки, деды пожимали руки и вспоминали Чернобыль и 90-й, когда они с голыми кулаками ходили на милицейские кордоны у станции. Люди среднего возраста немедленно предлагали оставить свои подписи "хоть с тремя паспортными данными!" (и мы понимали, что мы олухи, поскольку не приготовили подписных листов), местные неформалы робко преодолевали коммуникативный барьер и собирались как-нибудь заехать в наш лагерь у станции (и под конец действительно начали заезжать и даже оставаться ночами), а девушки — о, эти донские девушки! — они улыбались! Нам были готовы простить все — нашу грязную полевую одежду, наше расхаживание босиком по площади, привычку лежать на асфальте и купаться в фонтане, простили потом даже выкрашенные нитрокраской ирокезы наших славных волгоградских панков Ежика и Янки. И все потому, что мы приехали сюда из пятнадцати городов и четырех ресублик СНГ с искренним желанием помочь им закрыть их спящее-но-вечно-живое атомное чудовище. Собственно, и не их только, а еще и наше, потому что такова специфика радиации и ее влияния на белковые структуры. Потому что такова специфика атомной смерти, которая не желает мириться с районно-областной административной разверсткой б. СССР и замахивается своей бесшумной косой широко, сразу на пол-республики за один замах.

Спасибо вам за вашу заботу и терпение, Ирина Сергеевна, Николай Васильевич, Евгения Евгеньевна и все-все-все. Спасибо — и надеюсь, что мы вас не подвели.

Враги

Их присутствие мы тоже почувствовали сразу. Уже через час после того, как в 50 метрах от внешней ограды АЭС были разбиты палатки "Хранителей Радуги", в лагерь явились военные. Они прямо и грубо приказали нам убираться до темноты. "Вы не имеете права, станция не загружена и здесь нет особо охраняемой зоны, мы на территории нашей страны и можем разбить палатки где хотим, в любом поле и у любого забора". Они действительно не имели права, но в десять вечера они вернулись. С ними была милицейская упаковка. Всех вместе с палатками перевезли в горотдел, переписали паспорта. И отпустили. Военные, дожидавшиеся снаружи, тут же насильно перевезли "зеленых" на вокзал и еще раз приказали убираться — на этот раз из города. Они не имели на это права и поэтому на следующий день мы нагло вернулись и выставили лагерь снова. Нет, не так, не будем им потакать. Не нагло, а с чувством собственного достоинства мы вернулись и выставили палатки, чтобы не убирать их уже до самого конца.

Каждый день мрачные люди в камуфляже и с автоматами приходили то проверить у нас документы, то просто попугать. Заглядывал начальник oxpaны подполковник Хамраев, заглядывал станционный спец по public relations, заглядывал здешний гэбист с колючим взглядом, косивший под рабочего, как будто мы не знаем рабочих. Все они пытались вычленить и "обезвредить" главного, никак не веря, что все решает oбщее собрание. Все они — не мытьем так катаньем добивались одного — чтобы мы убрались отсюда как можно быстрее. Даже ЛЭП, проходящую рядом приплетали и намекали на скорое ослабление нашей мужской потенции. Да, электромагнитное поле вызывает в организме различные пагубные последствия, но за те несколько недель, что мы стояли под стенами станции, никто, насколько я знаю, на потенцию не жаловался. А поскольку у "Хранителей Радуги", к тому же, крепкие нервы, мы просто слали "доброжелателей" на..., как надоевших мух. А они, как выяснилось впоследствии, затаивали злобу, оказавшись достаточно мелкотравчатыми суками.

Когда в ночь на 22-е августа у крайней палатки завизжали тормоза и из КАМАЗа без номеров повыскакивали автоматчики с дубинками и в бронежилетах, они, конечно, имели фору по времени за счет неожиданности. Меньше минуты прошло — и они уже, окружив лагерь со всех сторон, сгоняют нас дубинками к костру, громко матерятся, стоящих сшибают на землю прикладами, сидящих тоже сшибают ногами в грудь (я здорово приложился башкой о край металлической сорокалитровой фляги). Я посмотрел на часы — без десяти десять. Я посмотрел на товарищей — никто не испугался. "Мы победим", — подумал я. И мы победили. Они почти целый час били нас, обыскивали, орали, клацали затворами, обещали прикончить — сначала просто, а потом, под конец, — если к пяти утра не снимемся с вещами. Они представились ростовским ОМОНом. Они врали — мы узнали в них станционную охрану, проверявшую у нас документы, "доблестных" бойцов ВВ под командой подполковника Хамраева.

Они били, куражились, матерились и снова били, а мы смотрели на них, как каменный Сфинкс смотрит на щекочущие его песчинки — и так выигрывали секунды и сантиметры нашей жизни. И выиграли — сколько, правда, пока неизвестно. Мы их переглядели — в 22.45 вооруженные бандиты свалили и, скажу я вам, сваливание это было похоже на бегство.

В эту ночь мой рюкзак стал на полтора килограмма легче — они украли фотоаппарат с двумя объективами и пленку — лучшую, отснятую за это лето. Плевать — представляю вам кадры с худших, которые я успел спрятать.

Накануне нападения мы блокировали тепловоз, доставлявший на станцию какие-то грузы. Менты как бы нехотя растаскивали нас — и никого так и не забрали. Мы подумали — они ведь тоже живут здесь, около станции и дети их живут здесь же. А эти, в бронежилетах, рывшиеся в женском белье и болезненно реагировавшие на найденные в лагере презервативы, наверное у них и впрямь нелады с потенцией.

Пред-эпилог.

Я уехал из Волгодонска, не дождавшись конца акции. У меня и еще у кого-то закончился отпуск, а кто-то спешил доедать заваленную летнюю сессию. Мы шли по вокзалу с талантливой волгодонской поэтессой Катериной Мигулиной и пытались вписаться к проводникам в московский поезд, и Катерина спрашивала, что значит "вписаться", а я думал, откуда у молодой девушки такие глубокие, грустные и вселенские глаза. В поезд мы не вписались, Катерина впрыгнула в последний троллейбус — ей тоже надо было утром на работу — редактировать "Волгодонскую неделю", одну из семи местных газет. Я крикнул ей: "Напиши о нас правду", а она махнула рукой. И написала потом, что мы — это крестовый поход детей. И я думаю иногда — может быть, это правда? Хотя какие мы дети...

Потом.

Потом лагерь завалили продуктами дачники и фермеры. После того, как прочли в "Огнях города", "Вечернем Волгодонске" и катерининой "Неделе" про нападение и про то, что были избиты не только все мужчины, но и некоторые девушки. Потом один "новый русский" привозил на своей тачке горы пирожных (а ведь говорят, что все они одним миром...). Потом были митинги — в Волгодонске, Цимлянске, Новочеркасске. Потом лагерь переехал в Ростов, пред очи губернатора Чуба, от которого зависело кое-что во всей этой истории с попыткой Минатома расконсервировать станцию. Потом были новые винтежи, с суетливой беготней ментов-пузанчиков за поджарыми волгоградскими панками, с арестами опознанных в лицо, а не только застигнутых на пикете. Потом были пресс-конференции с большой явкой и большим молчанием ростовской прессы (я всегда считал большинство коллег настоящими продажными скотами. Но вот перед волгодонскими журналистами мне хочется снять шляпу). Потом были рисунки на асфальте и чиновники-муравьи, оттиравшие их губками. Потом было безденежье, пятнадцать человек на флэту у ростовской пенсионерки, невозможность войти в E-mail, и усталость, усталость, усталость. И совсем потом была бесконечная дорога автостопом домой.

Победа. Все впереди.

Волгодонск снова гудит. Горожане теперь знают, что за их спиной Минатом готовится пустить станцию, построенную с таким количеством нарушений, что при одной мысли о возможной аварии становится страшно. Атомной мафии не удалось втихаря обляпать очередное дельце. А это значит, что мы победили.

Но если что — мы ведь еще можем и вернуться.

Влад ТУПИКИН