За нашу и вашу свободу!

ПРАВА И ВОЛЯ

Листок Анархо-Группы Комитета "Освобождение"

№ 8 - 17.08.01

______________________________________________________________

ПИСЬМО ПОЛИТЗАКЛЮЧЕННОГО АЛЕКСАНДРА БИРЮКОВА ИЗ БУТЫРСКОЙ ТЮРЬМЫ

(окончание)

19 апреля. Процесс наконец-то начался, спустя девять с половиной месяцев после поступления дела в суд. Это непомерная задержка, не лезет ни в какие ворота. Даже по очень сложным делам, с десятком обвиняемых и сотней томов уголовного дела досудебная подготовка занимает гораздо меньше времени. Да что далеко ходить за примером? От момента принятия дела Коржиковым до начала процесса прошла неделя. Вот вам и реальный срок подготовки. Но видимо нужно было суду протянуть эти девять месяцев. Зачем? И почему начало моего суда совпало с предъявлением окончательного обвинения у девчонок? В случайности я давно не верю, особенно в таких вопросах. Выходит, что у суда был очень сильный интерес не судить меня до определенной поры. Дело шито белыми нитками, но признать это немедля, прошлым летом при поступлении дела, и выпустить меня на волю суду было мягко говоря не с руки. Российский суд все-таки, какие могут быть оправдательные приговоры? В то же время признавать меня виновным сразу для суда было проблемным вот по каким причинам. Я участник группового дела, хоть и выделенный в отдельное судопроизводство. Представим, что суд признал меня виновным, и отправил в психиатрическую тюрьму. Через некоторое время приходит пора судиться девчонкам, а их процесс обещает быть громким, по-тихому их не скушать. Предполагается активное участие самих узниц, адвокатов, общественных защитников, прессы. Пусть не в первой инстанции, так во второй девчата добьются оправдания. И что тогда делать со мной? Придется признавать незаконно осужденным, незаконно упрятанным в психушку без возможности защищаться. Все это чревато для суда неприятными последствиями, учитывая громкий резонанс, вызываемый делом.

Одним словом, пока не было уверенности, что девчонок удастся обвинить, осудить и приговорить, у суда не было и желания заниматься мной, чтобы не обмишуриться, не попасть впросак. Сейчас, весной 2001 года у суда такая уверенность скорее всего появилась! Не знаю, отчего конкретно: или звонок с Лубянки был, или опера в гости приходили. В-общем, мне грустно, черт побери, но думаю, что все обстоит именно так.

Процесс начался, но в первый день меня так и не вывезли. Зря промаялся, прослонялся все утро у двери в ожидании выводного вертухая. Вечером по НТВ увидел репортаж из здания суда, по которому и удостоверился, что все началось. Журналистка прославила меня как одного из лидеров леворадикальной ультракоммунистической (!) НРА; забавный такой наворот. Поглядим, как все сложится дальше... Общественный защитник Н.О. Глаголева так и не была допущена, адвокат Ефимов отбивался от судейско-прокурорской своры совершенно один.

Думаю, что сейчас будет уместным поведать о том, как разные люди и силы делают попытки оказать мне и другим политзаключенным поддержку; об общественной защите.

Единого правозащитного фронта не сложилось. Слишком разные интересы, разные побудительные мотивы у всех, прилагающих к защите радикалов свои силы. Но как бы там не было, чувство сердечной благодарности я испытываю ко многим. В 99 году товарищи на воле узнали о моем аресте не сразу, а спустя три месяца. Отреагировали очень быстро, у меня появилась реальная юридическая поддержка. До этого адвокат номинально у меня был, казенный. Его вызвали следователи в первый день допросов. Фамилия адвоката Андрусенко, он из конторы Генри Резника, заведения насквозь гебешного. Про это я знал и раньше, а первые три минуты разговора с Андрусенко убедили меня в этом окончательно. Первое, что он предложил мне сделать по линии защиты, так это притащить кучу телевизионщиков, дабы те запечатлели для истории мое чистосердечное признание. Какой резвый дядя! Общаться с ним мне расхотелось напрочь. Впоследствии этот Андрусенко вместе с другим, более известным адвокатом Павлом Астаховым защищали американца Эдмона Поупа, обвиненного в шпионаже. Работали они видать от души, и бедолаге Поупу их защита обошлась в 20 лет строгого режима! Но велик и многомилостив наш душка президент, простил лазутчика, а не то сгнил бы уже Поуп в мордовском лагере. Кстати, Невскую бесплатно защищают ухари из той же конторы. Результат налицо! В октябре 99 года у меня появился адвокат Андрей Ефимов, которого нанял Олег Федюков из Московского Советского Антифашистского Общества - Комитета защиты политзаключенных. Федюкова я знал раньше, так как в 98-99 годах принимал участие в акциях по защите членов РВС и Андрея Соколова. Я анархо-коммунист, и вроде бы никакого интереса защищать сталинистов у меня не должно было быть. Однако я рассуждал в ином направлении. Я же защищал не их, РВСовцев и Соколова, идеологические установки. В агрессии государства против них мне виделось нечто большее, чем просто проявление антикоммунистичности режима. Я считал и считаю, что в случае с РВС и Соколовым, с арестованными по делу НРА государство посягает на само право сопротивляться проводимой им, государством, политике. И делает это безо всяких гласных попыток разобраться в причинах, вызывающих сопротивление. Оно в принципе и не удивительно, поскольку рассматривать эти причины есть самоубийство для режима. Я для себя в этих причинах разобрался, нашел их достойными серьезного внимания. Именно в причинах, а не в программах путей их преодоления.

Таким образом, протестуя против арестов членов РВС, Соколова, Романовой, я боролся за свое личное право сопротивляться, за свою гражданскую честность, за свое ДОСТОИНСТВО! Так делал, и так буду делать впредь. Попытки государства подавить своих внутренних идейных противников силовым путем вызывают у меня отвращение, которое я не побоюсь выразить любым, в т.ч. и вооруженным способом.

Коммунисты, представляющие достаточно разные тенденции в комдвижении давно занимаются правозащитной деятельностью, и в феврале 99 года объединились для этого в специальную структуру. Представителями различных коморганизаций был создан Комитет защиты Андрея Соколова. После освобождения Андрея Комитет переключился на дело РВС. На момент образования этого Комитета уже была первый раз арестована Лариса Романова, а мои жизненные обстоятельства складывались не лучшим образом, я был вынужден покинуть Москву. Никакой информации о работе этого Комитета у меня не было, а тем более связи с ним. А появилась она в октябре 99 года, когда я уже сам сидел. Все наладилось с приходом адвоката, пусть и не так, как мне хотелось и представлялось. С информацией по-прежнему было туго. Что там делается на воле - непонятно. Каким именно образом проводится правозащитная кампания - неизвестно. Периодической литературы никакой, а следовательно и новости почти меня не достигали. Поддержка с воли была в виде передач, адвоката и иногда прорывавшихся добрых и теплых  дружеских писем от знакомых и неизвестных людей. Это то, что я видел и ощущал на себе непосредственно, и чему был крайне рад, еще раз всем сердечная благодарность. Помощь немаленькая. Вообще-то я ни от кого поддержки не ждал, а от коммунистов тем паче, нас очень мало что связывало. Но тем приятней и ценней.

С общественной поддержкой все было ровно до весны 2000 года, за тылы я не беспокоился, что несомненно хорошо сказывалось в ходе следствия, не давало гебешникам морального превосходства. Это их излюбленный прием психологического давления - сочувственно рассказывать о том, что тебя все бросили, ты никому не нужен, всем наплевать на твое горе. Сильно, кстати, на нервы капает.

Уже арестовали девчонок; я прошел экспертизу в институте им. Сербского. Вот с этого момента моя связь с волей стала слабеть, пока практически полностью не иссякла. Тут еще запропастился адвокат. По телевизору всякие ужасы сообщают об арестах членов НРА, в голову мысли ползут всякие невеселые. Что и сколько я передумал за то время - можно книгу написать, психологический триллер с элементами инфернальной политической утопии... Я не один тут голову ломал. Через две камеры сидел Илья Романов, тоже толком ничего не знавший. Неожиданно проявились анархисты. На контакты они не выходили, да и вряд ли это было возможно. Просто приносили мне и Илье передачи. Адвокат появился через четыре месяца, уже в июле. По поводу общественной защиты он ничего вразумительного сказать не мог, его контакты с Комитетом были давно прерваны, и вообще, по его словам, Комитет перестал мною заниматься безо всякого объяснения причин. А зачем тогда брались? Что происходит? Что думать? Я совсем перестал что-либо понимать. Оставалось только уповать на время; ждать, что когда-нибудь все прояснится. Ожидание затянулось надолго. Только совсем недавно мне стало известно о событиях, происходивших в правозащитном стане за последний год. Я имею в виду Комитет, состоящий из коммунистических организаций. В январе 2000 года на свободу вышли Губкин, Скляр и другие РВСовцы. Естественно, они включились в работу Комитета политзаключенных. Однако слиться в едином порыве у коммунистов не получилось, и 21 февраля 2000 года Губкин, Скляр, Федюков и ряд примкнувших организаций образуют второй Комитет, который сразу встал в непримиримую конфронтацию с первым, под руководством Крючкова. О причинах раскола каждая сторона высказывает свое суждение, и причины, вызвавшие такую дрязгу называются абсолютно разные. Например, Федюков говорит, что раскол вышел из-за нежелания части Комитета во главе с Крючковым работать по анархистам: по мне и Романовой. Какая-то доля правды в этом есть. С традиционной коммунистической точки зрения анархизм мелкобуржуазен и, в конечном счете, контрреволюционен. Состав Комитета Крючкова - это сплошь коммунисты-ортодоксы, но к их чести сказать нужно следующее: как бы они не относились к анархизму, хотели они или нет защищать меня и Романову, факт есть факт - правозащитную кампанию они проводят, и делают это очень активно.

Думаю, причина разногласий между крючковцами и губкинцами в них самих, а не в политзеках. Идейное несоответствие: не сошлись во взглядах на революцию и методы политической борьбы. Ну, что же... Дело вполне обычное, однако на мой взгляд превращать структуры такого рода как Комитет в арены идейных битв совсем негоже. Не для этого они создаются. А тем более негоже требовать от политзеков принятия той или иной стороны. Это может далеко и пагубно зайти, в первую очередь для политзаключенных. Мы в реальной опасности, и принимаем помощь отовсюду. Хотя бы потому, что она искренняя, а если речь идет о людях, идейно с нами несогласных, то искренняя вдвойне.

В конце февраля 2001 года Комитет Крючкова определил для всех политзеков общественных защитников. Для меня - Н.О. Глаголева, но как я уже говорил, в процесс ее не допустили.

Что-то я все о коммунистах, да о коммунистах... Конечно, не они одни предпринимают усилия по линии нашей защиты; многие стремятся помочь, только конкретностей я знаю мало. Попадаются какие-то обрывки сведений, и не всегда удается вставить их в общую картину. Существует, например, загадочный Комитет "Освобождение". В последнее время я особенно часто о нем слышу, но кто это? что это? - я не в курсе, и девчата тоже. Представители Комитета "Освобождение" с нами на связь как таковые не выходят. Вот и сиди гадай, кому спасибо сказать.

Анархосреда также в стороне не остается, что-то делается. Вы правильно подметили, что наиболее лояльно и сочувственно-действенно к политзекам НРА относятся не левые анархисты, а правое крыло анарходвижения, несмотря на то, что наоборот было бы логичней. Не хочется здесь анализировать, почему так выходит. А вообще есть такая тенденция, что чем левее ставит себя та или иная группа, отдельные лица, тем больше деклараций и пропорционально меньше собственно дел. У "правых" анархов видимо жизненного опыта, житейской мудрости побольше, чего очень многим политически ангажированным личностям явно недостает. Не ради реверансов "правому" анархокрылу говорю, а просто формулирую свои наблюдения. Правый, левый... Эти понятия толком уже ничего не определяют. По нашим временам такая система отсчета слишком плоская, давно устарела, в ней катастрофически не хватает новых осей координат. 23 апреля. Процесс идет, я видел несколько сообщений о нем по ТВ. К сожалению, телевизор у нас в камере убогий, технический раритет. Черно-белый экран 15х15 см, работают только две программы. Шипит как разъяренная кобра, изображение плывет. Толком не разобрать - что показывают, что говорят. Нервничаю малость, все-таки судьба моя решается. Знакомые со всех концов Бутырского Централа прислали вырезки о процессе из разных газет. Штук пять или шесть уже набралось. Будет что внукам показывать и рассказывать :-). 24 апреля. Я веду ночной образ жизни, и четыре утра у меня - самый разгар всех дел. Стук вертухая в дверь, я аж вздрогнул. Выкрикивает мою фамилию, и дает полчаса на сборы. Меня все-таки везут в суд!

Судовая поездка для зека - это крайне утомительная эпопея, но после девятимесячного ожидания все это кажется ерундой, я возбужден до предела! Оделся, почистился, попил чаю, получил легкий пинок под зад (традиция такая, на счастье), и в 4.30 утра меня вывели из камеры. Больше часа бродили по коридорам, собирали судовой народ из камер, пока наконец не собралась внушительная толпа. Пришли на сборку. Это десятка два специальных сортировочных камер. В них не сидят подолгу, а через них поступают люди на тюрьму, выбывают из нее, перемещаются через сборку из камеры в камеру, ездят на суд и следственные действия. На сборке со мною обошлись как с опасным государственным преступником - заперли в маленький отдельный боксик. Просидел часа два и дернули снимать отпечатки пальцев. После того, как несколько лет назад двое или трое зеков под чужими фамилиями выехали с Бутырки и скрылись, пальцы катают у всех пересекающих тюремный периметр (у зеков, разумеется). Откатали и завели обратно. Жду еще час, время уже около девяти утра. Наконец начали грузить в автозеки.

Судовых каждый день выезжает очень много, все-таки на Бутырке сидит шесть тысяч человек. Автозек набивается под завязку; по 25-30 человек распихиваются в два отделения, где лежат-сидят друг на друге. Как говорится ни вздохнуть, ни света белого увидеть... Нередки случаи, что люди сознание от духоты теряют, пока машина колесит по Москве, по всем судам. Там же в автозеке есть "стакан" - глухой железный ящик на одного человека. И просторный "предбанник" для охраны с лавочкой у единственного окошка. Вот на эту скамеечку меня и поместили, предварительно пристегнув наручниками к одному из ментов. Это был подарок! Хорошо быть особо опасным! Два года видеть волю только по телевизору, а тут такая комфортная поездка через всю весеннюю Москву! Аж глаза заболели, так усердно все разглядывал... Приехали в Мосгорсуд - там снова в боксик. На моем деле стоит широкая красная полоса. Нет, это не символ принадлежности к коммунистической идее. Она означает, что объект дела (т.е. я) способен на всякие фокусы и требует повышенного внимания. Если бы я не был признан невменяемым, то жить с такой полосой на тюрьме, а тем более на зоне очень сложно. Непрерывный жесткий пресс со стороны ментов, за каждое неосторожное движение - карательные меры незамедлительно. На квиточке, сопровождавшем меня в суд, тоже стояла эта полоса, и конвой реагировал на нее как бык на красную тряпку.

Я так долго лелеял надежду увидеть или хотя бы услышать кого-либо из наших девчонок, но увы! Этому не суждено было сбыться. На суд, правда, вывозили Ларису с дочуркой Надюшкой, но назло нам не в этот день.

В двенадцатом часу меня подняли в судебный зал. Заключенных в Мосгорсуде водят по специальным служебным лестницам и встретить на них кого-либо из друзей и знакомых невозможно. В зал, конечно, тоже никого не допустили, поскольку процесс закрытый. На деле стоит гриф секретности, но в чем именно заключена государственная тайна, никто адвокату объяснить не смог. Наверное, в чем секрет - это тоже секрет. Картина знакомая, например по первому процессу Андрея Соколова: чтобы не было лишних свидетелей судебного произвола. За дверью слышен шум, я понимаю, что это группа поддержки. Жалко, что никого не могу увидеть. Только рукой помахал, когда дверь на секунду открылась. Разговор с судьей был коротким, минут на десять. Ничего нового он от меня не услышал, все как на следствии. Я повторил, что считаю себя анархо-коммунистом, радикальные методы борьбы вполне приемлю, но сам ни в чем не участвовал, ничего и никого не знаю. Судья спросил о любимых книжках. Я просил уточнить. Выяснилось, что судью интересует, Ленина, Сталина или кого еще я люблю читать. Я даже засмеялся. Слишком высоко меня мнят, я не настолько академичен, чтобы именно любить подобную литературу. Но поскольку занимаюсь общественной деятельностью, то разумеется много читаю в этом плане, и предпочтение отдаю Марксу, Энгельсу, Кропоткину, Ленину, Че Геваре ... очень длинный список.

Вдруг судья спрашивает про Невскую и Стволинского. О них мне вообще нечего сказать. Под занавес звучит вопрос-каверза: считаю я себя больным или здоровым? Смешной ты, дядя Коржиков! Я не компетентен в вопросах судебной психиатрии, пусть на эту тему разглагольствуют эксперты, это их хлеб. На этом разговор оканчивается, и меня уводят в боксик. Даже парой слов не дали с адвокатом переброситься.

Прошел час, и меня вызывают снова, на этот раз беседовать с экспертом психиатром. Все покинули зал заседаний, остались только я, конвой и Инна Михайловна Ушакова, кандидат медицинских наук, старший психолог 4-го клинического ("диссидентского") отделения института им. Сербского, где чуть более года назад я проходил экспертизу.

Улыбнулись друг другу задушевно: старые знакомые, как никак. Буквально с первых слов она сказала мне приблизительно следующее: "Саша, ты в принципе не так уж и болен. Ум у тебя работает, есть своя мораль, свои убеждения, но полечить тебя надо! И обязательно в больнице со специнтенсивным наблюдением!".

Мне стало все ясно. Надежды на более легкий вес психиатрической дубинки рухнули как карточный домик. Я нужен суду или абсолютно здоровым, или больным на всю башку. Третьего не дано. Эксперт ничего в заключении экспертизы менять не хочет. Или не может. Видно было, что она мне сочувствует, сострадает даже. Сообщила, что врачи отделения меня помнят и волнуются за благополучный исход. Поужасалась тому, что меня так долго держат в тюрьме неосужденным. Короче, мило с ней поболтали безо всяких последствий. Спросил, глядя ей в глаза, не было ли каких проблем у них с Лубянкой, давления там и т.д. Инна Михайловна внутренне подобралась, скосила чуть в сторону взгляд и отчеканила: "НИКАКИХ!".

На этом мое участие в процессе закончилось. Отвели в боксик, протомили несколько часов, посадили в автозек и повезли на тюрьму. Ехал таким же манером, что и утром, прикованным к менту у окошка. Разглядывал прохожих, о суде не думал вовсе. Не было никакого желания о нем думать. Вечером в камере успел посмотреть сюжет по ТВ об этом дне суда. Из него узнал, что суд окончательно счел меня невменяемым и что завтра зачитают приговор-определение.

17 мая. Намеренно допускаю хронологический сбой ради непрерывности повествования. Сегодня у меня первый раз после суда был адвокат, и поведал все подробности.

На суде мои интересы представлял только он, адвокат Андрей Ефимов. Общественная защитница Глаголева допущена не была. Судом доказывалось, что я являюсь активным участником НРА, и в этом качестве совместно с Ларисой Романовой и Невской совершил 13 августа 1998 года теракт - взрыв у Приемной ФСБ РФ. Также доказывалось, что мною неоднократно изготовлялись взрывчатые вещества и взрывные устройства на квартире у Романовой и в подмосковной Лобне. Мое участие в других терактах суд не рассматривал ввиду недостаточности улик. Как будто по тому, что мне предъявили есть какие-то стоящие улики!

Дело слеплено топорно и безобразно. Следствие не потрудилось доказать даже то, что доказывать надо обязательно. Например, мое присутствие в Москве на то время, когда был совершен теракт. Этого в материалах дела нет. Полностью отсутствуют непосредственные свидетели-очевидцы. В моей лаборатории найдены следы и микроостатки взрывчатых веществ, однако эти ВВ в теракте 98 года не применялись, как не применялись и в других терактах. Даже компонентов для приготовления таких веществ в моей лаборатории найдено не было. В основе обвинения лежат показания Стволинского, Невской, Киселева, Непшикуева (...) (Бирюков в своем письме неоднократно обвиняет в даче обвинительных показаний Якова Кочкарева. Участникам нашей группы удалось встретиться с Кочкаревым, правда, еще до получения письма Бирюкова. Яков во время нашего разговора отрицал факт дачи им подобных показаний. Данную ситуацию нельзя назвать однозначной, поэтому мы воздержались от публикации этих фрагментов письма Бирюкова - прим. ред.). На суде выступали Невская, Стволинский, Киселев. Невская отказалась говорить на суде, прикрылась 51 статьей. Оно и понятно. На предварительном следствии уже все сказала, а сейчас бережет свою задницу, боится сболтнуть лишнего, Ведь по 98 году она идет моей подельницей, и все, сказанное ею на суде может быть использовано против нее. Лично для меня ее отказ говорить ничего не меняет.

Больше всех пел Стволинский, прихватывая попутно кучу народа. Илью Романова, например. Илья, кстати, фигурирует во многих показаниях и у него могут возникнуть проблемы с Лубянкой.

Непшикуева на суде не было. Он сидит на зоне, отбывая трехлетник, полученный по "краснодарскому делу". Вот хороший урок всем стукачам, спасибо краснодарским прокурорам. Гена прислал с зоны телеграмму о том, что не может быть этапирован на суд потому, что болен одновременно туберкулезом и менингитом в тяжелой форме! От этой болезни или умирают или дураками становятся. И вот Гена, балансируя на грани между жизнью и смертью, между здравостью и дебилизмом упрямо демонстрирует свою сволочность! Пишет, что от прежних показаний не отказывается! Для Мосгорсуда менингит, а также то, что телеграмма должным образом не заверена - не помеха. Показания принимаются. Из них следует, что сам он меня никогда не видел (к величайшей досаде следователей), но Романова все ему про меня рассказала. Еще он получал от меня нигде не обнаруженные письменные инструкции по проведению терактов (я мозговой центр, однако!). Ох, Гена, Гена! Может, ты додумаешься подохнуть сам ко всеобщему облегчению?! (Вообще-то его сейчас будет уместней называть Генриеттой. Злые зеки его низкую сущность выявили быстро, и отреагировали по своему жестоко и грубо. Определили Гену в ту касту арестантского мира, что заменяет остальным женщин)(..).

Об отношении суда к доказательствам, к их объективности можно судить и по такому факту. Вызывается свидетель обвинения Стрелко. Адвокат Ефимов документально показывает, что Стрелко страдает психическим расстройством. Судья, скрипя зубами, дает Стрелко отвод и вызывает свидетеля Киселева. Тот пересказывает суду то, что ему когда-то стало известно от Стрелко. Судья радуется. Ну и что из того, что это слова сумасшедшего? Суду-то их пересказал здоровый человек.

Выплыли откуда-то ряд письменных требований НРА, датированных 96-97 годом. Это стало свидетельством моей причастности к этой славной боевой организации. Каким образом я и требования оказались в одной связке – суд деликатно умолчал.

В-общем, все в таком духе. Не хочется особо переворашивать все это дерьмо. Суд прошел беспредельно, что и следовало ожидать. Адвокату просто не давали говорить, почти все его ходатайства были отклонены.

Итог: я признан виновным во всем, что мне предъявили. Был бы признан вменяемым - схлопотал бы лет 15-17 строгого режима. А так психиатрическая бессрочная, "до выздоровления" тюрьма - Сычевская специнтенсивная больница. Борьба с карательной машиной пока далека от завершения, точку ставить рано. Дальнейшие действия адвоката: подана кассационная жалоба в Верховный Суд РФ. У Андрея голова неплохо варит, и он сумел сделать ее очень обстоятельной. Там перечислены все, "им же несть числа" нарушения закона со стороны следствия и суда. В июне-июле жалобу рассмотрят, и возможно дело вернут на повторное судебное расследование в тот же Мосгорсуд. На самом деле шансов на другой, более благоприятный для меня исход почти никаких. Я вовсе не пал духом, не подумайте так. Я реалист, и считаю, что предаваться безосновательно пустым мечтаниям глупо.

У меня очень богатая жизнь-судьба. На события, на людей, на идеи... Но все-таки такого поворота я не ожидал, не думал о том, что мне придется стать первым человеком в новейшей российской истории, имеющим непосредственное отношение к анархизму и осужденному за вооруженную борьбу против государственного режима. Не знаю только, радоваться мне этому или плакать. Грустно до сердечных спазмов от мысли, что мой приговор уже, пусть и косвенно, является и приговором для Ларисы Романовой. Верю, что это письмо попадется ей на глаза, дойдет до нее и хочу сказать: Лариса, ты держись, мы выстоим, победим по любому, у нас на это хватит тяги жить, и жить достойно. Держи в уме своем светлом и сердечке золотом, что я всегда рядом, плечо к плечу, душа к душе. Пускай это мысленно, но в нашем случае мысль почти материальна и очень действенна. Держись...

А я тем временем остаюсь на Бутырке, еще на неопределенный срок. Мое дело должно пройти все инстанции, потом окончательное определение придет в СИЗО. Тут будут собирать свои бумажки и готовить этап (на больницу меня перевезут этапом, через промежуточную тюрьму, как обычного зека). А я все буду сидеть на Бутырке. Самое раннее, когда я покину эти, чуть ли не родные стены – это сентябрь. А коли дело вернут на дополнительное рассмотрение, то поеду уже в следующем году зимой.

Скоро, через полтора месяца будет два года, как меня арестовали. Внутренне чувствую себя спокойно, тюремное житье меня не сильно напрягает. Не знаю, может быть это немного ненормально. Ведь у обычного человека, коим я являюсь, состояние несвободы должно вызывать яркие негативные чувства: гнев, например, протест, или на худой конец душевную трагедию. А я как-то все нормально воспринимаю, как рядовую житейскую трудность, неувязку.

14 мая. Подходит к финалу судебная экспертиза у Андрея Соколова, тюремное прозвище "Че Гевара". Его случай - это вообще нечто из ряда вон выходящее. Если в деле НРА следователи и суд пытаются лишить свободы нас, революционно настроенную молодежь, и смешивают для этого реальность и собственные фантазии, притягивают за уши доказательства, ищут малейшие зацепки, вылавливают из радикальной среды малодушных и делают из них предателей, то у Андрея Соколова все иначе и все беспощадней. Никакого юридического театра, все сфабриковано от и до безо всякого маскарада.

Вещественные доказательства подброшены и мигом уничтожены следователями, остались только на бумаге. Свидетели менты, арест не законен. Но карательная машина запущена, и переломить ее ход не удается, несмотря на открытость суда, общественных защитников, прессу. Дело - откровенная фальшивка, это видно неискушенным взглядом. А суд смотрит по-другому, и в результате – пять с половиной лет срока!

У Андрея, как и у меня суд постоянно переносился и наконец состоялся 5 апреля. Андрея защищал адвокат Аграновский и общественный защитник Олег Федюков. Было много прессы, столичная левая общественность, куча народу одним словом.

Судья Лефортовского суда гор. Москвы Кузнецова с полным каменного бесстрастия лицом выслушала все доводы защиты, но видно до ее сознания они не дошли. После суда все были в легком шоке, настолько бесцеремонным выглядело беззаконие.

Андрей подал кассационную жалобу в вышестоящую инстанцию, в Мосгорсуд, ждет ответа. 18 апреля его с тюрьмы "Матросская Тишина" перевели на Пресненскую пересыльную тюрьму, откуда уже идут этапы на российские зоны. Сначала Андрей попал там в более-менее сносную по бытовым условиям камеру (вообще-то на пересылках по настоящему нормальных условий никогда не бывает). Однако уже на следующий по прибытию на Пресню день Андрею нанесли визит опера из 6 отдела МУРа. Не помню точно, вроде этот отдел занимается оргпреступностью. Беседовать с ними без адвоката Андрей наотрез отказался, после чего его переводят в грязно-гнилую камеру №206. В ней сорок шконок, а сидит сто человек. Нет ни одного вентилятора на почти полностью глухих окнах. В такой атмосфере Андрюха сходу загнил, а тюремная гниль очень пакостная штука. Лечится трудно и долго, большими дозами антибиотиков, выглядит мерзко и не дает покою. Кожа отмирает и отпадает, сочится сукровицей. Андрею еле удалось тормознуть этот распад.

На конец мая у Андрея еще не было ни адвоката, ни общественного защитника. Видел их в последний раз на суде. По своему делу у него никакой информации нет. Что там с кассаткой, когда рассмотрят - ничего этого Андрей не знает. Очень переживает за свою жену Танюшку, она же тоже сидит на 6 Централе и судебная битва у нее еще впереди.

Настроение у Андрюхи не самое лучшее, но веселиться в такой ситуации было бы не совсем здравым поведением.

Дело Соколова очень наглядно демонстрирует, что правящий режим не в состоянии справиться со своими непримиримыми противниками пользуясь легитимными для режима инструментами и правовыми возможностями, не выходя за рамки режимом же определенного юридического пространства. Этот момент диктатуры, один из пока немногих, единичный. Что можно ожидать от власти далее? Вероятней всего принятие законодательных актов, направленных на борьбу с политическим экстремизмом. Логично предположить, что в этих актах под определение политического экстремизма попадет очень широкий спектр людей: от действительных террористов до активистов рабочего движения, радикальной молодежи.

Глупо конечно думать, что эти законы станут серьезной мерой противодействия против тех же чеченских боевых отрядов. Нохчи над ними посмеются и ими подотрутся под визги диктатора ФСБ Патрушева и иже с ним. Против кого тогда будет направлено острие законов об экстремизме? Что гадать, все уже ясно. Давление власти на мой взгляд неплохо лечит застарелый инфантилизм у леворадикалов, заставляет искать новые подходы к борьбе; раздвигает, раскрепощает сознание латентно протестующих, делая его радикальным и непримиримым. Из этого вовсе не следует такой вывод, что для пользы революционного движения нужно провоцировать власть на острый конфликт, путем террора например. Такой конфликт придет сам собой, по мере развития революционной ситуации, и он неизбежен. Вооруженной борьбы не надо бояться, не надо избегать до потери достоинства своего лица. К ней надо готовиться, быть готовым. Это одна из составляющих революционного проекта. События вроде дела Соколова есть явления педагогического характера в т.ч. Надо постараться извлечь из этого должные уроки.

30 мая. У девчонок началось ознакомление с делом, примерно с 25 мая. Перед этим гебешники предложили им закрыть дело по быстрому, не знакомясь, и уйти под подписку о невыезде, выйти до суда на волю. Хитрые какие! Во время ознакомки, имея все материалы дела можно писать ходатайства, требовать дополнительных экспертиз, вызова свидетелей и т.д. Изрядно таким образом это дело подразвалив... А следователи думали, что у девчонок порох кончился, что помани их свободой - и подпишутся на все... А потом надолго сядут. Не вышло! 23 мая всем трем узницам был продлен срок санкции до 23 августа. Теперь и вовсе на такое юридическое чудо как подписка надеяться нечего. Разве что Тане Соколовой, она же инвалид с детства. В тюрьме ей эту инвалидность вроде как сняли, не посмотрели на то, что ее здоровье сильно ухудшилось и продолжает ухудшаться. Мотивировалось это по-садистски. Дескать, тюрьма – не санаторий, специально для Тани комиссию ВТЭК, которая инвалидности продляет, никто проводить не будет. Танин папа как-то в начале мая привез к стенам СИЗО этот самый ВТЭК, но их даже на порог не пустили. Неоднозначно по этому поводу подавались жалобы в прокуратуру другие инстанции, но отовсюду был стандартный ответ: "Татьяна Соколова находится под наблюдением медперсонала СИЗО, получает необходимое лечение, состояние здоровья удовлетворительное". Знаем мы это лечение. Фельдшер вспомнит - так придет, а если повезет, то и с лекарством угадает, какое надо принесет. Вообще, в СИЗО, что у девчонок, что тут у меня на Бутырке, месяц добиваться приема у врача - обычное дело. И еще не секрет, что врач чем-то тебе поможет.

У Тани, можем все порадоваться за нее, дело наконец-то сдвинулось с мертвой точки. 25 мая ее вывозили из СИЗО на ВТЭК и продлили инвалидность. Девчонки сумели настоять на своем графике ознакомления с делом, и следователей это бесит. Лариса Романова ходит, например, три раза в неделю по три часа. Но ей приходится брать с собою маленькую Наденьку, что очень обременительно. Дите на жизненные невзгоды внимания обращает мало, растет как и полагается в таком возрасте любознательной и непоседливой. От родителей предалась, и наверное приумножилась независимость характера, и это приносит маме нешуточные хлопоты. Скоро, 26 августа, маленькой Наденьке будет два годика, так что шлите ей много-много поздравлений и подарков. Пару раз получилось так, что следователи из-за нехватки времени садили девчонок читать материалы вместе. Представляю их радость при встрече! И тихое бешенство Андреева.

Надя Ракс и Лариса подходят к процессу в высшей степени серьезно и за раз переписывают страниц по 30-40 текста дела. Следователи ворчат, что все затягивается специально, хотя в такой затяжке большого смысла нет. Первый том просмотрен, ничего нового и интересного нет (...).

31 мая. Самая наверное важная проблема в тюремной жизни политзека – это получение информации. Как то с трудом она проникает через тюремные стены. Вот и сидишь, размышляешь-гадаешь, что там происходит на вольной волюшке. Честно признаться, из тюрьмы всегда есть возможность наладить общение как с волей, так и с другими тюрьмами. Иногда есть возможность, очень редкая, воспользоваться мобильным телефоном. На тюрьме они у некоторых есть. Попадают сюда или с воли по "дороге", или сами менты заносят за сотню долларов. Это такой бизнес у них. Коридорные вертухаи заносят и получают свою сотку. Потом опера их отметают при обыске, но можно выкупить за ту же сотню. Про то, как с тюрьмы уходят письма мимо лишних глаз, я уже говорил. Менты, конечно с этим борются, но все-таки зековская солидарность сильней. Последние месяцев девять ко мне стала приходить и литература. Например, коммунисты из Комитета политузников засыпали жалобами все конторы какие только можно, и в результате бюллетень Комитета до меня все же доходит. Иногда проходят газеты, посланные заказными письмами, но не все. Если бы точно знать, кто и что отправляет! Разные люди шлют книги, большое спасибо. Правда, почитать их не удается, за редким исключением. Раньше меня вообще не уведомляли о том, что пришли книги. Они или пропадали как в пустоту, или их отсылали обратно. После визита прокурора по надзору администрация СИЗО поменяла тактику. Сейчас мне приносят бумажки, в которых написано, что на мое имя поступили книги, но они положены на склад, и будут выданы мне в момент убытия из тюрьмы. Такая вот дьявольская хитрость. На том складе уже целая библиотека собралась. Как я ее потащу по этапу - ума не приложу! Попытки добиться выдачи мне книг в камеру ни к чему не привели. Мне было заявлено, что пропускается только литература для образования. Такое положение может быть использовано как лазейка, что я и сделал. По моей просьбе с воли была послана целая пачка книг, среди которых была и анархическая литература, и все это было заявлено как учебные пособия. Они прошли! Анархопрорыв на Бутырку! До этого подобные вещи ни разу не проходили.

Читаю очень много, до кипения в голове! В основном это марксистские исследования, новейшие теоретические разработки в этом направлении. Планов по поводу своей дальнейшей деятельности в революционном движении просто громадье! Конечно, задача номер один - это очутиться на свободе, однако предпринять что-либо стопроцентно эффективное для решения этой задачи я, увы!, бессилен. Ладно, подождем, у меня терпенья много. Когда-нибудь это произойдет все же... Лишь бы в больнице до полного идиотства не закололи, там это умеют.

Начало июля. Вот и месяц пролетел со дня последней записи. Никаких особых изменений в деле НРА не произошло. Девчонки знакомятся с делом, я жду результатов кассационной жалобы. Есть информация, что суд у девчонок начнется в конце осени - начале зимы и пройдет сразу, без всякого доследования. Ларисе Романовой и Наде Ракс как организаторам обещают большие сроки. Но держатся девчонки, держатся хорошие. Надя сильно болеет. Лариса тоже часто прибаливает. У нее большие проблемы с сокамерницами, с ментовскими шестерками. С подачи оперчасти устраиваются провокации, дело до драк доходит. Но до сих пор вроде все обходилось, и надеюсь, что и далее все сложится хорошо.

И растет за решеткой маленькая славная девочка Наденька. Растет всем врагам назло, жизнерадостная и неунывающая, революционерка по рождению. Растет в тюрьме, а на воле много взрослых дяденек и тетенек оттачивают тем временем свое искусство речи в разговорах о революции...

На этом я закругляюсь. Очень уж много понаписал, не знаю даже, как отправлять все это буду.

Пожеланий ко всем товарищам много, и все очень душевные. Мы держимся, держитесь и вы. То, что с нами происходит - это легкий ветерок, до бури мы еще не дожили. Хочется попросить каждого, кто считает себя причастным к революционному делу по честному оценить свою убежденность и способность, твердость стоять на своем.

Крепко жму руку! Успехов!

С РЕВОЛЮЦИОННЫМ ПРИВЕТОМ

АЛЕКСАНДР БИРЮКОВ

Бутырки

8 июля 2001 года