Петр РЯБОВ

МАЙ И Я*

Когда много пишешь на разные политические темы, манера излагать свои мысли неизбежно становится какой-то без­личной, "объективной", штампованной. Ты не говоришь откры­то и честно: 'Такой-то чиновник достал меня, ибо по роже видно, что он проходимец и алкоголик, и, кроме того, я хочу купить шоколад - да не по карману", но безлично и якобы спокойно обосновываешь: "Антинародное правительство душит трудя­щихся своей бесчеловечной политикой". Чтобы прорваться че­рез это и в политических писаниях остаться самим собой - надо быть публицистом уровня Герцена или Михайловского. Это как правило. Тем тяжелее написать нечто оценочное о Красном Мае. Во-вгёрвых, потому что "большое видится на расстоянии", а Май был лишь преддверием чего-то, к чему мы и до сих пор не подошли и не пережили - какие уж тут оценки! Во-вторых, легко скатиться в бездушно-объективистские клише, мало что говорящие: "революция", "отрицание общества потребления", "антиимпериалистическая борьба"… В-третьих, Май окутан та­кой пеленой мифов и легенд, окружен таким обаянием и красотой (Молодежь! Карнавал!! Баррикады!!! И где? В Европе! И когда? В XX веке!! И кто? Мои сверстники!!!), от которой у меня, как у многих, кружится голова, - что сложно сказать что-то, кроме потока междометий ("Ух ты! Вот это да! Круто! Атас!" и т.д.). В-четвертых, наконец, Май произошел весьма ДАЛЕКО от меня, в каких-то совсем иных измерениях: во времени - за год до моего рождения, в пространстве - за глухим и непроницаемым Желез­ным Занавесом. Какое он КО МНЕ имеет отношение?

И в самом деле, какое?

Все же попробую нарушить служившуюся традицию и сфор­мулировать по-человечески, а не по-газетному и не по-партий­ному, что же такое ДЛЯ МЕНЯ этот самый Май, почему, несмот­ря ни на что, он так близок мне и понятен.

Прежде всего о том, как я понимаю главное: ЗАЧЕМ они, студенты Парижа, потребовали тогда передать "Всю власть Вооб­ражению!" Но это же так просто! Странно, если человек кладет свою жизнь за переход от частной формы собственности к кол­лективной или наоборот - все равно, даже если он крутой фана­тик-марксист, - не верю и не понимаю. А за переход от Лжи к Правде, от Зла к Добру, от Фальши к Честности, от чопорной игры в начальников и подчиненных, в потребителей и продавцов - к открытой, искренней и творческой игре в Революцию - за это можно бороться и рисковать, за это можно и на костер взойти, а не только на баррикаду. Поэтому слова: 'Будьте реалистами -требуйте невозможного!" - это не столько эпатаж, не столько откровение какое-то, сколько банальность (если не бояться, не считать, что "наш мир - лучший из возможных миров").

Еще. Раньше, когда я читал разные книжки о том, что на Западе человек - робот, телевидение - оглупляет своей пошлостью, а нажива - норма жизни, когда я все это читал, я, конечно, этому верил - но больше по долгу своей левой "партийности" и в глубине души считал все это преувеличениями западных соцдогматиков и советских компропагандистов. Сейчас, когда этот са­мый Запад (не в смысле уровня жизни, а в смысле ее стиля, бытовых "ценностей", культуры) приходит в наш родной дом, вот теперь-то я их окончательно понял: тех, кто сооружал баррикады из машин в Латинском квартале, тех, кто громил офисы и витрины, тех, кто писал на стенах: "Не робот, не раб" и "Давайте без аплодисментов: спектакль играется везде", короче, тех, кто пытался пробить своей головой железобетонную стену ОТЧУЖ­ДЕНИЯ бездушия, кто рвался к искренности (пусть по-первобыт­ному грубой), к человечности и братству - пусть к братству бойцов на баррикаде, кто стремился сорвать фальшивый лоск и побря­кушки со скучных игр "одномерного человека" и заменить их веселой, эпатирующей, СВОБОДНОЙ ИГРОЙ. Христос принес в мир некую истину - и пусть его распяли - но жить после него так же, как до него, делая вид, что ЭТОГО не было, - так жить старый мир уже не мог. Май тоже принес свою истину - истину СВОБОД­НОЙ ИГРЫ БЕЗ СТАРЫХ ПРАВИЛ - и пусть Май прошел, но жить по-старому мир уже не в состоянии. Мне наконец-то все это стало ОКОНЧАТЕЛЬНО понятно в последние пару лет, когда ихнее, западное ОТЧУЖДЕНИЕ, потеснив немного наше, традиционное, пахнуло на меня и моих близких своим гнилым дыханием. Жизнь против мертвечины, протест против болота, бунт как жажда обретения себя и близких себе - вот что такое для меня Красный Май. Не просто красивый символ, не просто нечто книжное и выдуманное, - но маяк и надежда: такое было, такое бывает, такое может быть и с нами!

Вообще, во всех революциях, кроме экономических причин (нало­ги, цены, голоду выводящих толпы на улицы, кроме популизма ("Да - хорошему царю, нет - плохим боярам!"), кроме манипуляций и смены "общественно-экономических формаций", кроме решения вопроса о Власти, - всегда присутствовало еще нечто - но только в 68-м это нечто выступило на первый план как главное, определяю­щее, как предвестник чего-то качественно нового. Это НЕЧТО -самое важное и существенное - момент внутреннего освобождения людей от старых правил игры, момент понимания, что новые, еще не написанные правила зависят и ОТ НИХ.

Как ни странно, тот факт, что участники событий 68-го бредили, помимо "нашего" Бакунина, также Троцким, Мао и Че Геварой, глубоко мне чуждыми и ненавистными, - не вызывает у меня особого возмущения. Более чем очевидно, что маоисты в Китае и "маоисты" в Европе соотносились также, как сейчас соотносятся боевики ООП и европейские леваки, закутанные в палестинские платки. Или еще пример: русские революционе­ры XIX века (особенно Бакунин) ужасно почитали Стеньку Разина, как подлинно народного героя, человека действия, бун­таря от природы. Но это не значит, что Бакунин - тоже, что Разин, а интеллигентные любители Че Гевары и Мао: Режи Дебре, Жан Люк Годар и другие - тоже, что кубинский "команданте" и китайский "председатель". Миф, игра, романтика - что поделаешь. По крайней мере, мне кажется, все это не такой уж криминал - но часть реквизита того КАРНАВАЛА, который был разыгран в 68-м. Это был настоящий, искренний, веселый и открытый карнавал, карнавал с поднятым забралом - не в пример унылому и скучному, натужному балагану, который разыграли наши неформалы в 88-90 годах.

Есть и нечто, что, честно говоря, отдаляет меня (опять же, чисто лично) от деятелей 68-го. Их Революция была, во многом, революцией СЕКСУАЛЬНОЙ, основанной на тотальном раскре­пощении, в том числе и на культе наслаждений, жизни, радо­сти. Детям нацистов и коммунистов, генералов и буржуа, надо­ели респектабельность и скука, постные рожи и ханжество, викторианская мораль и подавление в себе всего человеческого (начиная с секса и заканчивая экзистенцией). Они хотели раскрепощения. Вырвавшись из тотали­тарно-военного ада 30-40-х годов и из скучно-бюргерского болота 50-60-х, моло­дежь жаждала радости и развлечений. На­верное, они были и правы, но мне ближе ригоризм, аскетизм и самоотвержение рус­ских народников, 'отчаяние обреченных" народовольцев, нежели утверждение жизни и сексуальная революция новых левых. На­родники восхищают своей серьезностью, ле­ваки Мая - напротив, привлекают своей нескрываемой ИГРОЙ, и одно вовсе не иск­лючает другого.

Закончить эти заметки я хочу одним автобиографическим эпизодом. Во время учебы на историческом факультете МГПИ, у нас был семинар по Красному Маю. Когда речь зашла о причинах сего события, мои согруппники - студенты вставали один за другим и - так объясняли эти причины: "Студентам Сорбонны нече­го было делать, они с жиру бесились, делом не занимались". Это говорили буквально все - кроме меня. Говорили скучными, рав­нодушными, серыми, даже злорадными - но честными! - голосами. Потом речь за­шла о результатах и значении Мая. Наши отличники увидели таковое значение в серьезных уступках, выторгованных ком­мунистическими профсоюзами у прави­тельства Де Голля (рабочим повысили зар­плату, что, конечно, хорошо). И все. Больше никакого смысла в 68-м, по мнению моих согруппников, не было.

В конце семинара наша преподаватель­ница, замечательная 80-летняя старушка Евгения Ивановна Попова, все время мол­чавшая, подняла голову и посмотрела на нас. Она тихо спросила только: "КОМУ ВОСЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ, А КОМУ ДВАД­ЦАТЬ - МНЕ ИЛИ ВАМ?1

Мне стало так больно и стыдно, что я чуть не заплакал - прямо тут же при всех, на семинаре. Это, несомненно, самое сильное мое впечатление, связанное с Маем 68-го.

 

* Пара слов о названии этой заметки. Когда-то, в одной из первых "Общин" (весной 1988 г.) вышла статья Бориса Кагарлицкого "Грамши и мы", которую некоторые окрестили, шутя: "Мы с Грамши". Я пре­красно понимаю, что Красный Май и моя скромная персона являются еще более несоизмеримыми величинами, чем, соответственно, Грам­ши и Кагарлицкий, но, тем не менее, название в данном случае отражает суть дела - речь пойдет не о Мае как таковом, а о МОЕМ, личном отношении к этому, как сейчас выражаются, "феномену".

 

 

При подготовке специального приложения к "Общине" были использованы материалы журналов "Аспирин не поможет" и "Великий Отказ".