КАК НЕ СТОИТ ОБУСТРАИВАТЬ РОССИЮ

Прочитав "посильные соображения" А.И.Солженицына "Как нам обустроить Россию", я не очень удивился. Уже пред­взятый и полный передержек текст "Красного Колеса" показал мне, как сильно изменился автор со времени свое­го отъезда. Ненависть к коммунизму пре­вратилась в неприятие всего, противо­стоявшего царской России. Новое сочине­ние писателя не заставило бы меня взяться за перо, если бы не восторженные отклики на "посильные соображения" в демократической печати. И что особенно печально, похвалы удостоились не ред­кие проблески демократизма, которые встречаются в работе (например, система Всеземского собрания - непоследова­тельная модель первоначальной идеи Советской власти), а проект сохранения централизованного Российского государ­ства.

Свой чертеж автор начинает с наци­онального примирения, потому что народ наш наивный, оказывается, прежде всего озабочен вопросом: "в каких географи­ческих границах мы будем лечиться или умирать? А уже потом - о лечении". Алек­сандр Исаевич опоздал, - тут уже вовсю разговоры идут, как бы американцам в плен сдаться, чтобы напоили, накормили, уму разуму научили. Корень националь­ного вопроса не в наивности народной, а в другом - кто будет руководить лечением. Пока у нас чиновник - всему голова, очень важно на каком языке он говорит и какие школы предпочитает строить - русские, армянские, азербайджанские или эстонские.

Непонимание национального вопроса вызвано незнанием его истории: "как нам вернуться к тому, с прискорбным ис­ключением, спокойному сожитию наций, тому даже дремотному неразличению на­ций, которое было почти достигнуто в пос­ледние десятилетия предреволюционной России". И это написано о десятилетии еврейских погромов, по масштабам не достижимых и сейчас, о времени "дела Бейлиса" (1912 г.), когда А.Керенский вполне серьезно защищал еврея перед судом от обвинений в ритуальном убий­стве младенца, о времени грандиозного восстания в Средней Азии, в 1916 г. Если А.Солженицыну так мило "дремотное не­различение наций", надо защищать Брежнева. Его правление хоть и преры­валось национальными бунтами, а все же было спокойнее царского.

Незнание истории приводит писате­ля и к удивительным выводам в отноше­нии Средней Азии. Четыре среднеазиат­ские республики он ''отпускает", а Казах­стан - стоп. Дескать, он большевиками нарезан искусственно из исконных рус­ских земель. Но, во-первых, и Средняя Азия нарезана "по линейке", а во-вторых, Казахстан существует в границах Тур­кестана, то есть земель, завоеванных рус­скими в XIX в. Эти казахские пастбища осваивались по приказу Сталина и Хру­щева в 40-50-е гг. и сейчас уже изрядно загажены. Да и народы - казахи, русские, немцы, украинцы - перемешаны так, что карандашом Александра Исаевича гра­ницу не провести. Здесь вопрос - "куда входить?", могут решить только референ­думы по небольшим территориям. Это и в Средней Азии помогло бы, да там нас спрашивать не станут.

Упорство А.Солженицына в том, чтобы уходя из союзных республик прихватить что-нибудь, понятно - хоть он и говорит, что "нет у нас сил на империю", а все рав­но к ней зовет - к Российской империи, огромному государству от океана до оке­ана, с сильной центральной властью, а значит и всемогущей бюрократией, и с сотней разных народов в единой "брат­ской" семье. От того и убеждает украин­цев и белорусов, что они - лишь часть еди­ного русского народа: "Да народ наш и разделился на три ветви лишь по грозной беде монгольского нашествия да поль­ской колонизации". Ой, ли? До монголь­ского нашествия на территории Руси су­ществовало 15 племен-народностей, а на их основе затем -15 княжеств. Только на­шествие и сплотило их в 3 ветви. Но и сейчас вы легко отличите ставропольца от вологодца или сибиряка. А то, что они почти на одном языке говорят, так ведь англичане, американцы и австралийцы тоже говорят на диалектах одного языка, но что-то их обратно в одну империю не тянет.

На что только не идет А.Солженицын, чтобы привязать украинские земли к Российской империи (извиняюсь, теперь "Третий Рим" будет называться Россий­ский Союзом, что сути не меняет) - и на сказки об "украинском ненародном язы­ке", и на рассказ о том, что граница раз­режет миллионы семей, будто Берлин­скую стену собираются строить и снова по границам железный занавес опускать. Или у А.Солженицына и такие планы есть? Лишь одна связь при свободном раз­межевании обрубится - право приказы­вать из Москвы. Но и сама Украина в этом отношении монолитом быть не должна иевский произвол ничуть не лучше Московского. И если Левобережье Ук­раинское захочет быть самостоятельным - его воля.

И пусть объединяются земли, входив­шие в СССР в союзы, но не ради сильной власти и сбора под одну крышу всех, кто говорит на похожих языках. Это снова бу­дет означать угнетение, и не только на­циональное - не может наш народ удобно разместиться в одном государстве - слиш­ком велик. И чем шире будут границы "единой и неделимой" России, тем боль­ше будет чиновников в московских кан­целяриях, а значит тем меньше демокра­тии. А где кончается демократия, там и колбаса тоже кончается.

Но А.Солженицын в имперскую ком­муналку кроме славян восточных еще и другие народы тянет, обманывая их сло­вами о том, что "все они благополучно жи­ли в царской "тюрьме народов", а к выми­ранию поволокли их мы, коммунистичес­кий Советский Союз".

Да нет, Александр Исаевич, комму­нисты - достойные продолжатели импер­ской традиции "Третьего Рима", который триста лет вел завоевания на Востоке. И еще дольше велось спаивание народов, грабительская торговля, разворовывание ресурсов, насилие конквистадоров-первопроходцев и устроителей каторжного царского Гулага. И не нужно пугать ма­лочисленные народы "избытком учреж­дении" и недостатком "разворота торгов­ли" в случае самостоятельности - отде­ляясь от империи вовсе не обязательно создавать ее у себя в виде украинского КГБ, как мечтается многим руховцам. Отделение нужно ради демократии, роди свободы, в том числе и торговой. Только не нужно опоясывать границы строгостью таможен, и тогда они будут мешать "развороту торговли" еще меньше, чем Европе.

Через "разворот торговли" переходим мы от национальной программы А.Солженицына к хозяйственной. Нельзя не согласиться здесь с таким его мнением: "Я не имею экономических знаний и менее всего отваживаюсь тут на точные предложения". Отсутствие экономичес­ких знаний заметно и в экскурсах эконо­мических ("Старая Россия по веку жила с неизменными ценами"), и в туманности ответов. Труд у А-Солженицына должен быть оплачен справедливо (а как это, по каким расценкам и системам?), не должно создаваться монополий (а как это предотвратить в условиях господства частной собственности - вопрос пока безответный для страны, так отставшей в развитии, как наша). Писатель отстаивает господство частной соб­ственности. Это значит, что хватит соб­ственности не на всех, кому-то на чужих заводах трудиться - опять независимость для меньшинства - сам же А.Солженицын и пишет: "независимого граж­данина не может быть без частной собст­венности".

Нельзя сказать, чтобы автора "сообра­жений" это не волновало: "Нельзя допус­тить напор собственности и корысти - до социального зла, разрушающего здоровье общества". Но поскольку групповую собст­венность А.Солженицын отвергает, то ос­тается ему лишь испытанный метод государственных социалистов от Столыпина до Ленина: "регулировать непомерный рост сильно укрупненными налогами". Опять вчерашний день, иссушающий хо­зяйство государственный пресс.

Те же противоречия видим мы и в по­литических построениях А.Солженицына. Справедливо критикуя парламент­скую систему, он обращается к идее "де­мократии малых пространств", - проще говоря, самоуправления. Эта идея уже более сотни лет кропотливо разрабаты­вается анархической мыслью. Но А.Сол­женицын тут же отшатывается в ужасе, заявляя, что анархия - "власть каждого сильного над слабым". Уже одна эта фра­за показывает, как мало знает А.Солженицын то, о чем взялся писать. Анархия (безвластие) - противоположность любой власти, в том числе и сильного над сла­бым. Если бы Александр Исаевич не счел за труд почитать Бакунина или Кропот­кина, он узнал бы для себя много ценного - хотя бы про то же самоуправление.

Рассуждая о том, что демократия должна вырастать снизу, от земств, А.Солженицын тут же преграждает до­рогу этому росту, утверждая принцип сильной государственной власти. Да еще преемственной от коммунистов: "Госу­дарству, если мы не жаждем революции (да она уже началась - А.Ф.), неизбежно быть планово преемственным и устой­чивым. И вот уже созданный статут по­тенциально сильной президентской власти нам еще на немалые годы ока­жется полезным". Да уж, центральная власть в нашем Отечестве воистину была полезной. Только для кого? Для местного самоуправления общин, разгонявшихся Столыпиным и добитых Сталиным? Для земств, постоянно враждовавших с при­тесняющей их царской властью и не переживших сильной власти боль­шевизма? Для неприятных Сол­женицыну местных Советов, которые не могут прийти в себя от внезапно прорвав­шегося потока президентских указов?

Почуяв угрозу своей власти, всесиль­ный центр задавит рост любой демокра­тии, если последняя отдаст себя его контролю. Так у нас бы по не раз.

Высшие органы должны состоять из делегатов нижестоящих (а значит - тер­ритории, народа) - об этом писал и Баку­нин, и Солженицын. На этих принципах разворачивалось и советское самоуправ­ление летом 1917 г. Но эта система в принципе несочетаема с сильной испол­нительной властью - она несет в себе жи­вой опыт снизу, живое согласование ин­тересов, противостояние интересам и взглядам бюрократической иерархии. Бюрократия возглавляется всемогущим президентом, от нее зависимым - только партийная машина может обеспечить избрание человека президентом огром­ной страны. Наш президент всегда най­дет возможности покончить с делегиро­ванной формой правления и заменить ее удобным парламентаризмом. Это уже по­казали большевики, парализовав систе­му съездов Советов, похожую на солженицынское Всеземское собрание.

Так почему же великий писатель, так много передумавший о судьбах страны, критически подошедший к западному об­щественному устройству и искренне не-приемлющий коммунизм, пытается снова подчинить волю людей к свободе новым имперским структурам, федерацию мест­ных самоуправлений - сильной прези­дентской власти? Видимо, здесь дело в приоритетах: "Однако, и права личности не должны быть вознесены так высоко, чтобы заслонить права общества,... в слу­чае конфликта национальной безопас­ности и прав человека приоритет должен быть отдан национальной безопасности, то есть целости более общей структуры, без которой развалится и жизнь личнос­тей".

Вот она - философия нового ВЧК-НКВД-КГБ, новой империи. Ее права, права национальной безопасности и обе­регающей ее службы - выше прав челове­ка. Потому что развал "более общей це­лости" империи опасней для тех, кто сос­тавляет законы, чем нарушение прав личности.

Александр Федерин