БЕЛАЯ МЕЧТА

...Не лебедей это в небе стая

белогвардейская рать святая...

Марина Цветаева "Лебединый стан"

Белое движение в самой сущности

своей явилось первым проявлением фашизма.

Генерал-лейтенант К.В.Сахаров,

"Белая Сибирь"

Эти противоречивые эпиграфы отражают в какой-то мере сложности политического феномена, получившего название "белое движение". В последнее время общество проявляет повышенный интерес к этой проблеме отечественной истории. К сожалению, следует признать, что уровень восприятия в массовом сознании по­нятия "белые" не выходит за рамки "по­ручика Голицына", которого с таким надрывом исполняет А.Малинин. Действительно, это должно быть так романтично - "Господа юнкера", "Господа офицеры", "...Так громче, музыка, играй победу..." и т.п. Многие "переболели" этим еще в застойную эпоху. Тогда особенно симпатичными казались загадочные воины, бо­ровшиеся с коммунистами, олицетво­рявшие собой ушедшую Россию, ее культуру, величие. Правда те, у которых интерес был настолько силен, что приводил к первоисточникам, хранившимся в спецхранах, постелено понимали, что в белом движении хвата­ло всякого и поражение его нельзя объ­яснить одним лишь роковым стечением обстоятельств.

Сейчас поток книг, отражающих это движение нарастает. Немалое место занимают в нем воспоминания участ­ников событий и среди них - книга В.В.Шульгина "1920 год". Мы предлагаем вам статью, из которой можно выяснить - что это за книга, стоит ли ее читать. Кроме того ряд положений статьи не утратил своей актуальности, несмотря на то, что с момента ее публикации в эсеровской "Революционной России" прошло 69 лет.

Итак,

БЕЛАЯ МЕЧТА

Когда мы писали об ужасах и позоре Деникино-Врангелевского ре­жима, нас обвинили в преувеличении и пристрастии. Когда бывшие участники генеральских авантюр, после падения очередного спасителя России, разоблачали причины неудачи "Белых походов", их клеймили именем измен­ников и перебежчиков. Но как должны будут отнестись яростные защитники военной диктатуры, мечтающие освободить родину при помощи по­лицейской нагайки и "штыка-молодца", к тому, что написано одним из самых за­коренелых и давнишних столпов реакции, поднесь не за страх, а за совесть работающим с ген. Врангелем, бывшим редактором "Киевлянина" В.Шульгиным.

В мартовско-апрельской книжке "Русской мысли" напечатаны очерки В.Шульгина "1920 год". Они написаны настолько ярко и своеобразно, что уже и самая форма их невольно приковывает к себе внимание читателей. Но еще бо­льше захватывает и потрясает их содер­жание. Признания Шульгина - не просто человеческий документ, не описание того, что он, В.Шульгин, пережил в эпоху деникинщины, а об­щественный документ огромной важности. Он подводит итоги целой эпохе и он выносит беспощадный приговор тому делу, носителем которого до сих пор еще является сам Шульгин.

Бывший редактор "Киевлянина" рассказывает о том, что ему вспомнилось в новогоднюю ночь на пороге 1920 года перед эвакуацией Одессы.

Он задает себе вопрос:

"Отчего не удалось дело Деникина? Отчего мы здесь, в Одессе? Ведь в сентябре (1919 - "Община") мы были в Орле... Отчего этот страшный тысячеверстный поход "орлов" от Орла...

Орлов ли?..

"Взвейтесь соколы орлами"... (солдатская песня)

Я вспоминаю свою статью в "Киевлянине" в двухлетнюю годовщину основания Добровольческой Армии... два месяца тому назад...

"Орлы, бойтесь стать коршунами. Орлы победят, но коршуны погибнут".

Увы, но орлы не удержались на "орлиной высоте". И коршунами летят они на юг, с добром, взятым... у "благодарного населения".

Выражение "от благодарного населения" было обычным на ирони­чески улыбающихся устах деникинских офицеров.

"Я помню какое сильное впечатление произвело на меня, когда я в первый раз услышал знаменитое

"От благодарного населения"...

Это был хорошенький мальчик лет семнадцати-восемнадцати. На нем был новенький полушубок.

Кто-то спросил его:

- Петрик, откуда это у вас?

Он ответил:

Откуда? От "благодарного населения", конечно.

И все засмеялись".

То, в чем не хотели признаться Бурцевы и им подобные ревнители "генералов", Шульгин обнажает во всей чудовищной наготе.

Армия Деникина состояла из "сиятельнейших хулиганов". В ней господствовали "метисно изящные люди русско-европейского изделия", полностью усвоившие ленинское "грабь награбленное". Они грабили, насилова­ли и убивали то население, освобо­дителями которого они себя называли. В каждом селе, через которое проходило Деникинское христолюбивое воинство, стоял стон от грабежей и насилий.

В каком-то селе, рассказывает Шульгин, убили деникинского фуражира.

"Деревне за убийство приказано было доставить к одиннадцати часам контрибуцию".

Контрибуция не явилась и ровно в одиннадцать часов открылась бомбар­дировка.

"- Мы как немцы, сказано - сделано... Огонь! Безобразный, резкий удар, жутко удаляющийся, затихающий вой снаряда и, наконец, чуть слышный взрыв.

Кого убило? Какую-то Маруську, Евдоху, Гапку, Ириску, Оксану? Чью хату зажгло? Чьих сирот сделало на­веки непримиримыми, жаждущими мщения... "бандитами"?

- Они все, батенька, бандиты - все. Огонь!

Трехдюймовки работают точно, отчетливо. Но отчего так долго?

- Приказано семьдесят снарядов.

- Зачем так много?

- А куда их деть? Все равно дальше не повезем... Мулы падают…

Значит, для облегчения мулов. По своей деревне. По Русскому народу, за который мы же умираем..."

А вот другая картинка:

"Весело вскакивает на лошадей конвой командира полка - лихие "Лабинцы"… Мгновение, и рассыпались по деревне. И в ту же минуту со всех сторон поднимается стон, рыдания, кри­ки, жалобы, мольбы… Какая-то старуха бежит через дорогу, бросается в ноги… целая семья воет вокруг уводимой ко­ровы.

А это еще что? Черный дым взвился к небу. Неужели зажгли?

Да... Кто-то отказался дать корову, лошадь... и вот..."

О духе этой армии дает понятие следующий эпизод:

"В одном местечке мальчишка лет восемнадцати с винтовкой в руках, бегает между развалин, разгромленных кем-то (нами, большевиками, петлю­ровцами? "бандитами"? - кто знает?) кварталов.

- Что вы там делаете?

- Жида ищу, господин поручик.

- Какого жида?

- А тут ходил, я видел.

- Ну ходил... А что он сделал?

- Ничего не сделал... жид!" Мало того, не только месть и разрушение сеяла эта армия по своему пути, она ненавидела тот народ, чье имя она, якобы, ставила на свои знамена, во имя которого, как нас хотели уверить, бились Корнилов, Алексеев, Колчак и Деникин.

"Мы "отвоевали" пространство больше Франции... Мы "овладели" народом в сорок миллионов с лишком... И не было "смены"?

Да, не было. Не было потому, что измученные, уставшие, опустившиеся, мы почти что ненавидели тот народ, за который гибли. Мы бездомные, бесхатные, голодные, нищие, вечно-бродящие, бесконечно разлученные с дорогими и близкими, - мы ненавидели всех. Мы ненавидели крестьянина за то, что у него теплая хата, сытный, хоть и простой стол, кусок земли и семья его тут же около него в хате.

- Ишь, сволочи, бандиты - как живут!

Мы ненавидели горожан за то, что они пьют кофе, читают газеты, ходят в кинематограф, танцуют, веселятся…

- Буржуи проклятые! За нашими спинами кофе жрут!"

Что же мудреного в том, что население отвечало убийствами всех "белых", попадавшихся в их руки.

"Увы, "освободителям русского народа" нельзя оставаться в одиночку... Убивают…

Сколько ужасной горечи в сознании... Убивают! Кто? "Те, за спа­сение которых отдали все..."

Шульгин точно не чувствует горькой иронии этих слов: "за спасение которых отдали все". Это было своеобразное "спасение". Спасали, как мы видели, целые деревни обстреливая их из трехдюймовок. Спасали мужиков, поджигая их дома и грабя у них последнее. Спасали Россию, неся ей на штыках разнузданной банды новый деспотизм.

Деникинцы ни в чем не отличались от большевиков. Та же жес­токость, та же бесчеловечность - но только не во имя революции, а во имя царя.

"Я хочу думать, что это ложь. Но мне говорили люди, которым надо верить.

В одной хате за руки подвесили... "комиссара"… Под ним разложили костер. И медленно жарили... человека.

А кругом пьяная банда "монар­хистов"… выла "Боже, Царя Храни"..."

Шульгин с удивительной откро­венностью говорит о том, в чем он видел смысл движения. В хате он открывает старику-украинцу "Кто мы".

"- Кто мы, диду?.. Мы те,... что за царя. Только мовчить, диду, никому не говорить... Во ще не время...

- Мовчить, диду. Об этом не можно где. Буде Царь, буде! Только мовчить. Прийде время, будут вас усих пытать, чи хочите Царя, чи ни. Кажить, - не ховайтесь. Кажить - хочемо!

- Та хочемо! Як не хочемо! От що зробылось без Царя! А доживу ж я, старый?

- Доживете… Только тихо. Не время ще, диду, - мовчить!"

С этим шла деникинская армия. Этим она думала победить. Этот идеал должен был, по мнению Шульгиных, сделать коршунов орлами и вызвать подъем в населении.

Какая жалкая, нелепая, преступная мечта.

Есть у Шульгина описание периода, предшествовавшего эвакуации Одессы. Он сам озаглавил свой очерк "Ангел смерти". И поистине трупным за­пахом, духом тления веет от этих картин морального разложения, дикого произвола, спекуляции, грязи, убийства из-за угла, мелких интриг, че­ловеческой подлости, гнусности и тру­сости.

Читаешь эти горькие, напоенные жгучей, стыдной правдой страницы и спрашиваешь себя: как? и после всего этого Шульгин имел мужество в этой же Одессе принимать решение о безус­ловной поддержке Деникина, о передаче власти Врангелю - в случае трагического конца?

Неужели после всего виденного он не понял, что "белое дело" - его Шульгинское дело - безнадежное. И что в его погибели виноваты не только те, против кого он боролся, но, быть может, больше всего и прежде всего он сам и ему подобные.

Шульгин отделяет себя от грабителей и убийц, он в "Русской мысли" приковывает их теперь к позорному столбу - но разве не он духовный отец, разве не он один из моральных виновников совершившегося?

Какое право имеет Шульгин возмущаться тем, что "мальчишка лет восемнадцати" ищет "жида" с винтовкой в руках?

Тот самый Шульгин, который годами сеял ненависть к евреям и был редактором полупогромного "Киевля­нина", Шульгин, который предлагал деникинцам после взятия Киева заменить убийства "жидов" более утон­ченной "пыткой страха"?

Шульгин горюет по поводу жестокостей и насилий деникинцев над населением, по поводу разврата власти, произвола и бесчинства. Но разве не жестокостью и ненавистью были проникнуты проповеди шульги­ных и марковых-вторых, разве не взра­щивали они в тех, кто шел за ними, веру в святость казней, насилий, карательских экспедиций и порок?

У кого должны были поучиться любви к народу деникинцы? Не у духовных ли вождей своих - шульгиных, смотревших на народ как на покорное рабочее быдло. От кого должен был ждать поддержки Шульгин? Не от того ли крестьянина, которому он хотел воз­вратить ненавистное и навсегда сверг­нутое самодержавие?

И почему возмущается Шульгин хищениями начальников, моральным разложением и безобразием, произ­волом и интригами? Разве не эти черты характеризовали царскую политику, разве иное наследие и опыт оставляло своим птенцам то самое самодержавное правительство, которое Шульгины под­держивали изо всех сил.

Откуда было взяться высокому духовному подъему среди тех, кто шел возрождать прошлое?

Шульгин дает нам свой идеальный образ "белого воинства". "Белые - противоположность красным.

Они - рыцарски честны, чисты и благородны".

"Они строги, но не жестоки. Карающий меч в руках белых неумо­лим, как Судьба, но ни единый волос не спадет с головы человека безвинно. Ни единая капля крови не прольется - лишняя... Кто хочет мстить, тот больше не белый..."

Они носят Бога в сердце.

"Белые не презирают Русский народ... Ведь если его не любить, за что же умирать и так горько страдать?"

Белые хотят быть сильными только для того, чтобы быть Добрыми...

Разве это люди... Это почти святые..."

Конечно, это мечта. Белая мечта, неосуществимая не только потому, что Колчаковская Сибирь, Деникинский Юг и Врангелевский Крым доказали все ужасающее несоответствие с гнусной действительностью, но и потому, что она призрачна, наивна, невозможна.

Идеи имеют свою судьбу.

И движения, рожденные во имя тех идей, которые олицетворяют насилие, рабство и произвол, неизменно носят на себе печать распада. "Ангел Смерти" царит над ним. Всеми преступ­лениями, всеми грехами того прошлого, которое оно хочет возродить, запечатлен каждый его шаг. В этом мщение исторической немезиды.

В силу романтического увлечения отдельные лица могут вдохновенно жить и умирать во имя идей, осужденных мыслью и жизнью, разрушенных в народной психологии и отвергнутых историческим процессом. Но коллективного движения ради этих идей быть не может.

Реставрация народу ненавистного, позорно сгнивавшего и бесславно павшего режима не может быть всеобщим, народным делом.

Возможны "белые" (в понимании Шульгина) воины, но "белого воинства" нет, не может быть, не будет. Возможно лишь то, что сам Шульгин описал: грязное воинство.

Все это следовало бы понять тем, кто и сейчас говорит о "белом движении'' и хочет опять создавать армии для новых авантюр, под развернутыми знаменами монархических иллюзий.

Они повторяют лишь сказку про белого бычка. Им давно уже вынесен беспощадный приговор на том суде истории, на котором, по странной иронии судьбы, Шульгин является одним из правдивых свидетелей.

Р.Р. июнь 1921, No. 9

Марк Слоним

ПРИМЕЧАНИЕ

Шульгин Василий Витальевич (1(13).1.1878. Киев, 15.02.1976, Влади­мир), русский политический деятель, один из лидеров националистов, публицист. Из дворян Волынской гу­бернии. Окончил юридический факультет Киевского Университета (1900 г.). Сотрудничал в органе русс­ких националистов- газете "Киевлянин". В 1912-1913 гг. в связи с "делом Бейлиса" разошелся с националистами; за статьи в защиту И.Бейлиса был подвергнут трехмесяч­ному аресту.

Депутат 2-4-й Государственной Думы, где был лидером правого крыла. Во время Февральской революции 1917 г. - глава Временного комитета Государственной Думы; 2 марта 1917 года вместе с А.И.Гучковым предъявил в Пскове Николаю II требование Думы об отречении от престола. После октября 1917 г. - один из организаторов борьбы против Советской власти. Участвовал в создании Добровольческой армии. После окончания Гражданской войны - в эмиграции. В 1925-1926 гг. нелегально приезжал в СССР, находясь при этом под наблюдением ГПУ. Автор книг "Дни", "1920 год", "Три столицы". С 30-х годов жил в Югославии. В 1937 отошел от политической деятельности. В 1944 арестован в Югославии, депортирован в СССР, где осужден к тюремному заключению; в 1956 освобожден. В нача­ле 60-х годов обратился с двумя от­крытыми письмами к русской эмиграции с призывом отказаться от враждебного отношения к Советской власти.