ФИЛОСОФИЯ СОПРОТИВЛЕНИЯ

Интересные фокусы вы­кидывают с нашим сознанием старые привычки. И, в част­ности, привычка мазать черной или белой краской (судя по об­стоятельствам) сегодняшних временных противников или временных партнеров. Бели уж друг, то навеки, если враг, то навсегда. Через подобный период мы проходим сегодня. Впрочем, кто эти - МЫ? Если сейчас средства массовой дез­информации перешли от вчерашних разговоров в пользу американских безработных к сегодняшним американским забегаловкам, то это еще не значит, что безработные уже исчезли, а забегаловки только что появились. Все это было. Вот только видели мы то, что хотели видеть. Впрочем, кто эти МЫ? МЫ - это слесарь Иванов с 1-го механического, который в гробу видел Рейгана в белых тапочках, и который за­ворачивал в застойную и, очевидно, продолжает завора­чивать в перестроечную прессу атлантическую рыбу селедку? Или МЫ - это Михалсергеич, который вчера жал ручку пре­словутому Рейгану, сегодня - Бушу, а завтра кому Бог по­шлет и который внутри страны уже понятен до безобразия, а за кордоном – "то стан совьет, то разовьет и быстрой ножкой ножку бьет"? - Если уж выбирать, то мне как-то ближе Иванов: он хотя бы естественен. И все же, кто эти - МЫ? Почему так упорно пытаются смешать воедино - НАС и ИХ. Почему стремятся забыть о той грани, которая острее бритвы и делит ВСЕХ на НАС и ИХ? Может быть эта забывчивость на деле мнимая - им просто не нужна НАША память, с ней сложнее управлять. ОНИ же всегда будут помнить: кто есть кто, ка­ково настоящее соотношение сия.

Эти полуфилософские размышления навеяны книгой Андре Глюксмана "Кухарка и людоед", носящая под­заголовок - "Этюд об отношениях между государст­вом, марксизмом и концлаге­рем". Вещь выделяется на блеклом фоне разливанного моря книг (читай - макула­туры) тем, что ставит вопрос гораздо шире и точнее. От­талкиваясь от документальных материалов советской системы {ведь "Архипелаг" и "Мои показания" - это документы!), Глюксман анализирует - не только "победивший социа­лизм" - огромную страну-концлагерь, окруженную рядами колючей проволоки на границах, но и ее "антипод" - Запад. "Попробуем лучше отыскать в туманном зеркале Колымы собственное отражение, ибо это свидетельс­тво вызывает к жизни вопросы о нашей собственной истории, о революции и контрреволюции, о демократии, о движениях про­теста в Западной Европе. Попробуем услышать в нем это нашей собственной от­ветственности" (стр. 32). "Только разрушительный ана­лиз нашего общества позволяет заподозрить, что в его собст­венных недрах при благоприят­ных обстоятельствах может возникнуть система концлаге­рей" (стр. 15). Мало того! Колючая проволока внезапно перестает ограничивать лишь пространство и время лагерей. История Архипелага ГУЛАГа - это история сопротивления концентрационной вселенной и, соответственно, история непро­тивления, допустившего ее су­ществование и расширение. Читая это капитальное свидетельство о советском обществе, мы открываем скрытую географию Запада: на его карте появляется Архипелаг" (стр. 24).

Точка зрения для нас более чем непривычная. Куда как проще встать на одну из сторон: СЭВ - ЕЭС, НАТО - Вар­шавский договор. "Игра от­ражений: выбрать, встать на сторону - значит примкнуть к партии, выбрать государство; считается противоречием демонстрировать одновременно против американского Вьетнама и советской Колымы. Такова точка зрения государства, замочная скважина, через которую охранники учат нас смотреть на мир. Мир, сведенный к их вонючей роже" (стр. 225). Идет БОЛЬШАЯ ИГРА, в которой мнимые противники на деле оказываются партнерами. При­мер? - Пожалуйста! Критерий - это "социализм" в СССР. "Стоит Сталину и его последователям заявить: "Социализм - это мы", как знакомые нам "правые" и "левые" сразу же в унисон восклицают: "Социализм это они". И пусть один клянется "им" в верности, другой клеймит "их" позором, а между ними переливается бесчис­ленными оттенками целая палитра промежуточных позиций - все равно повсюду одно и то же опьянение: хорошо это или плохо, но Кремль воп­лощает социализм. Известно, что "правые" склонны считать правительственные декреты, каковы бы они не были, Свя­щенным Писанием: отныне они в этом не одиноки. Что еще более странно, антисоветские критики русского социализма оказываются в. одном строю со своими просоветскими братьями, ибо делают противо­положные выводы из одних и тех же марксистских предпосылок: поскольку русская Конституция отменяет частную собственность на средства производства..., по­скольку русское общество является социалистическим...!

Марксисты все: "офи­циальные идеологи правых и левых партий курят одну и ту же трубку" (стр. 82, 83). "Откуда вы взяли, что СССР -страна социалистическая? Что ее деспотизм - "советский"? Из декретов хозяев Кремля? Вы от­дали им собственные голоса и головы, не получив ничего вза­мен; за вашей честно буржуазной проституцией скрывается чисто феодальная приверженность к хозяевам теории и к теории хозяев. Если в идеях 19-го века сегодня сохраняется какой-то смысл, то как же назвать капита­листическим сапог, грубо топчущий русский народ, и экс­плуататоров, наслаждающихся всеми благами, сидя у него на шее? Наш век так дорого заплатил за свои немногие знания о фашизме, - как же не увидеть, не узнать его в бойнях ГУЛАГа и на телах пытаемых. Вот наши источники, они не от­личаются от тех, с которыми консультировался Маркс. Те­перь процитируйте ваши источники, о защитники "социализма" в России (пусть даже снабженного "ошиб­ками"). Каковы они? Текст советской конституций? Заявления последних правителей? Это все равно что составлять историю Третьего рейха, исходя из того, что единственное достойное веры свидетельство о нем – "Моя борьба"" (стр. 210). "С вами охотно согласятся, что концентрационный лагерь подразумевает некоторые черты фашизма - но не фашизм вообще. Фашизм в стенах лагеря - да. Фашистский характер общества, уже полвека сохраняющего у себя лагеря - нет. Однако все согласны, что уничтожение безработицы, автострады и У2 не могли бы компенсировать концлагеря, определившие лик нацистской Германии. В России же, напротив, развитие тяжелой промышленности, работа (при случае принудительная) для всех, спутник считаются более характерными чертами, чем Колыма, чем депортация целых народов - или нынешнее вторжение в "братские страны", химическая смирительная ру­башка для протестующих: все по-прежнему продолжают гово­рить о социалистической" России. Со стороны правых это легко объяснимо: где взять лучшее противоядие, чем социа­лизм за колючей проволокой?.. Остается стойкое народное чувство: если это социализм.." (стр.80).

"Если же СССР страна социалистическая, - пусть лишь на половину, или же на четверть, - то социализм был лишь прекрасной мечтой, и западные менеджеры могут приступить к программированию эпохи горячих сосисок и холодного от­чаяния" (стр. 81). "Разум, называющий Россию социалистической, есть голос Государства. Для Государства нет железного занавеса, оно вещает по обе стороны, политическая наука, анти- и просоветская, знает голос хо­зяина, теория и практика совпадают. Как управляешь своим обществом, так и теоретизируешь о других: это знание проходит сверху донизу, как заповедь (стр. 85). Расклад понятен: истинные границы проходят не между государст­вами, а меж управляющими и управляемыми. Между людое­дом и кухаркой. Той самой, ко­торая должна была когда-то управлять государством, и у которой возможно есть своя точка зрения на происходящее. Вот только нужна ли людоеду эта самая "кухаркина" точка зрения? "Нация власть имущих с незапамятных времен усиленно пытается стереть в умах у управляемых всякую способность ясного различения господствующих и подчиняю­щихся" (стр. 29). Но протест есть всегда! "История плебса и история государства выступают друг против друга, но они не симметричны друг другу. Они руководствуются разными стремлениями, и не оспаривают друг у друга одних и тех же побед. Симпатию наро­да, писал Макиавелли, легко завоевать, Ибо народ "желает только одного: вовсе не быть угнетаемым" (стр. 227). Русский протест не собирается комментировать мнимо неотра­зимый адский механизм. Он говорит не о неизбежности, а о сопротивлении, которое возможно всегда: в августе 14-го, в 17-ом, в 20-м, в 23-м, в 29-м„ как и сегодня. Давление пра­вящих сил, использованные или упущенные случаи, не-воспринятые предостережения, отказы, согласия - развязка не записана от века (стр. 215). "История плебса определяется не желанием чего-то - власти, богатства, почестей - она це­ликом укладывается в же­лание... вовсе не быть угнетаемым". "Это желание взрывается в великие моменты, ускользающие от крупных организаций: так во Франции стихийный и карнавальный захват заводов в 36-м году, Сопротивление, май 68-го года. Это желание проявляется в индивидуальных мятежах, во внешне изолированных "Комму­нах", благодаря которым живые народные источники ежедневно ускользают от госу­дарства, стремящегося распределить их по надлежащим каналам" (стр. 227). "Действительно, желание вовсе не быть угнетаемым плохо защищается от преследований и в катакомбах древнего Рима, и на улицах восставшего Парижа, ив полярных пустынях Колымы.

Однако оно не исчезает. Верно и то, что сама длитель­ность его существования может оборачиваться против него: сколько братских могил вырыли мы во время всеобщего братства? И все же протест продолжает жить. Разрушение государства произойдет не завтра? Пусть: главное - что оно давно началось, что эта задача из века в век придает нашей жизни смысл и что никому никогда не удавалось полностью это разрушение ос­тановить, даже в России..." (стр. 229).