ФИЛОСОФИЯ СОПРОТИВЛЕНИЯ
Интересные
фокусы выкидывают с нашим сознанием старые привычки. И, в частности, привычка
мазать черной или белой краской (судя по обстоятельствам) сегодняшних
временных противников или временных партнеров. Бели уж друг, то навеки, если
враг, то навсегда. Через подобный период мы проходим сегодня. Впрочем, кто эти
- МЫ? Если сейчас средства массовой дезинформации перешли от вчерашних
разговоров в пользу американских безработных к сегодняшним американским
забегаловкам, то это еще не значит, что безработные уже исчезли, а забегаловки
только что появились. Все это было. Вот только видели мы то, что хотели видеть.
Впрочем, кто эти МЫ? МЫ - это слесарь Иванов с 1-го механического, который в
гробу видел Рейгана в белых тапочках, и который заворачивал в застойную и,
очевидно, продолжает заворачивать в перестроечную прессу атлантическую рыбу
селедку? Или МЫ - это Михалсергеич, который вчера жал
ручку пресловутому Рейгану, сегодня - Бушу, а завтра кому Бог пошлет и
который внутри страны уже понятен до безобразия, а за кордоном – "то стан
совьет, то разовьет и быстрой ножкой ножку бьет"? - Если уж выбирать, то
мне как-то ближе Иванов: он хотя бы естественен. И все же, кто эти - МЫ? Почему
так упорно пытаются смешать воедино - НАС и ИХ. Почему стремятся забыть о той
грани, которая острее бритвы и делит ВСЕХ на НАС и ИХ? Может быть
эта забывчивость на деле мнимая - им просто не нужна НАША память, с ней сложнее
управлять. ОНИ же всегда будут помнить: кто есть кто, каково настоящее
соотношение сия.
Эти полуфилософские размышления навеяны книгой Андре Глюксмана "Кухарка и людоед", носящая подзаголовок
- "Этюд об отношениях между государством, марксизмом и концлагерем".
Вещь выделяется на блеклом фоне разливанного моря книг (читай - макулатуры)
тем, что ставит вопрос гораздо шире и точнее. Отталкиваясь
от документальных материалов советской системы {ведь "Архипелаг" и
"Мои показания" - это документы!), Глюксман
анализирует - не только "победивший социализм" - огромную
страну-концлагерь, окруженную рядами колючей проволоки на границах, но и ее
"антипод" - Запад. "Попробуем лучше отыскать в туманном
зеркале Колымы собственное отражение, ибо это свидетельство вызывает к жизни
вопросы о нашей собственной истории, о революции и контрреволюции, о демократии,
о движениях протеста в Западной Европе. Попробуем услышать в нем это нашей
собственной ответственности" (стр. 32). "Только разрушительный анализ
нашего общества позволяет заподозрить, что в его собственных недрах при
благоприятных обстоятельствах может возникнуть система концлагерей"
(стр. 15). Мало того! Колючая проволока внезапно перестает ограничивать лишь
пространство и время лагерей. История Архипелага ГУЛАГа - это история
сопротивления концентрационной вселенной и, соответственно, история непротивления,
допустившего ее существование и расширение. Читая это капитальное
свидетельство о советском обществе, мы открываем скрытую географию Запада: на
его карте появляется Архипелаг" (стр. 24).
Точка зрения
для нас более чем непривычная. Куда как проще встать на одну из сторон: СЭВ -
ЕЭС, НАТО - Варшавский договор. "Игра отражений: выбрать, встать на сторону
- значит примкнуть к партии, выбрать государство; считается противоречием
демонстрировать одновременно против американского Вьетнама и советской Колымы.
Такова точка зрения государства, замочная скважина, через которую охранники
учат нас смотреть на мир. Мир, сведенный к их вонючей
роже" (стр. 225). Идет БОЛЬШАЯ ИГРА, в которой мнимые противники на деле
оказываются партнерами. Пример? - Пожалуйста! Критерий - это
"социализм" в СССР. "Стоит Сталину и его последователям заявить:
"Социализм - это мы", как знакомые нам "правые" и
"левые" сразу же в унисон восклицают: "Социализм это они".
И пусть один клянется "им" в верности, другой клеймит "их"
позором, а между ними переливается бесчисленными оттенками целая палитра
промежуточных позиций - все равно повсюду одно и то же опьянение: хорошо это
или плохо, но Кремль воплощает социализм. Известно, что "правые"
склонны считать правительственные декреты, каковы бы они не были, Священным
Писанием: отныне они в этом не одиноки. Что еще более
странно, антисоветские критики русского социализма оказываются в. одном строю
со своими просоветскими братьями, ибо делают противоположные выводы из одних и
тех же марксистских предпосылок: поскольку русская Конституция отменяет частную
собственность на средства производства..., поскольку русское общество является
социалистическим...!
Марксисты
все: "официальные идеологи правых и левых партий курят одну и ту же
трубку" (стр. 82, 83). "Откуда вы взяли, что СССР -страна
социалистическая? Что ее деспотизм - "советский"? Из декретов хозяев
Кремля? Вы отдали им собственные голоса и головы, не получив ничего взамен; за
вашей честно буржуазной проституцией скрывается чисто феодальная приверженность
к хозяевам теории и к теории хозяев. Если в идеях 19-го века сегодня
сохраняется какой-то смысл, то как же назвать капиталистическим
сапог, грубо топчущий русский народ, и эксплуататоров, наслаждающихся всеми
благами, сидя у него на шее? Наш век так дорого заплатил за свои немногие
знания о фашизме, - как же не увидеть, не узнать его в бойнях ГУЛАГа и на телах
пытаемых. Вот наши источники, они не отличаются от тех, с которыми
консультировался Маркс. Теперь процитируйте ваши источники, о
защитники "социализма" в России (пусть даже
снабженного "ошибками"). Каковы они? Текст советской
конституций? Заявления последних правителей? Это все равно что составлять
историю Третьего рейха, исходя из того, что
единственное достойное веры свидетельство о нем – "Моя борьба""
(стр. 210). "С вами охотно согласятся, что концентрационный лагерь
подразумевает некоторые черты фашизма - но не фашизм вообще. Фашизм в стенах
лагеря - да. Фашистский характер общества, уже полвека сохраняющего у себя
лагеря - нет. Однако все согласны, что уничтожение безработицы, автострады и У2 не могли бы компенсировать концлагеря, определившие лик
нацистской Германии. В России же, напротив, развитие тяжелой промышленности,
работа (при случае принудительная) для всех, спутник считаются более
характерными чертами, чем Колыма, чем депортация целых народов - или нынешнее
вторжение в "братские страны", химическая смирительная рубашка для
протестующих: все по-прежнему продолжают говорить о социалистической"
России. Со стороны правых это легко объяснимо: где взять лучшее противоядие,
чем социализм за колючей проволокой?.. Остается стойкое народное чувство: если
это социализм.." (стр.80).
"Если же
СССР страна социалистическая, - пусть лишь на половину,
или же на четверть, - то социализм был лишь прекрасной мечтой, и западные
менеджеры могут приступить к программированию эпохи горячих сосисок и холодного
отчаяния" (стр. 81). "Разум, называющий Россию социалистической,
есть голос Государства. Для Государства нет железного занавеса, оно вещает по
обе стороны, политическая наука, анти- и просоветская, знает голос хозяина,
теория и практика совпадают. Как управляешь своим обществом, так и
теоретизируешь о других: это знание проходит сверху донизу, как заповедь (стр.
85). Расклад понятен: истинные границы проходят не между государствами, а меж
управляющими и управляемыми. Между людоедом и кухаркой. Той самой, которая
должна была когда-то управлять государством, и у которой возможно есть своя
точка зрения на происходящее. Вот только нужна ли людоеду эта самая
"кухаркина" точка зрения? "Нация власть имущих
с незапамятных времен усиленно пытается стереть в умах у управляемых всякую
способность ясного различения господствующих и подчиняющихся" (стр. 29).
Но протест есть всегда! "История плебса и история государства выступают
друг против друга, но они не симметричны друг другу. Они руководствуются
разными стремлениями, и не оспаривают друг у друга одних и тех же побед.
Симпатию народа, писал Макиавелли, легко завоевать, Ибо народ "желает
только одного: вовсе не быть угнетаемым" (стр. 227). Русский протест не
собирается комментировать мнимо неотразимый адский механизм. Он говорит не о
неизбежности, а о сопротивлении, которое возможно всегда: в августе 14-го, в
17-ом, в 20-м, в 23-м, в 29-м„ как и сегодня. Давление
правящих сил, использованные или упущенные случаи, не-воспринятые
предостережения, отказы, согласия - развязка не записана от века (стр. 215).
"История плебса определяется не желанием чего-то - власти, богатства,
почестей - она целиком укладывается в желание... вовсе не быть
угнетаемым". "Это желание взрывается в великие моменты, ускользающие
от крупных организаций: так во Франции стихийный и карнавальный захват заводов
в 36-м году, Сопротивление, май 68-го года. Это желание проявляется в
индивидуальных мятежах, во внешне изолированных "Коммунах",
благодаря которым живые народные источники ежедневно ускользают от государства,
стремящегося распределить их по надлежащим каналам" (стр. 227).
"Действительно, желание вовсе не быть угнетаемым плохо защищается от
преследований и в катакомбах древнего Рима, и на улицах восставшего Парижа, ив
полярных пустынях Колымы.
Однако оно не
исчезает. Верно и то, что сама длительность его существования может оборачиваться
против него: сколько братских могил вырыли мы во время всеобщего братства? И
все же протест продолжает жить. Разрушение государства произойдет не завтра?
Пусть: главное - что оно давно началось, что эта задача из века в век придает
нашей жизни смысл и что никому никогда не удавалось полностью это разрушение остановить,
даже в России..." (стр. 229).