Макс НЕТТЛАУ

КРУШЕНИЕ АВТОРИТАРНОГО СОЦИАЛИЗМА И ПУТИ К НОВОЙ ПРОГРЕССИВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

 

В наше время несомненно существует глубокая пропасть между либертарными чаяниями и авторитарными фетиша­ми, шарлатанами и жестокими, свирепыми людьми, ко­торых массы во всех странах либо почитают, либо подчи­няются им, либо, наконец, покорно, равнодушно и без рас­суждения примиряются с ними, как с фатальной неизбеж­ностью. Похоже на то, как будто век прогресса, начавшийся приблизительно в середине XVIII века, внезапно прекра­тился после почти 180-ти лет развития.

Экономический кризис и грубая сила, употребляемая против всех либерально настроенных людей, даже вместе взятые, не могут полностью объяснить это полное отречение современного человека от своих прав перед лицом возродившихся темных сил прошлого. Затруднения, бед­ствия, преследования обычно пробуждают силы сопротив­ления, пробуждают мысль, обостряют чувства человечес­кого достоинства. На этот раз, однако, этого не случилось, или пока еще не наблюдается в сколько-нибудь заметной степени. Как можно все это объяснить и что может быть сделано, чтобы помочь делу?

Продолжительное накапливание зол достигло, по-видимому, такой степени, при который возник кризис, — кри­зис не экономических естественных сил, причиненный нуж­дою или катастрофами, а кризис моральных и интеллекту­альных устоев. Это — кризис сил сопротивления всего общества. Природа подчинена человеку, техника достигла необычайной высоты, естественные запасы сырых мате­риалов далеки от истощения, но морально люди сламываются миллионами и ползут под защиту ближайшего дикта­тора, мозгового треста или другого какого-нибудь самозваного защитника. Это явление может быть сравнено с дикой паникой стад животных, с паникой рогатого скота в швейцарских горах, например, когда животными внезапно овладевает паника, и они бросаются в пропасть. Можно также сравнить это явление с тем редким случаем среди людей, который произошел в 1789 году и получил назва­ние "великого страха": вскоре после разрушения Бастилии в Париже необъяснимые коллективные нервные припадки волною прошли по городам французской провинции, при чем жители закрывали ворота, брали оружие и организо­вывали защиту против неизвестной и невидимой опасности. Лопнула струна, власть сошла с ума, и разрушение приняло мировые размеры.

Власть была величайшим врагом человека во все време­на. Наконец, в середине XVIII века, после столь многочис­ленных отважных изолированных покушений, власть стала подвергаться коллективным нападениям целой фаланги мыслителей, целых наций, боровшихся за независимость. На власть стали нападать наиболее угнетенные классы на­селения, крестьяне и ремесленники, гуманные и преданные борцы во всех областях человеческой деятельности. Жес­токие кодексы обычаев и привычек, религиозные оковы, извращенное воспитание, все было отметено или потрясено. Правда, все это делалось не повсюду, это верно, и об этом не следует забывать. Все же это было сделано в наиболее развитых странах лучшими людьми, которые в то время внушали уважение также и многим другим из тех отсталых людей, которые до поры до времени стояли в стороне, вы­жидая, чтобы узнать, чем кончится великая борьба за прогресс.

Во второй половине XVIII века люди видели перед со­бой спасение ближе, чем когда бы то ни было раньше и, к несчастью, чем когда бы то ни было после того. Великие дела были совершены в те времена и позднее, но препят­ствия были слишком велики, полная победа была невозмож­на, и широкий мощный поток разбился на ручейки, быстро утратившие свою первоначальную силу. Препятствия вы­росли снова и, наконец, достигли современных размеров, когда они закрывают путь к прогрессу почти с такой же силой, как и в минувшие века.

Быть может, не следует "плакать над разлитым моло­ком", но анализ причин великого заблуждения никогда не бывает неуместным, ибо враждебные силы редко бывают единственной причиной бедствий.

Ошибки делаем мы сами, хотя мы не всегда признаемся в этом. Признание ошибок может быть полезно, по край­ней мере, тем, кто не желает повторять их и кто не слиш­ком горд для того, чтобы признать правильность старой поговорки: "лучше поздно, чем никогда". Очень часто мы пытаемся стать под защиту воображаемых причин, в то время, как ошибка находится гораздо ближе.

Особенно модно скрывать наши недостатки с помощью большого пыльного облака "экономических" доводов, ко­торые во многих случаях имеют не большее значение, чем шаблонные извинения; тем не менее, доводы такого рода производят некоторое впечатление на людей, не имеющих возможности проверить их. Манипуляции "экономически­ми" доводами лишь умаляют и унижают нас самих и меша­ют нам видеть многие экономические и интеллектуальные факторы, имеющие первостепенное значение.

Гуманисты и бунтари XVIII века ставили себе целью пол­ное пробуждение, возрождение и освобождение человека. Они знали, что самые напряженные усилия необходимы и что к поставленной ими цели нет кратчайших, "царских", путей, нет единоспасающих средств в их распоряжении, что только тяжелой и настойчивой работой можно добить­ся осуществления цели, которую они выдвинули, как отваж­ные пионеры. Они не создавали социалистических плат­форм и не возлагали своих надежд исключительно на тру­дящиеся классы.

Они знали, что борьба идет между развивающимися прогрессивными частями человечества и их вечными угне­тателями и эксплуататорами — привилегированными и богатейшими элементами, в то время, как огромные массы неразвитых людей, жертв пренебрежения и лишений на протяжении веков, все еще лишены значения и обычно яв­ляются послушным орудием в руках власть имущих.

Эти массы все более тяготятся своей нищетой и застоем, но и до сих пор еще не настолько пробудились, чтобы быть решительными и способными сторонниками прогресса. Ста­рый порядок был сильно потрясен в те годы. Значительные массы народа участвовали в этом, другие же стояли в сто­роне. Возможность новых привилегий, новых взяток, но­вой власти явилась и была с жадностью использована обра­зованными, но низко стоявшими в нравственном отношении людьми. Результаты были неудовлетворительны и, напри­мер, во Франции после многих подъемов и упадков движе­ния, периодов самой суровой диктатуры (Наполеон), мрачнейшего клерикализма (Людовик XVIII, Карл X), только июльская революция 1830 года повысила уровень совре­менной жизни до той высоты, на которой она потом раз­вивалась в течение века, вплоть до нашего времени, сопро­вождаясь дальнейшими подъемами и упадками и предве­щая такой же ход движения и в дальнейшем.

Великая борьба была действительно успешна там, где она велась непрерывно, как, например, в области науки. Наука была запрещенной книгой всего лишь несколько веков тому назад. Она была под властью религии, была обречена на застой в пределах учения Аристотеля и идей Библии, в руках рутинеров-компиляторов. Она завоевала полную свободу развития и выработала целесообразие ин­струментов и методов, разрослась во всех направлениях, проникла повсюду, создала чудесную технику и указала способы ее наиболее полезного применения.

Искусство также освободилось и развилось. Моральные путы были сброшены. Личная жизнь стала независимой, защищенной и во многих отношениях вылилась в новые формы. Но даже эти результаты, столь осязательно бла­годетельные для всех, находятся в опасности теперь.

Наука работает теперь на службе у капитала или в интересах государств. Она унижена до роли орудия, совер­шающего "благородное искусство убийства", содействующего военным снаряжениям и приготовлениям к массовым отравлениям. Искусство — в руках спекулянтов, постав­щиков для вульгарного массового заказчика. Оно находит­ся в зависимости от финансовых интересов фабрикантов фильм и других таких же интересов, которые подвергают искусство цензуре худшей, чем цензура средних веков. Мо­раль и частная жизнь опять попали под контроль государ­ства и организованных лицемеров. Даже человеческое тело, в прошлом остававшееся нетронутым, теперь подвергается принудительным операциям и калечению по приказу стоя­щих у власти ханжей. Тем более должны мы ценить пре­дыдущий период развития, по крайней мере, 150 лет, при­близительно до 1900 года, когда наука, искусство, новая мораль и частная жизнь казались освобожденными на­всегда.

Прогресс по необходимости шел значительно медленнее там, где дело шло о коллективных мероприятиях, зависев­ших не только от инициативы передовых людей, но быв­ших неотделимыми от искреннего содействия менее разви­тых и вовсе неразвитых людей.

Демократические учреждения были шагом вперед от абсолютизма, но когда избиратели отдавали свои голоса консерваторам и реакционерам, то они лишь утверждали власть реакции. Таким путем, действуя по указке своих же врагов, богатых классов, избиратели постепенно наново выковали для себя цепи, от которых великодушный XVIII век освободил их.

Так обстояло дело во всех социальных вопросах: каж­дый шаг действительного прогресса принижался и иска­жался теми, кто не был достаточно умен, чтобы его ис­пользовать. Земельная собственность аристократии во Франции стала доступной для крестьян, но сделалась в зна­чительной степени добычею новых спекулянтов, новых мел­ких монополистов, кулаков-крестьян, и они, стремясь удер­жать за собой приобретенную собственность, сделались са­мыми горячими сторонниками наполеоновской диктатуры и открыли путь к высшей власти двум императорам: Наполе­ону I и III. Это урок в том смысле, что самые благонамеренные и разумные учреждения, реформы и т.д. на деле оказываются не имеющими прогрессивного значения, если их отдают во власть недоразвитых людей, не руководящихся волею к прогрессу и не вдохновленных чувством беско­рыстия.

Анархизм мог лишь излагаться людям того времени в качестве высшего и ясного довода против государства и иной тирании и в качестве правильной линии нравственно­го поведения для свободных людей. Так поступали Дидро, Лессинг и некоторые другие мыслители.

Когда революция 1789 года во Франции приняла круп­ные размеры, но еще не окончательно попала под власть сменявшихся авторитарных партий, Вильям Годвин резю­мировал все самое лучшее, что можно было посоветовать новообразующемуся свободному обществу в своей великой книге "Политическая справедливость", напечатанной в феврале 1793 года. В этой книге Годвин изложил гума­нитарные, интеллектуальные, этические, социалистические и анархические идеалы своего времени. Много лет спустя, когда авторитарное направление революции стало ясным для всех, Сен-Симон и Фурье формулировали свои взгляды на социальный прогресс, и первый из них обосновал свое учение на авторитарном базисе, так как он находился под сильным влиянием современной ему государственной, про­мышленной, финансовой и идеологической жизни, в то время как Фурье, воздерживаясь совершенно от рассуж­дений на эти темы (хотя он чрезвычайно ими интересо­вался), предложил свой собственный проект дальнейше­го развития, обоснованный вплоть до деталей на его лич­ном опыте и тонких наблюдениях.

Таким образом, идеалистический реализм Годвина не был использован в то время. Социализм начал распространяться во множестве различных версий, которые не могли придти и никогда не приходили к соглашению и единому понима­нию. У большинства из этих ранних социалистов преобла­дал не научный дух, приветствующий параллельные попыт­ки и поощряющий исследования, а теологический и пророческий дух, провозглашающий символы веры и убежденный в том, что пророчествует непогрешимую истину. Это осла­било влияние различных социалистических групп.

Стремясь противодействовать этому и не полагаясь лишь на своих убежденных сторонников, люди, действи­тельно проникнутые социалистическим сознанием (револю­ционным или экспериментальным), стали возлагать свои надежды на большие группы людей — на весь рабочий класс, на народ, а также на своеобразно понятый ход раз­вития, на исторические предвидения и т. д. Все это были по большей части очень умные рассуждения, но принять их можно было лишь в качестве гипотез. При том же эти гипотезы часто опровергались новыми фактами.

В таких условиях социалистические воззрения выражали в самом широком смысле личные желания, надежды и стремления тех, кто их формулировал. Их большее или меньшее распространение зависело больше от случайнос­тей, определяющих степень популярности новых идей, чем от их внутренней ценности. Все то, что в области науки устраняет малоценные выводы и проверяет, усиливает и подтверждает истинно ценное достижение, здесь отсут­ствовало. Поэтому интеллектуальная разработка социализ­ма развивалась очень медленно и сбивчиво, не говоря уже о препятствиях в виде предрассудков, преследований, об огромной роли личного элемента, несдерживаемых страс­тей и других чувств, увлекающих народные массы и член­ский состав организаций и толкающих их к одобрению предлагаемых им новых идей. Во многих случаях, каждый старался сделать все, что мог, но мнения и взгляды неиз­бежно оказывались несходными. При том же, временное народное единодушие вовсе не является гарантией пра­вильности нового плана.

Метод, к которому обращались некоторые с целью уст­ранить неспособных, по их мнению, людей с помощью убий­ства, а также путем кажущихся опровержений и отвержений, оказался ненадежным. Маркс стал палачом по пре­имуществу, — тем человеком, который беспощадно унич­тожал не нравившиеся ему социалистические системы и заменял их все своими личными воззрениями. На протяже­нии всей своей жизни он упорно понуждал других при­нять то, что было названо "научным социализмом".

В сущности, как мы это теперь знаем во всех подробнос­тях после того, как пролит был полный свет на почти все события его жизни и на развитие его мысли, он целиком отверг социализм, как продукт сект, изобретателей, шар­латанов, и уверовал только в автоматическую эволюцию в том виде, в каком он ее изобразил в 1844 году. Он уве­ровал также в вероятность и неизбежность захвата власти, — в то, что в ходе эволюции такая возможность скоро представится рабочему классу, представленному или пар­ламентарным большинством, или диктатурой.

Эта соблазнительная доктрина казалась привлекатель­ной массам, которым оставалось только голосовать и при­соединяться к организациям, а также многим честолюби­вым людям, которым, таким образом, открылась возмож­ность обеспеченных парламентских карьер, а при случае и занятие государственных должностей и даже захвата дик­таторской власти. Но эта доктрина была основана на отри­цании подлинно социалистической борьбы, на пренебреже­нии к свободе, на пассивности неразвитых, но дисциплини­рованных масс. Такая доктрина никогда не может при­вести к социализму, а только к новой правительственной системе, с новыми господами, с новым высшим классом, ко­торые будут держать народ в постоянном повиновении, при содействии бюрократической иерархии, располагаю­щей всеми средствами руководить жизнью народа в со­ответствии с желаниями правящего класса.

Такова нынешняя Россия, которая, хотя и выкрашена в ярко-красный цвет, не является социалистической стра­ной. И хотя Маркс был принужден устроить избиение со­циалистических теоретиков путем литературных "опро­вержений", а марксисты вынуждены были вести с ними борьбу путем кляуз и расколов в организациях, все же они теперь, когда государственная власть в их руках, принуж­дены к молчанию, если не вовсе искалечены физически и не уничтожены тюрьмой, ссылкой и казнью по способам царизма.

Таким образом, неполные формы социализма, т.е. такие формы его, которые не вытекают из свободы и не вдох­новляются действительно прогрессивными побуждениями, либо вымирают, либо поглощаются этим так называемым "научным социализмом". На деле этот "социализм" ока­зался могилою всякого социализма и ни к чему другому не мог привести, кроме как к диктатуре над всеми трудящи­мися массами, над всей жизнью народа, — ни к чему, кроме псевдо-социалистического царизма, который я описал выше.

Авторитарный социализм, таким образом, отвернулся от социализма и на много лет превратился в партию сегодняшних классовых интересов труда и, что менее подчеркивалось, стал партией завоевания классовой влас­ти, отождествления рабочей бюрократии с государством. Для этого прилагались все средства, завоевание должнос­тей в настоящем и будущем государстве или дикта­тура над рабочими, крестьянами и всем остальным населе­нием, если представится благоприятный случай захватить абсолютную власть.

Не приходится удивляться, что к таким возможностям жадно стремились также и авантюристы из числа реакцио­неров. Они оказались удачливее бывших социалистов в деле создания и использования возможностей. Таким путем фашисты завладели властью в больших государствах Ев­ропы, оказали в той или иной степени содействие дикта­торам во многих других странах и теперь неустанно рабо­тают не меньше и даже больше, чем так называемые ком­мунисты, с целью захвата полной власти над остальными странами. Они действуют с такой же развязанностью, с какой пираты захватывают суда, или с какою тираны Возрождения захватывали высшую власть в итальянских городах, или как конквистадоры захватывали индейские государства в Америке XVI столетия.

Маркс был в сущности первым Каином, убившим своих братьев социалистов "теоретически". Позднее, организо­ванные социалисты сражались с анархистами и преследовали их и других независимых социалистов повсюду. Затем некоторые из этих социалистов захватили высшую власть над огромной страной и превратили жизнь в ад для всех, кто не преклонился перед ними. А потом эти другие элементы, сверх-авторитарные фашисты, одолели социалистов в их собственной игре, и фашистский желез­ный горшок разбил марксистский глиняный горшок одним ударом, не встретив почти никакого сопротивления. Такой фатальный ход развития был неизбежным результатом всего хода развития, какой открывается теперь перед на­шими глазами на протяжении почти столетия.

Мы дожили до того времени, когда каждое слово крити­ческих замечаний Прудона и Бакунина оказалось верным. Мы видим, как от государственного социализма осталось лишь государство, более сильно укрепленное, чем когда бы то ни было, и как от властнического социализма оста­лась лишь власть, прибегающая к приемам возвращающим человека назад, в состояние рабства худшего, чем древний восточный деспотизм.

Социализм имел быть движением вперед, к светлому будущему, а на деле он создал для масс условия абсолют­ного рабства по образцу мрачных веков истории. Если ког­да-либо был пример жестокой неудачи, то сейчас он прев­зойден перед нашими глазами. В узкой системе Маркса не было места для свободы. Для Ленина свобода была буржу­азной идеей. В настоящее время запрещена даже мысль о свободе, а диктаторы стали привычными словами, до­машними идолами, иконами, даже в стране, которая была свободнейшей из республик.

Не все потеряно, ибо сохранилось еще в человечестве много живых сил: их дело следить за тем, чтобы этот, мрачный ночной кошмар остался лишь эпизодом в исто­рии и не принес бы длительного ущерба человечеству. Это целиком зависит от усилий этих здоровых элементов. Они должны рассматривать положение холодно, реалистичес­ки, с полной надеждой. После всего, то, что назрело и вскрылось в наши дни, было лишь результатом уклона в развитии человечества на протяжении долгого времени.

Когда зародыши болезни проникают в тело, то болезнь развивается своим естественным ходом и не может быть устранена или избегнута, а должна дойти до полного созревания и кризиса, после чего пути разделяются и болезнь может одержать победу над ослабленным телом, или же тело, надлежащим образом укрепленное, может одолеть зло. На этой стадии развития мы достигли пределов авто­ритарного безумия. Справится ли социальное тело с болез­нью, или само будет пожрано ею и сгниет?

Если мы исследуем главные недостатки авторитарного социализма, то найдем, во-первых, что он пренебрег сво­бодою во всех ее формах, сражался с нею и забывал, что человеческий прогресс обязан своим движением вперед свободной мысли, исследованию, опыту, активности, — одним словом, той либеральной среде, которая стала возникать, начиная приблизительно с 1750 года в Европе и Америке. Если фашисты в настоящее время забрасывают либерализм оскорблениями, то они лишь повторяют то, что все эти социалисты делали раньше, на протяжении поколений, считая, что вечный вопрос о свободе разре­шен тем, что они поносят либерального буржуя и "анар­хический беспорядок и хаос". Таким путем они восстано­вили рабство, сначала умственное, а потом физическое, к победе над которым прилагал все свои усилия в мысли и действии человек 1750, 1789, 1848 годов.

Второю фатальною ошибкою была вера, что старые уч­реждения могут быть пополнены новым духом и стать руководящим элементом нового общества. Это было при­близительно так же практично, как если бы какой-нибудь город, переходя от газа к электричеству, вздумал сохра­нить и использовать газовые трубопроводы для прове­дения электрического тока. Ясно, что этого сделать нельзя и что старое устройство непригодно для новой цели.

Сколько бы социалистов ни посадить на государствен­ные должности или даже на министерские должности, они попросту станут слугами государства, угаснут и переста­нут существовать, как социалисты. Социалистический электрический ток не может проходить по газовым трубопроводам старых учреждений. Таким путем социалисты превратили некоторых из своих лучших людей в посред­ственных бюрократов, светочи же менее крупных размеров, искавшие лишь рутинной работы, чувствуют себя дома на любой должности. Как торжествовали они, когда уве­личивалось число их должностных лиц, и каким зловещим фарсом все это было на самом деле!

Они безнадежно запутали классовый вопрос. Им уда­лось превратить в своих худших врагов половину полез­ных производителей, крестьян, которые, в конце концов, сделались главной опорой реакции в большинстве стран. Со всей их самозваной "наукой" они никогда не знали, следует ли считать крестьянина производителем или эксплуататором, и следовало ли дать им землю, или оставить ее в прежних руках, или же отнять ее у них. Не знали, сле­дует ли считать крестьян врагами, или друзьями. Там, где они у власти, как, например, в России, крестьян то поощряют, то преследуют, их оскорбляют или им мстят, коллективизируют их, или поощряют индивидуальное хо­зяйство. Поистине, они не знают, что делать и никогда этого не знали.

Поэтому крестьяне, в сущности, никогда не знали, чего ожидать от социализма — разверстки или возможности свободного развития. Именно работе крестьян, на их участках земли, как бы заброшены и обособлены они ни были, обязаны города своими возможностями культурного развития, интеллектуальной и гражданской жизни.

Таким образом, крестьянин остался в огромной степени отделенным от современной жизни и приобрел особую пси­хологию, ставшую, при нынешнем положении вещей, фак­том, который делает его во многих отношениях недоступ­ным для прогрессивных течений и доступным для кон­сервативных влияний всякой реакции. Он глубоко не со­чувствует всякому непрошенному вмешательству извне, всякому совету или принуждению, исходит ли оно от дру­зей или от врагов. Авторитарные социалисты никогда не обладали достаточным тактом, чтобы установить хотя бы разговорные отношения с крестьянами, за исключением, быть может, немногих преданных народников, которые, — по край­ней мере, лучшие из них, — сами стали почти крестьянами.

Либертарные социалисты, напротив, всегда имели ши­рокие возможности придти к соглашению с крестьянами. Бакунин, воспитавшийся в деревенской обстановке, и Прудон, потомок крестьян, воспитавшийся в полукрестьянской среде, хорошо понимали крестьян, тогда как Маркс и Эн­гельс, родившиеся в семьях горожан, не научились пони­мать их, как следует, и не стремились к этому.

Кропоткин, итальянские и испанские анархисты, Реклю (родом из крестьянского округа юго-запада Франции) все они были близки к крестьянам, понимали их нравы, уважа­ли их независимость, не имели желания навязать им вооб­ражаемые выгоды какого-либо государства, даже соци­алистического государства. Они помнили о восстаниях в прошлом и возлагали свои надежды на восстания револю­ционных крестьян. Так поступал Бакунин в Германии (1848), в России, Италии и в Испании.

Четвертой большой ошибкой Маркса и Энгельса было то, что они действовали под впечатлением картин жизни рабочего класса, скученного на фабриках Манчестера в 1844-45 г. Рабочие представляли собой, по внешности, од­нородную массу, активную и в те годы организованную в тред-юнионы и в чартистские демократические союзы.

Эти союзы всегда представляли собою передовое мень­шинство, а фабричные массы были разношерстным объеди­нением случайных людей, а не классово-сознательной ор­ганизацией, обещавшей вскоре превратиться в пролетар­скую армию, как воображали эти гости с континента. В действительности, отборные отряды рабочего класса дей­ствовали не здесь, а в Париже, где они появились в дни 1789 года и даже раньше часто отважно выступали в пер­вых рядах.

Однако широкие народные массы гораздо охотнее выс­тупали там на следующий день после побед, одержанных активным меньшинством, и в праздничные дни, когда праздновалась победа и когда все чувствовали себя спо­койными и в безопасности.

Представление о классе, как о сознательной прогрессив­ной силе, является оптической иллюзией. Буржуа также одержали свои победы благодаря активным меньшинст­вам, а не в результате массовой борьбы. Так же обстоит дело и с рабочими. Прогресс будет защищаться и двигать­ся вперед бескорыстными меньшинствами рабочих, крес­тьян, технических рабочих, буржуа и даже аристократов, в то время, как гораздо более значительное большинство этих же самых классов будет продолжать относиться к прогрессу с пренебрежением или будет противодейство­вать ему.

На мой взгляд трудно определить, какой из названных выше классов или категорий выдвинет наибольший про­цент истинных друзей прогресса. Классовое происхожде­ние не помешало Бакунину и Кропоткину стать револю­ционерами так же, как не мешает оно широким массам рабочих оставаться совершенно недоступными всякому передовому учению.

Пятой роковой ошибкой была и остается тотальность, которую провозгласили не только победившие в несколь­ких странах реакционеры, но которая стала неотъемлемым свойством также и всех социалистических исповеданий веры. Некоторая доля расплывчатой солидарности сущест­вует (или существовала) до тех пор, пока все бедны и бессильны.

Но как только какой-нибудь оттенок социализма одер­живает победу, на сцену появляются исключительность, нетерпимость и тотализм: добыча оказывается принадле­жащей только ему одному, а все другие оттенки оказыва­ются врагами. Так собака свирепо защищает найденную ею кость против всех других собак. Так большевики, захва­тивши Россию в 1917 году, пользовались ею для себя, а другие социалисты, анархисты, революционеры всех от­тенков, на протяжении столетия подготовлявшие эту по­беду неслыханными усилиями и жертвами, были устранены и вскоре стали "врагами" общества, которых начали преследовать. Там, где подобные антиэтические обычаи преобладают и не признаются печальными ошибками на протяжении 18-ти лет, там, конечно, не может разви­ваться нормальная общественная жизнь и страна обрече­на на то, чтобы быть населенной рабами и погонщиками рабов.

Маркс сам указал этот путь, борясь против всех других социалистов, пытаясь изобразить их нелепыми и достой­ными презрения. Но и до Маркса было много споров за преобладание и резкостей по адресу несогласных. Этот спор за преобладание был сектантским спором, а не спо­ром, какой естественно возникает, когда различные мне­ния высказываются о новом, мало изученном, вопросе.

Путь к науке лежит в направлении к научным методам, а не в усилении соперничества и борьбы, или в провоз­глашении своих собственных мнений "научными". Самым несговорчивым из всех социалистических спорщиков был Маркс, каким он оставался всю свою жизнь. Такого рода со­циализм стал, в конце концов, верою, пропагандируемою фанатиками. Так создавалась монополия мнений, приво­дившая к остановке развития и обречению на свержение ее людьми еще более фанатичными. Именно это и случи­лось в большом масштабе с марксизмом.

Да будет это достаточным, чтобы показать безнадеж­ную недостаточность авторитарного социализма, его contradiction in adjecto, живое противоречие, — ибо сво­бодная общественная жизнь и власть совершенно несов­местимы. Теперь взглянем на не-авторитарные формы со­циализма. Они встретили помехи на пути своего развития со стороны властников, а также со стороны тех пережит­ков властничества, которые живут в нас, продуктах ны­нешнего времени, сознаем ли мы это или не сознаем. Следо­вательно, то, что было или могло быть сделано до сего времени, — лишь шаги в правильном направлении, усилия найти правильный путь; ничего определенного, ничего та­кого, что мы могли бы изобразить, как готовое лекарство. Мы не настолько тупы, чтобы верить в универсальные средства от болезней. Об этом должны помнить все те, кто намерен спросить нас, каковы наши планы и платфор­мы, практические шаги и проч. Пусть спрашивающие обра­тятся со всеми вопросами в лавочку диктатора через доро­гу: у него все это готово, на складе, в бутылках и пилю­лях, — мы же этого не имеем.

Кто прогрессивно настроен и понимает, каковы пути успешной деятельности во всех областях, знает, что вся­кую хорошую вещь нужно изучить, испытать, применить, ибо воспитание лежит в основе всякого искусства. Кто говорит, что современная жизнь движется более быстрым шагом, тот является лишь несчастной жертвой механизации нашего времени в интересах капиталистического про­изводства, государственных армий и производства промыш­ленных рабочих-автоматов. Если человек, брошенный в этот водоворот, не обладает крепкой моральной и интеллекту­альной закваской, чтобы сопротивляться и воспитать себя, чтобы снова стать свободным, — он погиб: он превратится в пыль под пятою диктаторов. Можно спастись лишь в том случае, если двигаться более медленным шагом.

Если бы это делали многие, то ускоренное развитие ме­ханизации натолкнулось бы на недостаток в человеческом топливе, механизм стал бы вертеться в пустоте и остано­вился бы. Напротив того, дальнейшая механизация за счет человеческих мозгов и нервов может создать лишь безна­дежных калек миллионами и сделать их жалкими рабами сильных поколений погонщиков рабов, небольшого числа экспертов-техников и привилегированных искусных меха­ников, а также большого числа свободных от труда капи­талистов. Таким образом те, у кого наберется достаточ­но энергии, чтобы стоять в стороне от этого бега к гибели, будут чувствовать себя как бы в тихом пристанище, если они начнут знакомиться с некоторыми произведениями сво­бодного социализма. Примутся ли они за чтение замеча­тельных избранных сочинений, или брошюр Вольтерины де-Клэйр, или последних томов труда Элизе Реклю "Человек и Земля", или некоторых произведений Бакунина, или пре­красных произведений Кропоткина, или богатых фактами и идеями брошюр Малатесты и других писателей из числа тех, которых можно назвать "классиками анархизма", — они почувствуют себя на новой земле, в новом мире. В этих основных книгах прочтите с надлежащим внима­нием о тех условиях места и времени, в которых они были написаны.

Эти книги дают не только печатное изложение учений и прямые указания, — они описывают также обширное поле анархической мысли, трудности, встречаемые в деле раз­работки этих идей в условиях авторитарного мира. Внима­тельный читатель научится независимо мыслить и разовьет в себе стремление к высокому строю чувств. Интеллекту­альная честность и этическая ценность этих книг огромна, хотя основные мысли и результаты должны быть открыты для критики во всякое время. Даже если авторы, сами буду­чи пропагандистами, иногда как будто стремятся одолеть читателя путем убеждающего красноречия, все же чита­тель не должен поддаваться этому влиянию, а должен пытаться, путем самостоятельного изучения, выработать в себе способность к самостоятельному суждению и плодо­творной критике. Что касается брошюр, то они также часто являются "классическими". Иногда их ценность менее зна­чительна — тем более необходимо подвергать их критике.

Правильный путь, как мне кажется, состоит в том, чтобы начинать с лучших книг, которые следует читать очень усердно. Затем следует читать другие хорошие книги обще­го содержания, а потом, накопив некоторый опыт, нужно прочитать самые лучшие книги наново, и тогда они будут лучше поняты и более критически продуманы. Только после этого можно приняться за чтение брошюр и газет со смыс­лом и пользой, и лишь тогда чтение оставит по себе более прочные следы, чем мимолетное ознакомление с ними. Тог­да станет понятно, почему анархисты не занимаются сос­тавлением подробных планов и тому подобное: их легко составлять, опираясь на поддержку власти и на обществен­ные фонды; все же анархисты имеют много чего сказать народу о настоящем кризисе. Однако, после того, как эти­ческое и интеллектуальное содействие было ему оказано и сделало его восприимчивым к новым идеям, читатель дол­жен сам поразмыслить и действовать, индивидуально и коллективно.

Нельзя ожидать, что ряды либертеров, разреженные сис­тематической обструкцией авторитарных социалистов, по­всеместными преследованиями со стороны власти, а также отходом некоторых к тому, что я считаю полурешениями и неосуществимыми решениями, быстро будут заполнены.

Предварительно необходимо серьезно приступить к делу. Это применимо в равной степени к повторным попыткам во всяком либертарном и гуманитарном деле, во всякой фор­ме добровольной прямой активности, индивидуальной и кол­лективной.

На протяжении столь многих лет политика властников состояла в том, чтобы преуменьшать значение таких по­пыток, требовать доверия только к тоталитарной активно­сти в крупном масштабе, — такой деятельности они сами никогда не умели создать, но они косвенно вдохновляли широкие массы неразвитых людей с авторитарными наклон­ностями. Теперь эти массы пошли дальше своих вдохнови­телей и нанесли им столь многозначительное поражение. Кооперация, хотя бы лишь в деле распределения, а не про­изводства, является одним из немногих достижений доб­ровольного характера, которые не погибли под этим сокру­шительным натиском на социалистов.

Много других добровольных движений, однако, были таким путем остановлены. Их задача теперь в том, чтобы снова подняться, ибо их дело — доброе дело, и это никогда не было опровергнуто, им только придали вид незначитель­ных движений перед лицом авторитарного хвастовства, угроз и неосуществленных обещаний. Истинно хорошие движения такого рода не становятся устарелыми и не­нужными лишь в силу того, что разговоры об эволюции начинают вести люди, которые были и остались неподвиж­ными и окаменевшими, как, например, авторитарные соци­алисты. Маркс никогда ничего не создавал и стал известен лишь благодаря тому, что уничтожил все вокруг себя и оказался социалистическим Геростратом, изолированным от всех. От всего им сделанного ничего не осталось, и нас­тоящая работа должна быть начата вновь, с надеждой и волей.

Легко было бы восторжествовать победу, отбросив все эти рассуждения и доводы, — разумеется, открытые для критики, — путем возражений экономического характера, т.е. путем указания на то, что эти рассуждения не указыва­ют немедленных экономических средств выхода из кризиса, — или путем возражения в том смысле, что люди в настоя­щее время слишком измучены и бедны для того, чтобы посвящать свое время и мысли интеллектуальному и эти­ческому воспитанию и совершенствованию, — или путем возражений, основанных на ныне существующих отноше­ниях, там и здесь сохранившихся между либертерами и властниками, где последние оставили за собой свободу действий.

Такие отношения всегда были неискренними и не приво­дили к цельному пониманию, которое в сущности невоз­можно, — разве лишь, если либертеры уступят во всем.

Этот вопрос слишком значителен и серьезен в наше вре­мя для того, чтобы смягчить его постановку. Властники всех оттенков, реакционеры и большевики развернули свое пиратское знамя и ведут атаку на все человечество, стре­мясь уничтожить все плоды славного периода человечес­кого прогресса, золотой интеллектуальный век человека.

От либералов до либертеров, каждая мыслящая голова, каждое чувствующее сердце и сражающаяся рука должны теперь чувствовать, что они призваны сопротивляться, устраняя все те пустяковые разногласия, которые разделя­ют их перед лицом действительной опасности.

 

1935