Макс НЕТТЛАУ

АНАРХИЗМ И РЕЛИГИЯ

 

Единственная связь между религией и анархизмом со­стоит, по моему мнению, в том, что они занимают места на противоположных полюсах человеческой эволюции. Ре­лигия, в ее ранних, начальных формах, развивалась на первых ступенях эволюции, а анархизм, в его многораз­личных формах, на позднейшем этапе развития человечест­ва. Ибо религия возникла из потребностей первобытного человека защищаться против многих непонятных ему сил природы и вести борьбу с ними. Для этого ему требова­лось истолкование этих сил, дающее представление о них. Он судил об этих силах, как судил о людях, принимая в соображение их силу, их волю, их цель. Он приписывал подобную же злую силу и недобрую цель силам и явлениям природы, действовавшим вокруг него. Так же он понимал животных, считая их своими врагами во всех случаях, когда они не являлись его жертвами или добычей. Он не только сражался с ними, но и пытался умилостивить их с помощью различных форм культа, устанавливавших связь с животными, почитание их и бережное отношение к ним.

Помимо хитрости, нападения или защиты, метод умилостивления неизвестных сильных врагов состоял в том, чтобы либо сражаться с ними, если это возможно, либо признать их превосходство путем всех видов покорности, от раздела власти с ними, до униженной покорности и при­ношения дани, напоминавшего жертвоприношения божест­вам. Эта иерархия людей и сил природы (а также, на протяжении долгого времени, и почитаемых сильных жи­вотных) вела во всех случаях к тому, что из нее выводили общие законы и обычаи и создавали охранителей их. Эти законы и обычаи никогда не шли очень далеко против интересов вождей и жрецов и всегда были более или менее согласованы между собой. Материальные интересы вож­дей освящались жрецами с помощью соответствующего истолкования божественной воли — и обратно, за счет всего остального племени.

Из этого тройного ряда властей — вождей, жрецов и высших животных — группа вождей стала выделяться по мере того, как население становилось гуще, личные потреб­ности возрастали, и все шире развивались торговые отно­шения, делая собственность более ценной в силу ее ред­кости. Власть вождей превращалась в чрезвычайно раз­витую систему политического и экономического господства сильного и богатого. Власть жрецов, вначале бывших толь­ко искусственными лекарями, возвысилась до священной сферы абстрактного, к большой выгоде жрецов. На пер­вых ступенях общественного развития ждали материаль­ных результатов от предполагаемого искусства жрецов умилостивлять божества. С того же момента, когда их деятельность поднялась до строгой сферы молитвы и внутренних чувств, никто уже не мог проверить результа­тов возносимых жрецами молитв, а это было много удоб­нее для благоденствия жрецов и увековечения их духовной власти. Только животные, не имевшие прямых представи­телей среди людей, были заброшены, и лишь некоторые выражения — "мудры, как змии" и тому подобные — на­поминают нам о былом равенстве животных с вождями и божествами.

Религия, таким образом, может быть определена, как наиболее ранняя попытка истолкования природы людьми, бывшими совершенно невежественными и неразвитыми. В их умах сохранились следы того, что думали их животные предки до того момента неуловимого, как математическая точка, — когда они перестали быть животными и стали считаться людьми. Ибо мы замечаем, что естественные явления, неизвестные материальные факторы, неожидан­ные события оказывают сильное влияние также и на жи­вотных. Таким образом, путем накопления бесконечно ма­лых увеличении интеллекта, на протяжении долгого времени, эта дифференциация вела к постепенному развитию пер­вобытного дикаря и к превращению его в современного дикаря высшего типа, который двенадцать лет тому назад, в 1914-18 г.г., истребил каких-нибудь десять миллионов своих братьев в мировой войне и который далеко еще не излечился от готовности к новым массовым убийствам.

С другой стороны, анархизм изо всех сил спешит уйти от примитивного прошлого и стремится к максимуму пони­мания и управления силами природы во вселенной и к их полезному применению, то есть к величайшему возможно­му совершенству науки и прикладной науки, техники. Он стремится также сделать людей самими собой, по личному почину создающими коллективы, храмы знания, исследо­вания и взаимного благоволения, — всего того, что хоро­шо для индивида, для общины и для человеческого рода. От законов, изданных и проводимых властью вождей, ко­ролей, парламентов, от моральных правил, провозглашае­мых жрецами, анархизм идет вперед к людям, становя­щимся своими собственными законодателями, создающи­ми свои обычаи и привычки в согласии со своим собствен­ным опытом, вдохновляющимся разумным и бескорыстным чувством дружелюбия ко всем людям. Уже много раз было сказано, но надо еще раз сказать, что анархизм не стремится ввести какой-нибудь новый, искусственный эле­мент в человеческую и социальную жизнь, т.е. он не же­лает навязывать что бы то ни было, даже самого себя, он только стремится строить на прогрессивных элементах в человеке. Эти элементы существуют на деле, ибо, начиная от пещерного жителя и вплоть до симпатичных людей нашего времени, которых каждый встречает даже в ны­нешней жалкой жизни, всегда была потребность усилить и подкрепить эти тенденции к уходу от прошлого и к раз­витию в направлении к свободе и солидарности.

Итак, на этом пути религия оставлена позади так же, как власть и привилегия, как невежество и предрассудки, как насилие и покорность, как нетерпимость и многие дру­гие мощные, но роковые и бесконечно вредные факторы мрачного прошлого. Эти силы реакции образуют сплошную фалангу, но противодействующие им прогрессивные силы образуют такую же фалангу — свободу и равенство, науку и независимое исследование, взаимное доброжелательство, независимость и терпимость. Много недоразумений и не­удач возникает от смешения этих двух рядов — ретроград­ных и прогрессивных сил. Скрещение их может быть неиз­бежно, ибо люди несовершенны и ими владеют многие стремления, но мы всегда должны стремиться к лучшему. Мы можем заблуждаться и уклоняться от правильных путей вследствие ошибки или слабостей, но мы не должны возвышать наши ошибки и превращать их в принципы и в правила поведения, — вот чего нельзя простить и вот что надо останавливать и подвергать критике с помощью ар­гументов.

Не может быть безусловной уверенности в том, что эво­люция примет такое направление, и возможно, даже веро­ятно, что в отдаленном будущем человеческий род станет вырождаться, или что земной шар будет поставлен в такие' условия, которые сделают медленное разрушение или ка­тастрофический конец неизбежными.

Ледниковые периоды уже бывали в истории, и ни одна звезда не защищена против окончательного исчезновения или перегруппировки ее составных элементов. Однако, на протяжении очень многих веков жизни человечества, до­ступных нашему исследованию, наблюдается огромный ин­теллектуальный и социальный подъем, и все это в направ­лении, указанном выше. Нет оснований ожидать, что все это изменится или остановится как раз в наше время, когда великие затруднения стоят перед многими народами и когда высоко поднялась реакционная волна, которая, как и всякая волна, спадает, ни в каком случае не являясь еще предвестником интеллектуального и морального леднико­вого периода.

На самом деле происходит то, что огромный прогресс последних 150 лет в растущей степени проникает в отста­лые части человечества, в его огромное большинство, хотя не привлекает это большинство целиком на сторону про­гресса, но заставляет его трепетать за свою безопасность, за пользование властью и привилегией, средствами эксплуатации других людей и содержания их в невежестве. Коро­че говоря, все реакционные силы, которым до конца XVIII века бросали вызов только свободные мыслители и бунта­ри, которых за это угнетали и сокрушали, теперь посте­пенно встречают сопротивление целых населений — поли­тически, и многочисленных отрядов эксплуатируемых масс — социально. Это вызывает сильнейшее сопротивление ре­акции, и она приводит в движение» небо и землю, чтобы сохранить под собою почву. В эти годы мы находимся в центре этой отчаянной борьбы.

Чарующим зрелищем является ход освобождения чело­вечества в течение этих 150 лет и, в меньшем масштабе, ход этого освобождения из века в век в прошлые времена. Но было бы благоразумно изучать одновременно и постоянные усилия тех, кто старался остановить ход этого процесса, чтобы закрепить порабощение людей Мы слишком легко­мысленно представляем себе, что инквизиция — дело прош­лого, что ведьмы более не предаются сожжению, что пытки отменены (так ли это?), что торговля неграми и крепост­ничество более не существует, что свобода совести и сво­бода слова завоеваны и что, одним словом, старый режим умер и похоронен. Мы слишком мало наблюдаем, ибо пред­мет этот для нас неприятен. Против прогресса велась от­чаянная, фантастическая, хитроумная борьба — монархи­ческая, аристократическая, аграрная и всякая иная борьба, путем настойчиво ведшейся пропаганды, то явной и шум­ной, то скрытой и неслыханной, переходившей, при всякой возможности, к диким приемам и праздновавшей жестокие триумфы торжествующей мести.

Борьба за свободу подрывалась или отравлялась. Осво­бодительное движение встречало систематическое сопро­тивление со стороны Вандеи, эмигрантов, британских антиякобинцев, французской "пропаганды" (иезуиты), мис­тиков реставрации, вплоть до реакционных сил, повсюду действовавших, как роса, на пробужденные народы 1848 года в Европе, вплоть до клерикальных сил, организованных против всего, что было свободомыслящего в Европе 60-х и 70-х годов прошлого века.

В других случаях, антисоциализм, махровый национа­лизм, огромный антисемитизм, жадность аграриев (повы­шение цен на съестные припасы) — все это системати­чески направлялось и организовывалось с помощью больших денежных сумм и при значительной правительственной и капиталистической поддержке. Все либеральное, свободо­мыслящее, социалистическое, каждый аргумент и каждый идеалистический призыв разбивались об эту стену органи­зованной реакции, недоступной убеждению и вовсе не счи­тавшей себя связанной какими бы то ни было правилами честной борьбы. Лишь более пристальное изучение всего этого объясняет, почему, с наступлением войны 1914 года, большая часть свобод, считавшихся окончательно завое­ванными, была аннулирована. Когда война окончилась, то все ожидания, что эти свободы будут восстановлены, во многих случаях оправдались лишь в слабой степени, в то время как реакция, бесспорно, делала успехи, и целые цве­тущие страны, бывшие наиболее радикальными центрами на протяжении целых поколений, как Италия, были сравни­тельно легко и быстро поставлены на службу реакционно­му режиму неслыханной грубости — фашизму. В других странах фашизм нашел многих сочувствующих, даже вос­торженных поклонников и подражателей.

Стало быть, не совсем неожиданно все это встало на пути прогресса. Свирепая борьба началась с восстаний про­тив Французской Революции, — если не с попыток иезу­итов, организации которых были в нескольких европей­ских странах в прошлом поколении и которые организо­вали реакцию, чтобы вернуть себе утраченное. Эта борьба все еще свирепствует среди нас сильнее, чем когда бы то ни было. Несколько европейских стран находятся в лапах этих элементов в настоящее время, в их же щупальца попали большие южно-американские республики. Повсюду реакционные силы надеются остановить ход прогресса. А что произойдет потом — показывает судьба Италии с 1922 года.

Религия, власть и собственность — становой хребет этого перманентного, никогда не складывающего оружия контрреволюционного движения, и представители каждой из трех перечисленных сил знают, что их интерес общий и один и тот же. Деньги, власть и фанатизм являются, таким образом, страшным врагом, внутренне объединен­ным. Тот, кто стал бы бороться против одного из них, сделал бы ошибку. Это и случилось с европейским либера­лизмом, боровшимся с политической реакцией и клерика­лизмом, но желавшим сохранить собственность — он был, и сейчас остался, почти уничтоженным. То же самое слу­чилось с авторитарным социализмом, -— борясь против собственности, но стремясь к власти для себя и считая, что он очень умно поступает, оставляя религию в стороне, весь европейский социализм оказался в неустойчивом по­ложении. При всех своих избирательных успехах, получая на выборах голоса почти всей массы рабочих, социализм имеет против себя не только капиталистов, но и всю массу клерикальных крестьян, и бессилен даже там, где он, как будто бы стоит у власти. Антиклерикализм, свободная мысль, сами по себе также не могли оказать влияния на ход событий, и римский папа, мишень нападок либеральной Италии на протяжении нескольких поколений, побратался с Муссолини и, два года тому назад, стал святыней в Италии.

Религия, таким образом, во всех своих организованных формах оказалась жестоким и неутомимым врагом про­гресса и ничем иным и быть не могла. Ибо она, даже в своих позднейших формах, продолжает поддерживать те' самые взгляды, которые были формулированы тысячи лет тому назад. Если и были нововведения, то они были про­дуктом отдельных индивидов, как, например, авторы мор­монской библии сто лет тому назад, или авторы "исправ­ленной" библии, с которыми я случайно познакомился и которые, может быть, все еще живут среди нас. Чтобы заставить народ поверить во все это в XIX или XX веке, необходимо, чтобы это было сделано в ранней молодости человека, когда он не обладает еще ни критическим смыслом, ни историческим и научным знанием. Далее требуется, чтобы взрослые люди, воспринявшие такие верования в детстве, были бы постоянно укрепляемы в них. Их надо удерживать от соприкосновения с современным научным знанием, а где можно, то и внушать им недоверие и през­рение к знанию, результату исследований специалистов в каждой стране, за которыми непосвященные не могут усле­дить, но которые — по крайней мере, главные новейшие открытия — очень скоро становятся общим достоянием всех образованных людей на всем земном шаре.

Только путем систематического содержания детей и взрослых в таком невежестве могут клерикалы школ, университетов и прочих рассадников организованной ре­лигии поддерживать свои религиозные системы — совер­шенно так же, как самодержавные монархи заставляют умолкать голоса либералов, а капиталисты повсюду уду­шают каждый социалистический голос, и все вместе дела­ют все возможное, чтобы анархизм никогда не мог возвы­сить свой голос. Эта позиция религий во всем мире ни в какой мере не может быть оправдана тем, что среди верую­щих можно насчитать несколько прогрессивных и соци­ально мыслящих людей. В прежние времена церковь устра­няла таких еретиков самыми жестокими способами. Но вот уже несколько поколений, как такие разновидности верующих стали допускаться церковью, то получая от нее признание, то отрицаясь ею, то пользуясь ее поддержкой, то принуждаясь к молчанию, смотря по требованиям ду­ховной политики. В некоторых случаях от скрещения со свободной мыслью нарождались либеральные протестан­ты и католики, а от скрещения с социализмом нарождались искренние реформаторы, которых церковь не любит и выбрасывает из своей среды. То скрещение с зажиточны­ми крестьянами, мелкой буржуазией и государственной реакцией, которое во многих странах выдвигает христианско-социальную разновидность, полезно и Церкви, и Соб­ственности, и Государству, и оно очень модно теперь в Европе. Я наблюдал все эти разновидности много лет и думаю, что они являются современным авангардом реакции: если сюда попадает настоящий социалист, то видит, что здесь нет места для него. Как нет белых воронов, так нет прогрессивных религиозных деятелей, а если и есть исключения, то рядом с каждым социалистом, или даже анархистом, оказываются сотни тысяч равнодушных или даже реакционеров. В серьезных вопросах исключения не могут перевесить того, что является правилом.

Поэтому, как только религия появляется в качестве ак­тивного фактора, она оказывается нашим открытым вра­гом, иначе и быть не может. Если ваш лучший друг предло­жит вам велосипед, изготовленный в 1870 году, или авто­мобиль производства 1890 года, то вы вежливо откаже­тесь от такого товара, и будете считать вашего друга чело­веком заблуждающимся или плохо осведомленным. Если религиозный человек представит вам создание вселенной, как оно было изображено авторами библии 2000 лет тому назад, вы почувствуете, что телескопы, и математи­ческие вычисления современных астрономов дают больше гарантий точности и будете рассматривать библейские толкования, как вы рассматриваете рассказы, собираемые этнографами, — как интересные образцы древнего фольк­лора. Вы, может быть, понимаете механизм ваших часов, но ваш маленький сын его не понимает, (как и я сам не понимаю его), и потому все такие мнения необразованных людей нашего времени или прошлых веков не идут в счет.

Мы знаем тысячи религий или подобных религии веро­ваний и, вероятно, сотни тысяч божеств, и нам известно о ранних народах, считавших одушевленными и приписы­вавших силу творить добро или зло значительному числу деревьев, рек и так далее. Общепринят тот взгляд, что уменьшение числа этого множества божеств до одного божества является большим достижением прогресса, а многие считают это достижение конечным достижением прогресса. По моему мнению, монотеизм был реакцией, отвечающей росту абсолютной власти монархов и госу­дарств. Эта власть становилась более сильной с ходом времени. Грубый восточный деспотизм и греческий феде­рализм проложили себе дорогу к еврейской и римской моно-государственности. Деспотизм сокрушил многих ме­стных богов и поставил единое Государство-Бога рядом с Богом-Государством. Мы все еще живем в этом го­сударственном периоде, и со стороны государства Бог всегда в безопасности. Французская Революция дала ему специальный диплом на право быть Верховным Сущест­вом, которому республика разрешила поклоняться.

Русская революция на ее нынешней ступени привела к такому могуществу государства, что она отказывает богу в разрешении на существование. Всякое такое соперни­чество между государством и "богом" является внутрен­ним делом соперничающих деспотических фикций, и это соперничество не может интересовать современных людей, которые думают, что пора уже отослать обоих — и бога и государство в этнографический и исторический музей.

Есть люди, подчеркивающие недостаточность и изменчи­вость результатов науки и отсутствие исчерпывающего ре­шения всех научных проблем о вселенной. Очевидно, что никогда не придет день, когда ученый напишет последнюю строку какой-нибудь книги и скажет интервьюеру, что ныне разгадана последняя загадка вселенной, что отныне наука все знает и что, следовательно, отныне будет уже безопасно сомневаться в библейском рассказе о сотворении мира. Есть в наши дни и такие люди, которые считают, что вся наука оказалась несостоятельной, ибо Эйнштейн доказал, что она во всем не права, будучи только "относи­тельной" — и на этом кончается осведомленность боль­шинства таких людей об Эйнштейне.

А поэтому наука объявляется не имеющей значения, тогда как на самом деле наука только в XVII веке могла приступить к исследованиям с некоторой долей безопас­ности от клерикальных преследований и стала пользовать­ся полной свободой и общественной поддержкой, а также усовершенствованными инструментами, только начиная с первой половины XIX века. Утверждения книги, написан­ной тысячу лет тому назад, в десять тысяч раз менее ценны, чем некоторые современные и временные результаты или гипотезы. Бесполезно дольше спорить с людьми примитивного умственного развития, продолжающими считать библию выше науки. Я упоминаю о них только потому, что такие люди встречаются среди нас массами, влияют на общественные дела и удерживают общественное мнение на чрезвычайно низком уровне. Очень часто такие люди агрес­сивны и увлекают за собой равнодушных, увы, входящих в союз Религии, Собственности и Власти.

Разумеется, многие готовы пройти мимо всего этого и подчеркивают значение религии, как наиболее пригодного механизма для внедрения моральных доктрин и для под­держания добропорядочного поведения среди молодых и старых людей. Так было в допотопные времена, когда животные инстинкты постепенно превращались в челове­ческие обычаи. Это было действительно важно, ибо обычаи смягчали (как я думаю) силу инстинкта (приобретенные привычки). Свобода действий (отличающая людей от жи­вотных) не имела возможности развиться в более широ­кую и подлинную свободу (сознательную и социальную). Она как будто требовала принуждения и, таким образом, (а отчасти также путем защиты слабого против опаснос­ти) возникла власть — сначала среди людей, а потом она стала приписываться также обожествленным силам природы и наиболее сильным животным. Племенной "свод законов" стал, таким образом, строже применяться, так как ему стало приписываться божественное происхожде­ние, и он был поставлен выше споров и поправок (за исклю­чением тех случаев, когда это требовалось в интересах власти).

Разве мы не выросли из этого примитивного периода, не переросли его"? Религиозные люди хорошо это знают. Умеренные люди наших дней придерживаются социальных принципов, возникающих из социальной жизни и из их собственного сознания. Религия ничего не может им ска­зать такого, чего и без того не знал бы живущий прилич­ной жизнью человек. Зато религия сообщает им много бес­полезных знаний и сама она давно уже превратилась в воскресную церемонию. Так ее понимает множество религиозных конгрегаций, не имеющих практического влияния на общественную жизнь.

Все выше сказанное правильно также относительно ре­лигий, при которых люди, находящиеся под влиянием ре­лигиозных верований, объявляются пророками, мистиками, ясновидцами и т.д. Исходя из других сведений, исследо­ваний или самостоятельной мысли, эти люди создают рели­гии, как поэты создают поэмы, или как романисты пишут романы, и все такие продукты творчества могут найти друзей, спешащих откликнуться на такие учения. Так как подобные ясновидцы в некоторых случаях обладают мо­ральной силой, позволяющей им подняться над ортодок­сальной религией и так как ими движут бескорыстные мотивы, то их творчество может быть открыто для соци­альных или даже либертарных чувств, но какое может это иметь значение? Нормальные люди всегда будут иметь другие способы для ознакомления с такими идеями. Люди, создающие эти идеи, не могут, по-видимому, сами себе по­мочь, но это их частное дело.

Что касается претензий учителей оккультизма, напри­мер теософов, связать свои доктрины на протяжении веков с древними доктринами, символами и прочее, то возможно, что существуют подпочвенные связи, известные или вновь открытые, или являющиеся предметом более или менее вероятных гипотез. Чем древнее и чем более устойчивее такие заявления и доктрины, тем меньше их ценность, ибо давно известно, что наиболее древние уче­ния являются, как правило, и наиболее отсталыми, и наи­более ошибочными. Нет сомнения, что в каждом организ­ме, в том числе и в человеке, по необходимости очень значительно число разнообразных действующих сил приро­ды, дающих импульсы изнутри, или получающих импульсы извне, ибо нет линий, полностью отделяющих одни орга­низмы от других. Но об этом мы знаем бесконечно мало, и если специалисты по оккультизму или их древние пред­шественники знают больше, то совершенно невероятно, чтобы такое знание осталось до сих пор "оккультным".

Во все времена были люди, чувствовавшие, что существует подсознательная деятельность, и над некоторыми людь­ми, одаренными исключительно тонкой организацией, были сделаны наблюдения. Но все это дело чистого научного исследования. Моральные и эмоциональные идеи, основан­ные на таких (оккультных) доктринах, не имеют никаких собственных заслуг. Это правильно в применении, между прочим, к утверждению о том, что зло, причиненное в пре­дыдущей жизни, искупается в нынешней жизни, или о том, что зло, содеянное в нынешней жизни, будет искуплено в будущей жизни. Это правильно также в применении ко всей фикции о метапсихозе (переселение душ из тела в тело). Это — произвольное видоизменение фикции о рае и аде, существующей во многих религиях. Все эти фикции о "загробной жизни" возникли из работы мозга во время сна человека, из сна, во время которого мы приходим в соприкосновение с отсутствующими людьми, с живыми или мертвыми знакомыми и многими незнакомыми, и который ставит нас самих в странные, а часто и физически невозможные положения. Вся религия целиком может быть построена на этой основе. Загробная жизнь и фикция о душе несомненно возникли в этом богатом мире, который столь странным образом сопутствует нашей повседневной жизни.

Во многих людях живет такое ощущение, как будто (по их словам) эта безбрежная Вселенная или этот сложный земной шар должны иметь творца и направляющую мысль. Но это — пустая словесность, ибо "создатель" бесконечной Вселенной должен быть больше Вселенной, а его, в свою очередь, некто еще больший должен был раньше создать и воспитать и снабдить его материалами и инструментами, и так до бесконечности, а это — пустая болтовня...

Где бы мы ни повстречались с религией, мы видим, что она безнадежно погрязла в примитивной нейтральности. Эта фаза соответствует первым попыткам интеллекта разобраться в необъяснимых явлениях природы, попыткам ребенка одушевить куклу или склонности дикаря припи­сывать душу часам, когда они слышат, как часы тикают. И так далее. Только потому, что религия является таким превосходным орудием для выражения желаний власти для того, чтобы держать народ в умственном детстве на протяжении всей жизни, и для того, чтобы удовлетворять' их жалобы путем обещаний, подлежащих осуществлению в воображаемом раю, имея платоническое удовлетворение думать о том, что угнетатели народа будут жариться в воображаемом аду, только будучи таким образом, вплоть до сегодняшнего дня, орудием власти, собственности и реакции, только таким образом религия смогла сохранить­ся в виде пережитка и остаться препятствием, барьером на пути прогресса, как союзник тех, кто желает держать человечество в угнетении и невежестве, бедности и покор­ности воле угнетателей и эксплуататоров.

 

* * *

Отношение социалистов к религии было чрезвычайно различным, не к выгоде для нашего общего дела. Нет сомнения, что новые религии строились по большей части на более прочном базисе, чем старые религии, которые они стремились заместить. Так поступило христианство в про­тивоположность иудаизму, язычеству Греции и Рима и восточным религиям. Мы знаем, как быстро этот прими­тивный идеализм, смешанный с кое-какими социальными учениями, пришел к концу и уступил место официальной римской церкви. Все европейские бунтари средних веков собирали своих приверженцев более или менее во имя восстановления первоначального идеала христианства. Так поступали христиане во время своих восстаний и анабап­тисты XVI века. Французская революция имела против себя священников, ибо она выступала в качестве наруши­телей их привилегий и посягнула на их богатства. Свя­щенники сумели придать их делу внешность народного дела и стали в позу мучеников, но после 1815 года они снова стали орудием самой жестокой реакции во Франции, Испании и Италии.

Протестантские церкви, в особенности же кальвинисты и английские пуритане, стали на сторону поднимавшегося капитализма и сделались духовными союзниками империа­листических завоевателей. Они сочувствовали капиталистическому производству и суровому принципу "давай" и "бери", резко отличавшемуся от более добродушных нра­вов капиталистических стран, которые в то время были превзойдены протестантскими странами в виде накопления богатств. Ранние социалисты знали все это. Они видели, что религией пропитаны все бедные люди, католики или протестанты. Поэтому некоторые из них думали, что луч­ше будет не касаться религиозных мнений народа вовсе. Некоторые социалисты даже пытались выдать свои соб­ственные учения за новую религию (Сен-Симон), или же связывали новейший коммунизм с примитивным христиан­ским коммунизмом (Кабэ), или, как Роберт Оуэн и Шарль Фурье, — наиболее прогрессивные из социалистов того времени, — излагали свои собственные идеи независимо от их несовместности с религией (особенно Роберт Оуэн поступал так). В Англии, где религия заняла такую пози­цию в общественной жизни, начиная от Годвина и Оуэна, она мало влияла на социалистическое и рабочее движения, вплоть до 1848 года, пока христианские социалисты (сравнительно не очень ханжеского типа, вроде Кингслей и Ф. Д. Мориса) и Мадзини, с его теоретическим псевдосоциализмом, не овладели положением.

Во Франции после сенсимонистов, Ламенэ и Огюст Конт дали социализму 30-х и 40-х годов совершенно спириту­алистическую основу, и период 1848 года проходил под теми же влияниями. Только в б0-х годах молодые блан­кисты и прудонисты подняли знамя самого решительного атеизма. То же самое сделал Бакунин в своих интимных писаниях, предназначенных для кружка ближайших дру­зей. Он считал существенной задачей подготовительную работу Интернационала, направленную к собиранию мил­лионов рабочих, готовых подать друг другу руки для борьбы с капиталом, независимо от политических и соци­альных мнений каждого рабочего и от его религиозных убеждений. Его революционный катехизис 1866 года (ко­торый не следует смешивать с документом 1869 года, относящимся ко временам Нечаева) начинается так:

"1. Отрицание существования реального, потустороннего, лич­ного бога и, следовательно, всякого поклонения и всякого божест­венного вмешательства в дела вселенной и человечества. Уничто­жение церковной службы и культа божества. 2. Заменяя поклоне­ние богу уважением и любовью к человечеству, мы объявляем человеческий разум единственным критерием истины, человече­скую совесть основою справедливости, индивидуальную и кол­лективную свободу — единственным творцом порядка в жизни человечества..."

Те же самые принципы "международного революцион­ного общества" называют среди существенных условий нового общественного порядка:

"Коренное уничтожение всякой официальной религии и всякой привилегированной или хотя бы только защищаемой государ­ством, оплачиваемой государством и содержимой государством церкви; полная свобода совести и пропаганды для каждого с не­ограниченным правом для каждого воздвигать в честь его богов, каковы бы они ни были, столько храмов, сколько он желает и оплачивать жрецов его религии;

"Церкви рассматриваются, как религиозные корпорации, и не будут пользоваться никакими правами, присвоенными производи­тельным ассоциациям (они не могут ни наследовать, ни пользовать­ся сообща имуществом, за исключением их домов, или мест молит­вы), и им не разрешается воспитание своих детей, ибо их един­ственная цель жизни — систематическое отрицание морали и свободы и прибыльное знахарство...".

В своей замечательной речи на Бернском Конгрессе (24 сентября 1868 года) Бакунин дал обзор преступлений ре­лигий и расцвета свободной мысли в исторической пер­спективе подлинной красоты. Он также выразил свой лич­ный взгляд в заключительных словах:

"...Итак, кто хочет Бога, тот хочет порабощения человека. Бог и ничтожество Человека, или свобода Человека и уничтожение божественной фантастики. Такова дилемма, и здесь нет середи­ны, поэтому мы должны сделать свой выбор..."

Но он также сказал: "...Религия — не только извращение мысли, она также, и, прежде всего, является страстным и постоянным протестом полноты человеческой сущности, бесконечного богат­ства человеческого сердца против узости и убожества жизни. Встречаясь на этой земле только с глупостью, несправедливостью и нищетой, человек в своем воображении создал призрачный мир, к которому он воссылает свои надежды, чаяния и свой идеал. Он сделал небо богатым, сделав землю бедной. Так была создана ре­лигия, и религия будет всемогуща до тех пор, пока неразумность и несправедливость будут править на земле. Создадим же спра­ведливость здесь, вернем земле то, что ей принадлежит — счастье и братство... чтобы разрушить религию, чтобы рассеять и заста­вить исчезнуть всю эту божественную фантастику, которая по­рабощает нас и делает нас столь грубыми и жалкими, интеллекту­альная пропаганда недостаточна — для этой цели необходима социальная революция".

Произведения Бакунина в период с 1867 г. до 1873 года содержат прекраснейшие мысли о теологических софизмах и о космогонических и антропологических исследова­ниях, основанных на известных в то время результатах науки в области истории земли, происхождения человека, развития религии и пр. Отсылаю читателя к его книгам: "Федерализм, Социализм и Антитеологизм", "Философ­ские рассуждения о божественной фантастике, о подлин­ном мире и о человеке" и к той части большой рукописной работы, которая была издана отдельно под заголовком "Бог и Государство".

Если бы это постепенное расширение Интернационала с 1864 г. до 1869 года, а также другие попытки Бакунина и его ближайших друзей собрать активных революционе­ров и вдохнуть в них целостное социалистическое созна­ние, волю, смогли бы развиться, то общий результат мог бы быть иным. При сложившихся же обстоятельствах, вследствие нетерпеливого желания Маркса увенчать орга­низованный социализм своей собственной программой, и в силу того, что война 1870-1871 годов вызвала раздоры среди народов Европы и привела к обострению социальной борьбы во время Парижской Коммуны 1871 года, с её славным подъемом и жестоким уничтожением, — при всех этих условиях раскол социалистического фронта в 1864-1869 годах был ускорен, и полное разделение на два фланга последовало в 1872 году.

Начиная с того времени, авторитарные социалисты, пре­вращаясь в политические социалистические партии с завоеванием власти путем выборов в качестве ближайшей цели, стали заботиться о приобретении голосов прежде всего и оставили религию в покое, объявив ее в своих програм­мах частным делом (как это сделали немцы) или ограни­чились антиклерикализмом (как сделали французы). Дело свелось к отрицанию требований и нападок клерикальных партий вместо борьбы против принципа религий.

Английские социалисты на протяжении многих лет не имели избирательных успехов и охотно принимали в свои ряды религиозных социалистов, которые со своей стороны, обыкновенно, вели себя тактично, т.е. создавали отдель­ные маленькие организации, издавали собственные газеты и не пытались навязывать церковные доктрины основному ядру социалистов. Помимо всего этого, политические со­циалисты несомненно вели в своей среде кое-какую про­паганду в защиту свободной мысли, ибо активные рели­гиозные организации были их заклятыми врагами и с ними надо было бороться. Это вмешательство духовенства в социальные движения создало партии социал-клерикализма, по внешности реформаторские, а в действительности глубоко антисоциалистические, руководимые духовенст­вом, которое стояло за их спиной и дергало их за веревочку. Великий вред причинялся и до сих пор причиняется таким образом с целью отделить сельское население от город­ских рабочих и сделать их заклятыми врагами — такова последняя укрепленная позиция фанатизированной реакции.

Анархические социалисты со своей стороны развернули полностью свою программу атеизма, коллективизма, анар­хизма (как это сделал испанский и итальянский Интерна­ционал). И, действительно, хотя никакой специальной про­паганды не проводилось, но как мог бы человек приобрести умственную свободу, необходимую для того, чтобы чувст­вовать себя анархистом, если бы он одновременно не освобождался от религиозной фикции? Здесь предстояло добиться тройного освобождения — интеллектуального (свободная мысль), социального (свободный доступ к производству и свободное пользование продуктами труда) и политического (безвластие, свободное взаимное соглашение). Это тройное освобождение представляет собою единое неделимое целое.

Наука сделала такие успехи со времени 40-х годов XIX века, что руководящая роль философии, достигнувшей полного расцвета при Гегеле, отжила свое время, и теоре­тический материализм XVIII века — в духе учения Голь­баха — отныне уступил свое место материализму естест­венных наук — учениям Молешотта, Фогта, Бюхнера. На­чиная с 60-х годов, руководящая роль перешла к эволю­ционной теории, представленной развивающимся дарвиниз­мом. На идее дарвинизма вырос Кропоткин и стал востор­женным последователем его и самостоятельным наблюда­телем. Он ввел социальные идеи (прогресс путем взаимо­помощи) наряду с идеями, подсказанными капиталистиче­ской средой (прогресс путем соперничества и борьбы за жизнь) в социальные аспекты и выводы, построенные на росте естественных наук.

Нет места для Бога, "нет необходимости в этой гипоте­зе" ни в одной из этих наук или социальных идей — таков вывод, подсказывавшийся результатами наук. Эти резуль­таты исправлялись в подробностях и росли вширь и вглубь из года в год, и враждовавшей с наукою теологии уж никогда более не удалось потрясти эти выводы.

Анархизм был и есть достаточно широк и достаточно крепко обоснован для того, чтобы быть в состоянии дру­жески приветствовать резкую критику Льва Толстого, направленную против политической власти и в то же время звать к социальной солидарности и не обращать никакого внимания на религиозные выводы Толстого. Анархизм может также оказать гостеприимство многим реформато­рам, подобным толстовцам, крестьянским коммунистам (Голландия), Евгению Генриху Шмидту, Фредерику ван Эдену и многим другим антиавторитарным мыслителям и движениям с религиозным уклоном, соприкасающимся с более значительными и более цельными течениями анар­хизма. Чем более мы прогрессируем, тем менее будет воз­можно и желательно, чтобы все эти движения концентрировались вокруг общих программ, платформ и тому подоб­ное, тем больше будет дифференциации.

Ввиду трудности доступа к полному анархизму для многих из тех, кто ныне привязан к авторитарной среде, незаконченность и отсутствие цельности взглядов будут здесь неизбежны, и эти недостатки не должны встречать высокомерного отношения со стороны счастливых облада­телей законченного образования (какими себя считают не­которые люди), а наоборот, им надо оказать дружеский прием, чтобы закрепить подлинную солидарность, ибо вся­кая добросовестная попытка сотрудничества с нами всегда желательна.

Я не знаю, какие события или течения, после всего ска­занного, делают это отношение анархистов к религии предметом спора в настоящее время в разных анархических группах. Спор идет теперь в Швеции, где христианские анархисты, посетившие Кропоткина в 1920 году, утверж­дают, что они открыли в нем религиозные склонности в ту эпоху. Я считаю это утверждение безусловной ошиб­кой и высказал это мнение на страницах стокгольмской газеты "Бранд". Никто не мог бы строже придерживаться точки зрения науки, какова она сейчас, и, следовательно, никто не мог бы быть дальше от "примитивных догадок" доисторических дикарей, из которых все еще состоит рели­гия, чем Кропоткин.

Другой спор о религии завязался недавно в Нью-Йорке на страницах еврейской "Freie Arbeiter Stimme." Есть еще московские мистические анархисты, с теориями ко­торых я совершенно расхожусь и с претензиями которых, если они заявят такие претензии на универсализацию их доктрин в анархическом движении, я бы столь же реши­тельно разошелся бы. Помимо того, какие возражения можно было бы выдвинуть против них, как дружествен­ных и неполных разновидностей анархизма на толстов­ской (или сходной с ней) либертарной основе? Они су­ществуют, и мы не являемся инквизицией для уничтожения еретиков, желающих жить по-своему.

В своей исповеди 1851 года Бакунин дал императору Николаю поистине блестящую картину народного энтузи­азма в Париже в феврале и марте 1848 года, после революции. Рассказав обо всех революционных известиях, получавшихся и восторженно приветствовавшихся, он за­канчивает следующим гиперболическим парадоксом: если бы кто-нибудь стал распространять известие, что Бог был изгнан с небес и что на небесах объявлена республика, то народ, в своем безграничном энтузиазме, поверил бы этому известию и приветствовал бы небесную республику.

В наши же дни скорее можно сказать, что если бы распространилось известие о том, что на небесах объявле­на диктатура и что Бог избран каким-нибудь военным дик­татором, то этому известию могли бы поверить. Диктату­ры носятся в воздухе, и религия благословляет Муссолини. В такие времена становится даже более возможным внед­рение религии в анархизм. Теперь это более вероятно, чем в либеральные периоды. Вообще говоря, перед лицом об­щего расцвета авторитарного начала в эти годы, надо как можно тщательно охранять от этих влияний наши либе­ральные чувства и мысли. Там, где мы не можем завоевать новую почву новыми силами, мы, по крайней мере, не дол­жны терять почвы вследствие халатности и беззаботности.

За девять месяцев до своей смерти Бакунин, с чувством удовлетворения наблюдая за борьбой с клерикализмом в то время, написал своему старейшему немецкому другу Августу Рейхелю в Берне (Лугано, 19 октября 1875 года):

"...Теперь мне кажется, что было бы опять полезно и необхо­димо поднять старый, забытый клич энциклопедистов: "раздавите гадину!" (то есть церковь) — и, как в дни моего старого фана­тизма, когда я часто говорил: что вы толкуете мне о беспристра­стии, мы беспристрастие предоставим Господу, — так теперь я опять начинаю очень мало заботиться об отвлеченной справедли­вости: все, что уничтожает поповство и попов, хорошо и правиль­но для меня...".

Таков совет умирающего Бакунина в момент, когда попы поднимали головы, и о котором надо вспомнить теперь, когда они, по-видимому, снова поднимают головы под крыльями нынешней всеобщей реакции.

 

1930.