О КОЛЕ

Оказывается, любовь измеряется болью, такая вот физическая величина. Не берусь рассказывать о нем тем, кто никогда не видел Колю... Все будет очень застывшее, а, может, главное как раз - это его импровизации. Остаются рассказы, мысли записанные или когда-то высказанные.

"Тонкий лирик", - с иронией говорил сам о себе, наполнял свою жизнь идеями: придумывались поездки - еще один талант в умении расшевелить и вытащить на природу людей, писались сценарии к пьесам, которые разыгрывались к удовольствию друзей, становившихся участниками. Желание организовывать многолюдные представления и одиночество творчества.

"... Две белых кошки живут в море, простирающемся до самого горизонта на уровне подоконника 10-го этажа 12-этажного дома. Наверное, волн в этом море никогда не бывает, иначе давно затопило бы квартиру. Когда утром ты просыпаешься, встаешь и откидываешь трепещущие на ветру, пропитанные солнцем легкие занавески, кошки плывут тебе навстречу. Они совсем не боятся людей и обожают свежую землянику, которая хранится на подоконнике в эмалированных кружках."

"Незамутненный" - еще одно Колино словечко; наверное, немного таких людей в каменных городах, где всем не хватает времени для романтики. Бесконечно долго смотреть на карту (как на огонь или воду) смешивая реальный и воображаемый мир, а потом отмечать на карте те места, где бывал.

Умение наполнить жизнь идеалами, любимыми делами, творчеством оставаясь "оптимистом с открытыми глазами". В юности - бригада "Че Гевара", затем КАС, участие в анархических изданиях, журналах "Ровесник", "Вокруг Света". И планы, планы...

Еще одна цитата из автобиографии к сборнику "Черный фронт":

"Николай Муравин родился в Москве в 1966 году. Биография его (служба в армии в промежутке бесконечного процесса обучения в школах, техникумах и вузах ) для широкой публики интереса не представляет, поэтому опускается. Учился, учился, а применять-то полученные знания когда? -спросили мы автора. Он не смог дать вразумительного ответа. Впрочем, знания, приобретенные Николаем Муравиным за долгие годы жизни, несколько отличаются от тех, которые хотели вложить в него многочисленные преподаватели."

Активное участив в жизни, желание что-то изменить в существующей действительности...

Стало очень пусто, не сжать сердца в прежнюю меру, помнить? А что мы еще можем.

Елена ЗОРИНА

Мы искали его в мутных водах речки Мды неделю спустя после его гибели. Я подумал: мы все равно никогда его не найдем, в лучшем случае только тело, служившее оболочкой тому, что мы потеряли навсегда. В такие моменты, когда уходит близкий друг, да еще такой замечательный, даже самые убежденные атеисты могут поверить в переселение душ, потому что невозможно вынести эту чудовищную, не укладывающуюся в голове мысль - ты больше никогда не увидишь его. Как же так, ведь ты то и дело наталкиваешься на места, людей, впечатления, мысли, которые раньше делил с ним, которые, быть может, приобрели для тебя очарование именно потому, что он заразил тебя своим жизнелюбием, заставил взглянуть на что-то в новом, неповторимом свете. Или бывало ты спорил и не соглашался с ним, сетовал, как же он не может понять... Теперь сетовать не на кого и делиться не с кем, но ты продолжаешь смотреть на мир и отмечать про себя: Коле бы это понравилось, он бы танцевал с тобой и несколькими сотнями радостных молодых людей на улицах Берлина, пестрая змея-демонстрация, Всюду улыбающиеся лица, латиноамериканская музыка, а вечером испанское вино и паэлья, и разговоры заполночь... А это мы делали вместе... и в Прямухино в прошлом году... И очередной пикет солидарности с Восточным Тимором, кто будет теперь его делить?.. Ты сделаешь то, что не успел сделать вместе с ним, и, быть может, на место павших борцов придут другие. Но сейчас в это не верится, потому что он был лучше нас, живее и от своей политической деятельности в человеческом плане пострадал меньше, чем остальные. И ты сойдешься с новыми людьми, и, быть может, у тебя будут близкие друзья, но вот Коли уже не будет. И ты говоришь "ты", хотя пишешь о себе и надо писать "я", но когда ты вспоминаешь о нем, то и на себя отчасти смотришь его глазами. Раньше он был с тобой и ты был просто "я", а теперь наступило такое странное раздвоение личности. Он превратился в цветы, или, может быть, в эту маленькую трясогузку, в этот зеленый куст и весенний ветерок. Или просто сидит на горке, пока эти люди (мы) суетятся на берегу в поисках того, чего больше нет. Его больше нет. Он останется с нами и в нас, но ЕГО БОЛЬШЕ НЕТ.

Михаил ЦОВМА

Всегда так бывает: сначала непонимание, потом тупое отчаяние, потом - привычка (ко всему привыкаешь - привычка свыше нам дана). Как говорят: жизнь продолжается. За одним исключением.

Коля, Коля. Пытаюсь сказать - написать то есть, пытаюсь собрать воедино обрывки эпизодов, клочки воспоминаний, обломки фраз - как Робинзон после кораблекрушения подбирал крохи того, что осталось от его корабля. Пытаюсь обратиться - куда? к кому? - нет ответа, пустота. Главное - уходит, как песок между пальцев. Главное - невыразимо, несводимо ни к чему - ни к отрывочным воспоминаниям, ни к формальным "ролям", "делам", "функциям".

Когда случается такое, что уходит кто-то очень родной, внезапно обнаруживаешь (и сразу же теряешь) его мир: до этого он был включен в мою вселенную и незаметен, а вот случилось - и брешь, какая-то брешь в мироздании, которая потом долго не зарубцуется...

Его мир, его жизнь, о которой я знаю так много (не один день могу рассказывать) - и так ничтожно мало, и о которой никогда больше не узнаю ничего. У него - своя жизнь и - нелепая смерть. Ведь он прошел Ямал, Карпаты, Хибины, наверное пол-Евразии прошагал, проплыл, проехал, и - пропал в этой тихой, такой мирной и безобидной новгородской речушке под названием Мда. Смерть всегда чудовищно, невообразимо нелепа, но смерть в тридцать лет, смерть так неожиданно и, главное, - его смерть, того, кто был, наверное, самым земным, человечным и живым из нас?!

Коля ведь по-настоящему любил жизнь во всех ее проявлениях: любил компанию, общение, любил природу и путешествия, любил романтику революции и борьбы. Далекий от любого догматизма, он полной грудью любил жизнь - во всей ее поэзии и конкретности. И любовь эта была какая-то очень естественная и земная - без экзальтации и патетики. То есть патетика и внутреннее пламя, конечно, были - но они были всегда очень глубокими, затаенными, даже скрытыми. Если бы ему теперь это было не все равно, я бы сказал, что поминать его и вспоминать о нем надо сдержанно: он был (внешне) сдержанным человеком и, кстати, подчеркнуто сдержанным литератором; любимым писателем его был Хемингуэй. В этой нарочитой сдержанности и лаконичности - один из главных секретов прелести кол иных рассказов и статей.

Один из наших общих друзей назвал Колю - и это название прижилось - "начинающим великим писателем". Так он и остался "начинающим", не успев начать - весной этого года он взялся за свой первый роман. Роман о Латинской Америке и революционерах...

А еще - он любил дарить всем ножи: так боролся с суевериями и предрассудками.

А еще - сочинял он всегда или что-то веселое или что-то героическое и очень любил всякие стилизации (под Гомера, под рекламу, под Голливуд, под "Тысячу и одну ночь", под африканские сказки...)

А еще - он был душой компании, всегда всех тормошил, раскручивал, веселил, вытаскивал на природу из душного буржуазного города. Выступать публично, впрочем, он не очень любил и даже нервически заикался.

А еще - всегда вокруг него было много разных палестинцев и боливийцев, испанцев и курдов: "солидарность" для него не была пустым словом.

А еще - он не любил чрезмерную рефлексию и теоретизирование, - его всегда влекло действие, борьба, поэзия реальной жизни.

А еще - после знакомства с Колей я ко всем географам стал относиться с теплотой и симпатией.

А еще - он был просто добрым: не добродушным, но доброжелательным. В нашей среде всегда хватало всяческих склок, но Коля обычно был вне их.

А еще - он любил географические карты и всякие загадочные слова. В его журнальчик "Мура" попала фотография из чешского журнала с подписью: "производство гигантского ингота". "Что такое ингот?" - спросил я его. "Не знаю." Ему просто понравилось это слово.

А еще - где бы он ни оказывался, он мигом доставал записную книжку и начинал что-то зарисовывать в нее, смотря по ситуации: на Ямале - белых медведей, на "муравинских четвергах" - нас.

А еще: "хозяин четвергов" - так представлялся он часто.

Что-то здоровое, бодрое, живое всегда ощущалось в Коле; он всегда спешил и торопился жить, писать, встречаться, путешествовать. То он ехал куда-то в Сибирь встречаться со староверами, то устремлялся на конференцию революционных курдов, то выводил нас на пикет в защиту Восточного Тимора или делал доклад о чилийской революции. Мастер импровизации, бывалый походник, заводила всех игр и поездок, гулянок и анархо-елок, Коля стремился, чтобы праздников было как можно больше, а будни сошли на нет.

На анархо-елке в декабре 1995 года он устроил игру "Знаете ли вы язык кечуа?" Мы не знали этого языка и не знали, что это его последний Новый Год.

Многое можно вспомнить: и череповецкий эколагерь, и прямухинскую вольную артель, и студенческие лагеря у МГУ, и митинги, и "муравинские четверги", и всякие издания и листовки, и всегда и везде - Коля. Что там было у него внутри - кто знает, кто ответит? У меня были некоторые свои догадки - но кто их теперь подтвердит (а при его жизни, конечно же, мне некогда было на этом сосредоточиться)? Какие-то тексты, картинки, какие-то эпитеты, какие-то фото и кинокадры... О главном сказать нельзя. Я и не пытаюсь.

Алиса (в Стране Чудес) задается вопросом: как выглядит пламя свечи, после того, как свеча погасла? Если бы знать!

Первого Мая на митинге мы пели "Варшавянку". И Коля Муравин пел вместе со всеми: "Нас еще судьбы безвестные ждут". Жить ему оставалось всего одни сутки...

Петр РЯБОВ