О КОЛЕ
Оказывается, любовь
измеряется болью, такая вот физическая величина. Не берусь рассказывать о нем
тем, кто никогда не видел Колю... Все будет очень застывшее, а, может, главное
как раз - это его импровизации. Остаются рассказы, мысли записанные или
когда-то высказанные.
"Тонкий
лирик", - с иронией говорил сам о себе, наполнял свою жизнь идеями:
придумывались поездки - еще один талант в умении расшевелить и вытащить на
природу людей, писались сценарии к пьесам, которые разыгрывались к удовольствию
друзей, становившихся участниками. Желание организовывать многолюдные
представления и одиночество творчества.
"... Две белых
кошки живут в море, простирающемся до самого горизонта на уровне подоконника
10-го этажа 12-этажного дома. Наверное, волн в этом море никогда не бывает,
иначе давно затопило бы квартиру. Когда утром ты просыпаешься, встаешь и
откидываешь трепещущие на ветру, пропитанные солнцем легкие занавески, кошки
плывут тебе навстречу. Они совсем не боятся людей и обожают
свежую землянику, которая хранится на подоконнике в эмалированных
кружках."
"Незамутненный"
- еще одно Колино словечко; наверное, немного таких
людей в каменных городах, где всем не хватает времени для романтики.
Бесконечно долго смотреть на карту (как на огонь или воду) смешивая реальный и
воображаемый мир, а потом отмечать на карте те места, где бывал.
Умение наполнить жизнь
идеалами, любимыми делами, творчеством оставаясь "оптимистом с открытыми
глазами". В юности - бригада "Че Гевара", затем КАС, участие в анархических изданиях,
журналах "Ровесник", "Вокруг Света". И планы, планы...
Еще одна цитата из
автобиографии к сборнику "Черный фронт":
"Николай Муравин
родился в Москве в 1966 году. Биография его (служба в армии в промежутке
бесконечного процесса обучения в школах, техникумах и вузах
) для широкой публики интереса не представляет, поэтому опускается.
Учился, учился, а применять-то полученные знания когда? -спросили
мы автора. Он не смог дать вразумительного ответа. Впрочем, знания,
приобретенные Николаем Муравиным за долгие годы
жизни, несколько отличаются от тех, которые хотели вложить в него
многочисленные преподаватели."
Активное участив в
жизни, желание что-то изменить в существующей действительности...
Стало очень пусто, не
сжать сердца в прежнюю меру, помнить? А что мы еще можем.
Елена ЗОРИНА
Мы искали его в мутных
водах речки Мды неделю спустя после его гибели. Я
подумал: мы все равно никогда его не найдем, в лучшем случае только тело,
служившее оболочкой тому, что мы потеряли навсегда. В такие моменты, когда
уходит близкий друг, да еще такой замечательный, даже самые убежденные атеисты
могут поверить в переселение душ, потому что невозможно вынести эту
чудовищную, не укладывающуюся в голове мысль - ты больше никогда не увидишь
его. Как же так, ведь ты то и дело наталкиваешься на места, людей, впечатления,
мысли, которые раньше делил с ним, которые, быть может, приобрели для тебя
очарование именно потому, что он заразил тебя своим жизнелюбием, заставил взглянуть
на что-то в новом, неповторимом свете. Или бывало ты спорил
и не соглашался с ним, сетовал, как же он не может понять... Теперь сетовать не
на кого и делиться не с кем, но ты продолжаешь смотреть на мир и отмечать про
себя: Коле бы это понравилось, он бы танцевал с тобой и несколькими сотнями
радостных молодых людей на улицах Берлина, пестрая змея-демонстрация, Всюду
улыбающиеся лица, латиноамериканская музыка, а вечером испанское вино и паэлья, и разговоры заполночь...
А это мы делали вместе... и в Прямухино в прошлом году... И очередной пикет
солидарности с Восточным Тимором, кто будет теперь его делить?.. Ты сделаешь
то, что не успел сделать вместе с ним, и, быть может, на место павших борцов
придут другие. Но сейчас в это не верится, потому что он был лучше нас, живее и
от своей политической деятельности в человеческом плане пострадал меньше, чем
остальные. И ты сойдешься с новыми людьми, и, быть может, у тебя будут близкие
друзья, но вот Коли уже не будет. И ты говоришь "ты", хотя пишешь о
себе и надо писать "я", но когда ты вспоминаешь о нем, то и на себя
отчасти смотришь его глазами. Раньше он был с тобой и
ты был просто "я", а теперь наступило такое странное раздвоение
личности. Он превратился в цветы, или, может быть, в эту маленькую трясогузку,
в этот зеленый куст и весенний ветерок. Или просто сидит на горке, пока эти
люди (мы) суетятся на берегу в поисках того, чего больше нет. Его больше нет.
Он останется с нами и в нас, но ЕГО БОЛЬШЕ НЕТ.
Михаил ЦОВМА
Всегда так бывает:
сначала непонимание, потом тупое отчаяние, потом - привычка (ко всему
привыкаешь - привычка свыше нам дана). Как говорят: жизнь продолжается. За
одним исключением.
Коля, Коля. Пытаюсь
сказать - написать то есть, пытаюсь собрать воедино
обрывки эпизодов, клочки воспоминаний, обломки фраз - как Робинзон после
кораблекрушения подбирал крохи того, что осталось от его корабля. Пытаюсь
обратиться - куда? к кому? - нет ответа, пустота. Главное - уходит, как песок
между пальцев. Главное - невыразимо, несводимо ни к чему - ни к отрывочным
воспоминаниям, ни к формальным "ролям", "делам",
"функциям".
Когда случается такое,
что уходит кто-то очень родной, внезапно обнаруживаешь (и сразу же теряешь)
его мир: до этого он был включен в мою вселенную и незаметен, а вот случилось
- и брешь, какая-то брешь в мироздании, которая потом долго не зарубцуется...
Его мир, его жизнь, о
которой я знаю так много (не один день могу рассказывать) - и так ничтожно
мало, и о которой никогда больше не узнаю ничего. У него - своя жизнь и -
нелепая смерть. Ведь он прошел Ямал, Карпаты, Хибины, наверное
пол-Евразии прошагал, проплыл, проехал, и - пропал в этой тихой, такой мирной
и безобидной новгородской речушке под названием Мда.
Смерть всегда чудовищно, невообразимо нелепа, но смерть в тридцать лет, смерть
так неожиданно и, главное, - его смерть, того, кто был, наверное, самым
земным, человечным и живым из нас?!
Коля ведь по-настоящему
любил жизнь во всех ее проявлениях: любил компанию, общение, любил природу и
путешествия, любил романтику революции и борьбы. Далекий от любого догматизма,
он полной грудью любил жизнь - во всей ее поэзии и конкретности. И любовь эта
была какая-то очень естественная и земная - без экзальтации и патетики. То
есть патетика и внутреннее пламя, конечно, были - но они были всегда очень глубокими,
затаенными, даже скрытыми. Если бы ему теперь это было не все равно, я бы
сказал, что поминать его и вспоминать о нем надо сдержанно: он был (внешне)
сдержанным человеком и, кстати, подчеркнуто сдержанным литератором; любимым
писателем его был Хемингуэй. В этой нарочитой сдержанности и лаконичности -
один из главных секретов прелести кол иных рассказов и статей.
Один из наших общих
друзей назвал Колю - и это название прижилось - "начинающим великим
писателем". Так он и остался "начинающим", не успев начать -
весной этого года он взялся за свой первый роман. Роман о Латинской Америке и
революционерах...
А еще - он любил дарить
всем ножи: так боролся с суевериями и предрассудками.
А еще - сочинял он
всегда или что-то веселое или что-то героическое и очень любил всякие стилизации
(под Гомера, под рекламу, под Голливуд, под "Тысячу и одну ночь", под
африканские сказки...)
А еще - он был душой
компании, всегда всех тормошил, раскручивал, веселил, вытаскивал на природу из
душного буржуазного города. Выступать публично, впрочем, он не очень любил и
даже нервически заикался.
А еще - всегда вокруг
него было много разных палестинцев и боливийцев, испанцев и курдов:
"солидарность" для него не была пустым словом.
А еще - он не любил
чрезмерную рефлексию и теоретизирование, - его всегда влекло действие, борьба,
поэзия реальной жизни.
А еще - после знакомства
с Колей я ко всем географам стал относиться с теплотой и симпатией.
А еще - он был просто
добрым: не добродушным, но доброжелательным. В нашей среде всегда хватало
всяческих склок, но Коля обычно был вне их.
А еще - он любил
географические карты и всякие загадочные слова. В его журнальчик "Мура" попала фотография из чешского журнала с подписью:
"производство гигантского ингота".
"Что такое ингот?" - спросил я его.
"Не знаю." Ему просто понравилось это слово.
А еще - где бы он ни
оказывался, он мигом доставал записную книжку и начинал что-то зарисовывать в
нее, смотря по ситуации: на Ямале - белых медведей, на "муравинских четвергах" - нас.
А еще: "хозяин
четвергов" - так представлялся он часто.
Что-то здоровое, бодрое,
живое всегда ощущалось в Коле; он всегда спешил и торопился жить, писать,
встречаться, путешествовать. То он ехал куда-то в Сибирь встречаться со
староверами, то устремлялся на конференцию революционных курдов, то выводил нас
на пикет в защиту Восточного Тимора или делал доклад о чилийской революции.
Мастер импровизации, бывалый походник, заводила всех
игр и поездок, гулянок и анархо-елок, Коля стремился,
чтобы праздников было как можно больше, а будни сошли на
нет.
На анархо-елке в декабре 1995 года он устроил игру
"Знаете ли вы язык кечуа?" Мы не знали этого языка и не знали, что
это его последний Новый Год.
Многое можно вспомнить:
и череповецкий эколагерь, и прямухинскую
вольную артель, и студенческие лагеря у МГУ, и митинги, и "муравинские четверги", и всякие издания и листовки, и
всегда и везде - Коля. Что там было у него внутри - кто знает, кто ответит? У
меня были некоторые свои догадки - но кто их теперь подтвердит (а при его
жизни, конечно же, мне некогда было на этом сосредоточиться)? Какие-то тексты,
картинки, какие-то эпитеты, какие-то фото и кинокадры... О главном сказать
нельзя. Я и не пытаюсь.
Алиса (в Стране Чудес)
задается вопросом: как выглядит пламя свечи, после того, как свеча погасла?
Если бы знать!
Первого Мая на митинге
мы пели "Варшавянку". И Коля Муравин пел вместе со всеми: "Нас
еще судьбы безвестные ждут". Жить ему оставалось всего одни сутки...
Петр РЯБОВ