НЕПРАВИЛЬНЫЕ ОТВЕТЫ НА СЛОЖНЫЕ ВОПРОСЫ

Лора АКАЙ

Публикуемая в этом номере статья Михаила Магида о не­мецких автономах стала темой для продолжительной дискуссии в редакции нашего журнала. Несмотря на то, что она написана в стиле, который создает видимость относительной осведомленности об этой теме (скрывающейся за фразами типа "мне кажется" и "я думаю") и который является черно-белым (зачастую говоря об очень разнородных людях, как о ком-то, кого объединяют общие черты), я хотела бы поспорить с некоторы­ми предположениями и описаниями автора.

Автономы - это очень широкий термин, даже еще более ши­рокий, чем анархизм, у которого существует бесчисленное мно­жество интерпретаций. Это достаточно широкое общее название для описания левых (как авторитарных, так и антиавто­ритарных, но все же, в основном, последних), которых объеди­няет желание жить в городских коллективах и проводить ради­кальные акции и демонстрации. Это движение не родилось спонтанно после того, как был найдено подходящее название для него, напротив, название было наклеено на достаточно раз­нородное движение. Понятие "автономия" было достаточно по­пулярным в 70-80-е годы и использовалось для описания со­вершенно различных движений во Франции. Португалии. Ката­лонии. Греции, Голландии. Дании, Соединенных Штатах... Нет сомнения в том, что итальянские автономисты вдохновили мно­гих, но говорить о том, что немецкие автономы появились бла­годаря итальянским не совсем правильно, особенно если при­нять во внимание различия между ними. Этот феномен (немец­кие автономы) родился из сотни различных факторов, слишком сложных для понимания тех. кто привык говорить о политике исключительно на популярном уровне.

Я наблюдала за немецкими автономами начиная примерно с 1979 года и жила среди родственного им американского дви­жения на протяжении многих лет. (У нас тоже существует анало­гичное движение, но без мифических пропорций немецких ав­тономов, просто потому что Нью-Йорк в шесть раз больше и радикальное движением в нем более распылено). Впрочем, эти два движения, немецкое и американское, очень схожи и между ними существует регулярный обмен информацией, поэтому я думаю, что достаточно хорошо понимаю то, что происходит в Германии. Также не совсем правильно называть автономов со­циально-экологическим движением, только потому что немцы восприняли многие экологические ценности и реализуют их на практике. Экология - это лишь одно из направлений в автономном движении. Существует также большое количество полити­ческих вопросов, которые занимают автономов, особенно, если помнить, что общественное - это и есть политическое.

Многие автономы - по сути своей анархисты, хотя некото­рые предпочитают себя так не называть (и напротив, среди анархистов много авторитарных задниц, что показывает, что слова иногда только запутывают). Автономы идут по стопам анархистов и социалистов, которые пытались создавать комму­ны. Эти люди жили вместе, имели общее имущество, а иногда даже совместно работали, выпускали газеты и организовывали школы. Иногда эти коммуны создавались в городах, или даже в определенных районах городов. В начале века в Нью-Йорке, Берлине и Лондоне были радикальные кафе, полные людей - Троцкий мог принять рюмочку в одном, Эмма Гольдман - во втором, а Иоганн Мост - в третьем. Количество подобных мест и народа, который их посещает, может расти или падать (в дан­ный момент оно падает), но это отнюдь не новая черта, появив­шаяся только в 1960-е годы. Но именно в 1950-60-е годы появились определенные исторические факторы, которые при­дали движению особую форму и размах.

Во-первых, послевоенное благополучие в Америке и Герма­нии и последовавший за ним спад в 70-80-е годы означал, что появилось определенное количество людей с университетским образованием, готовых порвать с прошлым своих отцов и де­дов. Они не стали частью системы, как их родители. А когда вам нужна альтернатива, то она становится более привлекатель­ной именно как образ жизни. Средства контрацепции и движе­ние за освобождение женщин означали, что у женщин также по­явились возможности выбора в жизни, альтернативы трем К (Kirchen, Kinder, Kuchen - церковь, дети, кухня). Эти факторы сдела­ли возможным появление нового движения именно в то время.

Из всех этих факторов одним из сильнейших было возник­новение феминистского движения и принятие обществом в це­лом основополагающих феминистских ценностей. Не будет пре­увеличением сказать, что почти половину автономного движе­ния составляют женщины (точно сказать трудно, поскольку на каких-то мероприятиях они составляют 40 процентов, на каких-то - 60). Некоторые женщины являются боевыми стритфайтерами, многие являются инициаторами различных проектов. К тому же было бы маловероятным, чтобы такое количество мужчин жило в коммунах если бы там не было большого количества женщин. Почему? В коммунах всегда было очень много женщин, даже если в политическом движении в целом они состав­ляли незначительное меньшинство. Чисто мужских коммун очень немного (за исключением, может быть, гомосексуалистов). Если бы женщины были окончательно поглощены идеей семьи и не интересовались бы политикой, мужчины просто бы жени­лись на них и никаких коммун не было бы. Мужчины бы просто собирались вечером поговорить о политике и забастовках, а дом было бы местом, не затронутым политикой.

Итак, основополагающие феминистские ценности - что женщина является равноправным человеком, не менее разумным, чем мужчины и потому вовсе не предрасположенной к тому, чтобы сидеть дома, шить и ухаживать за детьми, что у нее мо­жет быть активный интерес к общественным и политическим проблемам - все эти идеи сделали возможными значительные изменения в западном обществе на протяжении последних три­дцати лет и позитивно повлияли на политические движения. По­этому достаточно смешно, что Миша поднимает такой шум (больше в личных беседах, чем в статье) по поводу того, как глупы немецкие радикальные феминистки, и даже не упоминает о том. чего женщины добились в автономном движении и о чем безусловно должны знать женщины в России.

Мишу очень волнует опасность обратного сексизма и ра­сизма и то, что феминистки используют свой статус угнетенных для получения привилегий. Конечно, нельзя сказать, что среди радикальных феминисток нет женщин, которые рассматривают всякого мужчину как потенциального насильника, или. что сре­ди чернокожих нет людей, которые считают всех белых людей воплощением зла. Да, конечно, такие люди есть, и я встречала их в радикальном движении, в том числе, среди автономов. Они, безусловно, составляют меньшинство. Но когда кто-то задается вопросом, почему женщины так мало выступают на соб­раниях - это не сексизм наоборот, а, скорее, попытка, пусть не очень удачная, бороться против сексизма.

Я много слышала об опасности обратной дискриминации: За последние 20 лет наиболее громкие голоса, кричавшие об этом, раздавались из рядов правых. В Америке некоторые либе­ралы создали "программы поддержки" (affirmative action), когда они увидели, что 90 процентов высокооплачиваемых: преподава­тельских, научных и руководящих должностей занимают белые мужчины, что они получают больше мест в престижных университетах. Все это сложилось благодаря системе расизма и сек­сизма. "Программы поддержки" предполагают, что все государ­ственные предприятия и учреждения принимают на работу оп­ределенный процент женщин и представителей меньшинств. И белые мужчины начали кричать, что это несправедливо по от­ношению к ним, что это дает женщинам и чернокожим привилегии. Какие привилегии, когда женщины на многих должностях по-прежнему получают от 60 до 80 процентов зарплаты мужчин, находящихся на таких же должностях, когда представители национальных меньшинств по-прежнему составляют большинство бедных и безработных!? Белые мужчины просто боятся потерять свои привилегии. Точно так же, как и богачи, которые не откажутся даже от незначительной части своего богатства, чтобы установить некое подобие социальной справедливости, те, кто пользуется привилегиями могут быть слепы, глухи и бессердеч­ны. И когда белые мужчины теряют свой статус, они убивают иностранцев, борются за запрещение абортов и поджигают культурные центры черных общин с целью терроризировать лю­дей, чью бедность их теперь заставляют разделить.

Мой опыт заставляет меня думать, что разговоры об обрат­ной дискриминации обычно являются частью кампании по соз­данию атмосферы страха, направленной против феминистского движения и прав меньшинств.

Описанный в статье инцидент с женщиной-цыганкой вовсе не смешон и не непонятен. Женщина опиралась на два предпо­ложения, которые, безусловно, основывались на ее непосредст­венном жизненном опыте. Первое, что как на женщину, на нее обращают меньше внимания, и второе, что в качестве предста­вителя национального меньшинства, к ней относятся иначе, чем к другим. Нам трудно судить, насколько обоснованны были ее подозрения в данной ситуации, но, скорее всего, причиной это­го было то, что она чувствовала, что ее игнорируют. Для нее же было естественно предположить, что причиной этого является именно то, что она Женщина и цыганка, именно потому, что именно в силу этих причин в других ситуациях на нее не обра­щают внимания.

То, что мужчинам в большинстве обществ уделают больше внимания, чем женщинам, является научно установленным фак­том. Это является установленным фактом потому что существу­ет огромное количество (хотя, судя по всему, его тоже недоста­точно) документов, описывающих исследования на эту тему. Взять к примеру исследования одной американской ученой, ко­торая на протяжении нескольких лет посещала различные шко­лы в различных районах страны. Хотя она посещала школы в различных районах страны, школы в бедных и богатых кварта­лах, религиозные и светские, одно было общим: в классах где количество девочек и мальчиков было примерно равным, пре­подаватели уделяли больше времени мальчикам. Иногда от 80 до 90 процентов классного времени уделялось мальчикам. К чему я все это говорю? Например, когда мальчики и девочки поднимали руки в одно и то же время, вызывали прежде всего мальчиков, давая им шанс показать свои знания и получить по хвалу, девочкам же предоставлялась возможность как много знают их одноклассники. Эта тенденция была описана не од­ним, а многими исследователями в разных странах. Каковы ве­роятные результаты этого? Это тоже изучалось. По мере тою. как недостаточно агрессивные девочки игнорируются в повседневных ситуациях их самооценка снижается и в результате они вообще теряют желание участвовать в дискуссиях. Они стесняются и боятся говорить, потому что опасаются, что их не будут слушать или что они скажут что-нибудь глупое, что их будут критиковать, потому что они девочки или просто потому, что у них недостаточно опыта участия в дискуссиях. Они недо­статочно часто получают одобрение, когда они правильно от­вечают на вопросы, у них нет опыта принятия решений в ситуа­ции неудачи. Многие девочки выражают свои сомнения по поводу участия в дискуссиях, но лишь немногие осознают, что эти сомнения имеют своей основой половые стереотипы и дискриминацию.

Мы можем видеть непосредственные результаты этого на­следия вокруг себя всякий раз, когда мы принимаем участие в дискуссии и видим, что. несмотря на присутствие большого ко­личества женщин в аудитории. 90 процентов времени выступа­ют мужчины. Я неоднократно была свидетелем этому на многих собраниях в Москве. Я могу заранее сказать, какова будет ре­акция Михаила Магида на мои замечания по этому поводу: ни­кто не мешает им выступать на собраниях. Да, может быть ни­кто и ничто кроме двадцатилетнего воспитания молчания. (Тот факт, что многие российские левые стараются казаться непре­рекаемыми авторитетами в том, о чем они говорят, приводит к интеллектуальному запугиванию, но наверное именно это, а не добровольное участие и сотрудничество всех является их це­лью.) Все это звучит достаточно наивно и сродни попыткам иг­норировать реальные социальные условия, которые влияют на мир. Это все равно, что говорить, что чернокожие имеют оди­наковые возможности в США по сравнению с белыми, и пото­му, если они бедные, то это их собственная вина. Эта идеоло­гия имеет тенденцию к тому чтобы принижать или вовсе игно­рировать влияние постоянной дискриминации и возлагать полную ответственность за изменение ситуации на плечи тех. кто страдает от существующего положения вещей, не требуя, чтобы те. кто получает привилегии поступились ими. (В конце концов. тот. кто получает привилегии, не виноват, в том. что система вы­брала именно его. Опять-таки, если только женщины должны стремиться революционным образом изменить ситуацию, то за что же их винить, когда они создают свои исключительно жен­ские группы?

Что же касается проектов, в которых участвуют исключи­тельно женщины, то в некоторых женских школах проводились исследования, которые показали, что в отсутствие ежедневной дискриминации, девочки во многих отношениях развивались лучше, чем их сверстницы в смешанных школах. Например, стан­дартизованные тесты по математике и точным наукам показали, что выпускницы из женских школ показывали гораздо более высокие результаты, чем выпускницы смешанных школ. Очевид­но, что преподаватели работают, исходя из предположения, что мальчики "естественным образом" более склонны к точным нау­кам, чем девочки. Таким образом создается довольно неком­фортная обстановка для девочек в смешанных классах. Некото­рые скажут, что учителям надо просто внимательнее относится к девочкам в смешанных школах но это легче сказать, чем сде­лать. Исследования и мой личный опыт работы преподавате­лем показывает, что, как только учитель начинает уделять равное внимание девочкам и мальчикам, мальчики замечают это изменение и начинают считать, что девочки получают больше внимания, что это внимание исключительное и незаслуженное. Исследователи даже отмечали случаи, когда мальчики заявляли об этом открыто. Когда дети еще слишком малы, чтобы высказывать свое мнение по этому поводу, мальчики стараются дру­гими способами привлечь внимание учителя. По моим наблю­дениям, некоторые мальчики уже в семилетнем возрасте счита­ют себя центром вселенной, и это наблюдение может быть подтверждено дополнительно исследованиями о том, сколько вре­мени родители мальчиков тратят на них. В общем, они тратят по крайней мере в два раза больше времени, чем родители, воспи­тывающие дочерей. Часто считается, что девочки намного спокойнее мальчиков, у них меньше шансов нарваться на неприятности и потому родители не уделяют им столько внимания, как мальчикам. Несмотря на то, что существует достаточно много исключений из этого правила (спокойные мальчики и шумные девочки), многочисленные исследования подтверждают, что в огромном большинстве случаев система формирует большинст­во детей именно таким образом. Но, несмотря на эти данные научных исследований, многие люди не хотят знать об этом, не верят этому или, даже если верят, не могут изменить ситуацию. Итак, несмотря на то, что решение проблемы очевидно заклю­чается в преодолении дискриминации, ситуация в этом отноше­нии не может измениться быстро, ее изменение может продол­жаться на протяжении жизни целых поколений, просто в силу (ого. что существование проблемы отрицается теми, кто нахо­дится в привилегированном положении и кому выгодна подоб­ная ситуация.

Мне нетрудно понять, почему после многолетней борьбы против существования специальных женских учебных заведе­ний (где женщин обучали отдельно, поскольку считали их менее разумными существами, чем мужчин), некоторые люди хотят, чтобы их дочери воспитывались в женских школах. Также можно понять почему в США растет число школ для чернокожих после десятилетий борьбы за возможность для чернокожих де­тей учиться в школах вместе с другими детьми. Ведь другая действительно существующая проблема, о которой говорила женщина-цыганка, это расизм. Просто смешно говорить о том, что к людям с темным цветом кожи в белом мире относятся так же, как к остальным. Достаточно просто подумать о ситуации в Москве: у меня есть несколько знакомых, которые просто не могут выйти из дома без того, чтобы их по крайней мере 5 или 4 раза за день остановила милиция для проверки документов. Если вас останавливает милиция даже раз в месяц, это достато­чно неприятно, что же и говорить о том, когда это происходит ежедневно, здесь, уж конечно, влияние подобной ситуации бу­дет очень велико. У людей возникает чувство ненависти или комплекс преследования. В большинстве случаев общий поток дискриминации настолько силен, что становится очень трудно определить в конкретном случае, есть ли факт дискриминации. Например, если чернокожий хочет получить работу в крупной корпорации, он знает, что чернокожие люди очень незначитель­но представлены в подобных учреждениях, он проходит через офис, где 90 процентов сотрудников составляют белые и ему говорят, что он недостаточно квалифицирован для этой должно­сти. Если он достаточно квалифицирован для выполнения этой работы, он может почувствовать, что стал жертвой дискримина­ции, потому что у него нет возможности узнать наверняка. Именно эта неопределенность заставляет людей смотреть на мир следующим образом: если я, как индивид, и все остальные представители меньшинств не можем быть уверены, что мы яв­ляемся жертвами дискриминации, то как мы вообще можем знать, что существует дискриминация? И все же мы уверены, что она существует. Таким образом, если мы знаем, что дискриминация существует более, чем в 50 процентах случаев, то вполне вероятно, что она имеет место по отношению ко мне в данный момент.

Есть также огромное количество документальных подтвер­ждений того, что в обществе, где преимущественное положение занимают белые люди, люди с другим цветом кожи чаще стал­киваются с невниманием или негативным вниманием в различ­ных повседневных ситуациях.

Неужели люди настолько хорошо способны разобраться в мотивах поведения других что могут сделать это со стопро­центной уверенностью? Люди просто пытаются отгадать. Впол­не возможно, что люди, с которыми мы сталкиваемся, говорят одно, но делают совершенно другое. Иногда мы ошибаемся. Меня не так часто обвиняли в том, что я расистка, но однажды это произошло. Один африканец, видимо, хотел завести со мной роман, но мне он был не интересен. Он считал, что это произошло потому, что он чернокожий, но на самом деле, прос­то не было того, что бы нас объединяло. Я объяснила причину, но он ответил, что, вероятно, это потому, что он чернокожий. Я сказала, что культурная общность в данном случае была важ­нее, чем раса и что у меня много чернокожих друзей в Амери­ке. Возможно, что у меня были определенные культурные пред­почтения, но уж никак не расовые. У нас вышел спор, но теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что этот человек реагировал в соответствии со своим предыдущим опытом, когда он сталки­вался с отказом, вызванным расизмом. Если я способна понять все это, я могу попытаться добиться взаимопонимания; если я не способна понять это, то никакого осмысленного диалога с чернокожим человеком по этому или каким-либо другим вопро­сам у меня не выйдет. (Именно поэтому Мише вряд ли удастся когда-либо завести серьезные отношения с немецкой или аме­риканской феминисткой.)

Принимая все это во внимание, женщина-цыганка решила, что ее не слушают на этом собрании политических активистов по тем же самым причинам, по которым ее игнорирует осталь­ное общество. Так ли это трудно понять? Может быть, она ошибалась, может быть люди просто обращали больше внимания на тех, кого они знали по своей работе и жизни в радикальном гетто, а она не относилась к кругу этих людей. Может быть, не которые люди были огорчены тем. что женщина не смогла пра­вильно трактовать их поведение, что она не заметила, что они относятся к ней иначе, чем общество в целом (если они дейст­вительно относились к ней иначе), но я не думаю, что они не поняли, о чем она говорит. Может быть, люди действительно в некоторых случаях неправомерно обвиняют других людей в ра­сизме, а те в ответ плохо реагируют, и что многие люди нега­тивно реагируют на то, что им постоянно напоминают о расиз­ме и сексизме (потому что, к сожалению, все это не меняется так быстро, как нам бы того хотелось и люди должны постоян­но напоминать другим о необходимости изменений). Но все же среди немецких левых большинство понимает, как все это рабо­тает и они стараются влиять на эти проблемы, а не игнориро­вать их. (Именно поэтому, кстати, среди автономов нормальное количество женщин и они играют в движении столь активную роль.) Может быть, те, кто не понимает почему среди немецких левых так много людей, заинтересованных в немедленном изме­нении полового и расового баланса, должны просто пошире от­крыть глаза. Причина этого вовсе не в глупости немецких феми­нисток, а в желании людей добиваться изменений. А когда вы пытаетесь что-то изменить, вы можете совершать ошибки, но попутно вы наверняка сделаете много хорошего.