Петр РЯБОВ

БЕЗНРАВСТВЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И РЕВОЛЮЦИОННАЯ НРАВСТВЕННОСТЬ

Была ли деятельность Сергея Нечаева "анархистским вывертом в освободительном движении"?

Не так давно в одной компании некий довольно образованный моло­дой человек увидел в моих руках жур­нал "Община". "А, анархисты, - сказал он. - Продолжаете тот журнал "Общи­на", который еще ваш Нечаев изда­вал в Женеве?"

Тогда-то я и решил написать эту статью. Прочитав ее, вы можете сами судить, - стоит ли считать Нечаева "на­шим" и "анархистом".

Самое печальное, что не только лю­бители "православия, самодержавия и на­родности", которые, вслед за Федором Достоевским, считают всех революционе­ров одинаковыми, "одним миром мазанны­ми" "бесами", но и большинство отечест­венных специалистов-историков (а вслед за ними практически вся читающая публи­ка) разделяют то мнение, что Нечаев был анархистом-практиком, учеником и сорат­ником Бакунина, воплотившим в жизнь то, о чем говорил и писал Михаил Александ­рович. Откуда идет эта версия? Из того времени, когда Маркс и Энгельс, изгоняя Бакунина из Международного товарищест­ва рабочих (Интернационала), организова­ли сбор всяческого компромата на него. Они, по-видимому, первыми обвинили его в "нечаевщине", отождествив позиции Не­чаева и Бакунина. Важное место в этих об­винениях играл распространяемый Нечае­вым и будто бы написанный Бакуниным зловещий "Катехизис революционера" (о том, что это такое, и кому он принадлежит в действительности - речь пойдет ниже). Так было положено начало марксистской традиции в изложении отношений двух русских революционеров. По стопам клас­сиков пошли многочисленные эпигоны: так, один из вождей Французской компар­тии Жак Дюкло выпустил книгу (на русском языке она была издана в 1975 году) с вы­разительным названием: "Бакунин и Маркс: тень и свет", в которой представил великого бунтаря каким-то зловещим мон­стром аморализма. Разумеется, точно так­же оценивали эту проблему, вплоть до са­мого последнего времени, советские авто­ры. Приведу лишь один пример, из числа самых свежих: В.А.Малинин в книге "Исто­рия русского утопического социализма. Вторая половина XIX - начало XX века" (М., 1991) пишет: "Деятельность Нечаева... бы­ла, бесспорно, анархистским вывертом в освободительном движении" (с.50). Далее он говорит об "анархистски-заговорщичес­кой деятельности Нечаева, бывшей в об­щем до известной степени саморазобла­чением бакунизма, применительно к русскому социалистическому движению" (с.255). Подобные примеры можно мно­жить и множить. Как я уже сказал, эпигоны Энгельса с Марксом парадоксальным об­разом объединяются с эпигонами Досто­евского и Солженицына на почве отожде­ствления и разоблачения Бакунина и Неча­ева, бакунизма и нечаевщины. Немудрено, что такое представление по сей день гос­подствует в массовом сознании и тиражи­руется публицистикой. Даже такой глубо­кий и честный мыслитель, как Альбер Ка­мю, в своей замечательной работе "Бунту­ющий человек" разделяет эту точку зре­ния. Пожалуй, единственным счастливым исключением в современной русскоязыч­ной литературе, являются книги и статьи Н.М.Пирумовой, в которых сложная проб­лема отношений Бакунина и Нечаева рас­сматривается серьезно и непредвзято. Но - довольно историографических вступле­ний, - перейдем к самим фактам.

Достаточно беглого взгляда на исто­рию русского революционного движения XIX века, чтобы увидеть в нем две парал­лельные, зачастую противоборствующие тенденции: авторитарную и либертарную. С одной стороны, мы видим в 20-40-е го­ды декабриста Пестеля и петрашевца Спешнева с идеей революционной дикта­туры, а в 60-е годы - Петра Заичневского (автора прокламации "Молодая Россия") и Петра Ткачева, проповедовавших револю­ционный аморализм, безграничное наси­лие и создание всемогущей, безличной революционной партии, ведущей народ к светлому будущему. С другой стороны, большинство декабристов и петрашевцев, Лавров, Герцен и Михайловский, а затем герои "Земли и Воли" и "Народной Воли" -противники всякого революционного мес­сианства, сторонники свободного разви­тия личности и нравственных способов борьбы за дело народа, убежденные, что к социализму и свободе можно прийти лишь через свободу, но не через рабство.

Вне всякого сомнения, Сергей Ген­надьевич Нечаев принадлежал к первой из указанных тенденций в русском революци­онном движении. Более того, он явился ее наиболее последовательным и ярким вы­разителем в теории и проводником на практике (вплоть до большевиков и Лени­на), и не случайно слово "нечаевщина" -привлекательное для одних, ругательное для других, стало нарицательным.

Нечаев прожил короткую, но чрезвы­чайно бурную жизнь - 35 лет, из которых треть он провел в казематах Петропавлов­ской крепости. Родившись в 1847 году в семье простолюдина, он не уставал под­черкивать свое "плебейское" происхожде­ние и "плебейский" характер. Среди своих товарищей по студенческой революцион­ной среде 60-х годов - в большинстве сво­ем выходцев из средних классов или же молодых "кающихся дворян", жаждущих слиться с народом и отдать ему свой долг, - плебей" Нечаев выделялся как своими простонародными манерами, так и потря­сающей энергией, перерастающей в фана­тизм и страстной жаждой немедленного действия. Общее направление его мыслей во многом определила прочитанная им в юности книга Ф.Буонарротти о заговоре Бабефа. Бабеф, якобинцы, Бланки, кон­спирация, тайные общества, заговоры, ре­волюционные партии с железной дисцип­линой зачаровали Нечаева и на протяже­нии всей его жизни были для него путе­водными маяками. Нечаев с презрением относился к рафинированным "людям 40-х годов" - революционерам и либералам в России и в эмиграции, принадлежащим к кругу Герцена. Эти люди, связанные в сво­ей деятельности соображениями морали, чести, аристократическими привычками и излишней рефлексией, по мнению Нечае­ва были неспособны к реальному дейст­вию. Глубоко ненавидя угнетателей наро­да: помещиков, генералов, царя, молодой русский якобинец полагал, что для борьбы с ними сгодятся любые средства: ложь, подлость, массовые убийства, шантаж – церемонится с кем бы то ни было или кому бы то ни было доверять он не собирался. Сильное влияние оказал на молодого Не­чаева и теоретик русского заговорщичест­ва Петр Ткачев, с которым Нечаев познако­мился в Петербурге и в соавторстве с ко­торым даже написал программу действий. В 1869 году Нечаев приступил к пра­ктическим действиям. Начал он с гранди­озной мистификации. Сначала он распус­тил слух о своем аресте, а потом - о побе­ге из Петропавловской крепости. В дейст­вительности ни того, ни другого не было, но цели своей он достиг - в революцион­ной среде возник миф о великом герое, совершившем беспрецедентный подвиг: бегство из царских казематов. Встав, та­ким образом, на путь чудовищной лжи, Не­чаев весной 1869 года отправился в Швей­царию своего рода революционную Мекку, где обратился за помощью к Герцену, Ога­реву и Бакунину. При этом он представил­ся одним из вождей всемогущего Револю­ционного комитета, руководящего в Рос­сии подготовкой революции. Хотя Герцену Нечаев сразу же не понравился, но, под нажимом Огарева и Бакунина, он был вы­нужден передать нечаевскому "комитету" половину имевшегося у него "бахметьевского фонда" (денег, пожертвованных дво­рянином Бахметьевым на дело русской Ре­волюции). На Огарева и, в особенности, на Бакунина, молодой русский революцио­нер, напротив, произвел огромное впечат­ление. Михаил Бакунин, стареющий бун­тарь, оторванный волею судеб от родины, увидел в Нечаеве человека, подобного ему по энергичности и самоотверженности, че­ловека, представляющего молодую рево­люционную Россию, наконец, человека, способного сплотить людей вокруг себя, увлечь их на бунт. Поэтому Бакунин, вос­хищаясь нечаевским необузданным фана­тизмом и революционным пылом, с самого первого дня своего знакомства с ним, склонен был закрывать глаза на такие "не­достатки" "тигренка", "юного дикаря", как склонность к секретам и мистификациям, к неравноправным отношениям с товарища­ми по Революции. Все это Бакунин отно­сил на счет юности своего "молодого дру­га" и полагал, что годы и жизненный опыт повлияют на него. А пока - летом 1869 го­да Бакунин оказывает Нечаеву всяческую помощь. Они совместно издают несколько брошюр и воззваний (к русской молодежи, к офицерам, к студентам). Уверенный в личном бескорыстии Нечаева и его пре­данности революционному делу, Бакунин снабдил Нечаева подписанным им удосто­верением "полномочного представителя Русской секции Всемирного революцион­ного альянса, номер 2771" (нечего и гово­рить, что этот Альянс был таким же ми­фом, как и нечаевский Революционный ко­митет в России!), добился того, что Ога­рев посвятил "юному другу Нечаеву" сти­хотворение "Студент" (вообще-то написан­ное о другом человеке). Это стихотворе­ние с огаревским посвящением Нечаеву, изданное листовкой и привезенное в Рос­сию, впоследствии упрочило авторитет Нечаева: теперь он казался русским рево­люционерам не только героем, дерзко бе­жавшим из Петропавловской крепости, но и представителем Всемирного революци­онного альянса, человеком, близким с Ба­куниным и Огаревым.

Осенью все того же 1869 года Неча­ев возвращается в Россию и разворачива­ет деятельность по созданию революцион­ного общества "Народная Расправа". Он привез с собою из Швейцарии знамени­тый "Катехизис революционера". По ут­верждению Нечаева, этот документ, кото­рый должен был стать руководством к дей­ствию для будущих борцов за народное дело, был написан им в соавторстве с Ба­куниным. Долгое время бакунинское ав­торство "Катехизиса" никем не оспарива­лось. Оно послужило одним из главных ар­гументов против Бакунина при изгнании его Марксом и Энгельсом из Интернацио­нала. Сейчас доказано, что авторство "Ка­техизиса" всецело принадлежит Нечаеву: во-первых, текстологическое сравнение риторики и стиля бакунинских произведе­ний с "Катехизисом" доказывает это, во-вторых, решающим аргументом явилось опубликование ранее неизвестного письма Бакунина к Нечаеву, где великий анархист, говоря о "вашем катехизисе", называет его "катехизисом абреков", разбойников. И все же, хотя теперь установлена неприча­стность Михаила Александровича к напи­санию "Катехизиса", фактом является то, что в 1869 году он не протестовал против его основных идей и, тесно общаясь с Не­чаевым, возможно даже оказал какое-то влияние на содержание этого документа. О чем же идет речь в этом необыкновен­ном и зловещем произведении?

Проповедь организационного цент­рализма, культ революционной целесооб­разности и последовательный аморализм, провозглашавшиеся и до Нечаева (карбо­нариями, бланкистами в Европе, Заичневским и Ткачевым в России) доведены в "Катехизисе революционера" до логичес­кого завершения. Полный отказ от своих привязанностей, обязательств, привычек, от совести и чести и даже от самого сво­его имени вменяется в обязанность "про­фессиональному революционеру". Шан­таж, обман, предательство, убийство - все годится для борьбы с существующим строем. Железная дисциплина, безуслов­ное повиновение вождям, отношение к другим революционерам не как к товари­щам, но лишь как к "капиталу общего ре­волюционного дела" - вот что проповедует Нечаев в "Катехизисе революционера". Особенно зловеще, предвещая будущие мысли Ленина, звучат слова о том, что для революционера "нравственно все, что спо­собствует торжеству революции. Безнрав­ственно и преступно все, что мешает ему". Отношение ко всем людям: к врагам, друзьям и нейтральным лицам строится исключительно исходя из соображений ре­волюционной целесообразности. "Катехи­зис" призывает манипулировать окружаю­щими, превращая их в рабов на службе "общего дела" и при этом не останавли­ваться ни Перед чем.

Даже если бы все эти мысли, выра­женные в "Катехизисе" с поразительной определенностью и последовательностью, остались только на бумаге, - и в этом слу­чае имя Нечаева вошло бы в историю, за­няв место в длинном ряду, протянувшемся от Пестеля до Ленина. Но, к несчастью, Нечаев прибыл в Россию для того, чтобы на практике осуществить изложенную программу действий. Созданная им орга­низация "Народная Расправа" строилась именно так, как предписывал "Катехизис": пятерки, подчиняющиеся железной дисци­плине, безоговорочная личная предан­ность и подчинение вождю - Нечаеву, все­общий взаимный "революционный" шпио­наж членов организации друг за другом от что представляла из себя эта органи­зация. Неудивительно, что такие методы "партийного строительства", применявши­еся Нечаевым, вызвали протест и возму­щение со стороны студента Ивана Ивано­ва, одного из самых выдающихся членов "Народной Расправы". Иванов обличал нечаевский деспотизм, требовал более сво­бодных и доверительных отношений внут­ри организации и даже усомнился в суще­ствовании всемогущего Комитета, от име­ни которого действовал Нечаев. Бунт сле­довало пресечь любыми средствами! Не­чаев обвинил Иванова в провокации. Тем­ной ночью 21 ноября 1869 года в парке Петровской Сельскохозяйственной Акаде­мии Нечаев и несколько членов "Народной Расправы" заманили студента Иванова в грот и убили его, а тело бросили в бли­жайший пруд. Совершив это чудовищное преступление, Нечаев убил разом двух зайцев: устранил оппонента внутри орга­низации и связал кровью ее членов. ''На­родная Расправа", грозящая расправой с угнетателями народа, начала и закончила свой путь расправой се своим товарищем-революционером.. Вскоре последовал разгром нечаевского тайного общества: почти все его члены предстали перед судом и дали показания; дело при­обрело широкую и скандальную общест­венную огласку, а "Катехихис революцио­нера" был - в назидание и устрашение опубликован в официозном "Правительст­венном вестнике". Революционное движе­ние было чудовищно дискредитировано, а по мотивам этой ужасной истории Досто­евский и Лесков написали свои знаменитые романы, бичующие революционную "бесовщину".

А что Нечаев? Он и тут сумел уйти сухим из воды. Ускользнув от преследова­ния, он бежал в начале 1870 года за гра­ницу, вновь появился в Швейцарии и там первое время довольно успешно продол­жал дурачить Бакунина и Огарева (Герцен к тому времени умер) и даже добился пе­редачи ему второй половины "бахметьевского фонда". Тогда же он выпустил не­сколько номеров двух изданий: "Колокол" (не путать с лондонским изданием Герце­на под тем же названием!) и "Община" (не путать с более поздним изданием русских анархистов в Швейцарии под тем же на­званием!). Чтобы еще больше скомпроме­тировать Бакунина и поставить его в зави­симость от себя, Нечаев предпринял сле­дующий шаг. В это время Бакунин, нахо­дившийся в тяжелейшей ситуации хрони­ческого безденежья (с женой и детьми) взялся за предложенный ему перевод на русский язык "Капитала" Маркса, получил аванс, дал расписку и - увяз в великом "кирпиче" основоположника "научного со­циализма". Китайская грамота марксовых хитросплетений была тяжела даже для Ба­кунина, закаленного в юные годы штудиро­ванием гегелевской, философии. Не поста­вив Бакунина в известность, Нечаев напи­сал заказчику этого перевода угрожающее письмо с требованием освободить Бакуни­на от взятых им на себя обязательств и вернуть расписку. В противном случае он угрожал ему "народной расправой" и "ме­тодами, не столь деликатными". Перепу­ганный заказчик выполнил эти условия, а вся эта история, разумеется, дошла до Маркса и стала одним из главных козырей, использованных им против Бакунина.

Однако сотрудничество Нечаева и Бакунина на этот раз было недолгим. От­ношение Нечаева к Бакунину существенно изменилось: если за год до того он разыг­рывал из себя его послушного ученика и единомышленника, всецело разделявшего анархистскую программу, то теперь он от­носился к Бакунину откровенно пренебре­жительно: совершал кражи и подлоги до­кументов и писем, постоянно лгал и путал­ся в собственной лжи, не скрывал своих симпатий к якобинским, диктаторским и коммунистическим идеям, мало что обще­го имеющим с бакунизмом. Такая явная "перемена" в Нечаеве неприятно поразила Бакунина. А тут в Швейцарию приехал рус­ский революционер Герман Лопатин, хоро­шо осведомленный о всех мистификациях Нечаева, и публично разоблачил его; он рассказал и о том, что побег Нечаева из крепости - выдумка, и о деле Иванова, и о прочих "некрасивых" действиях вождя "На­родной Расправы" в России.

После этого в июне 1870 года Баку­нин написал Нечаеву огромное письмо, в котором заявил о разрыве с ним. Это письмо не только показывает, в какой мере Бакунин действительно несет ответствен­ность за действия своего "молодого дру­га", а в чем их позиции отличались, но и остро ставит актуальные и по сей день во­просы морали революционеров и принци­пов, на которых должна строиться револю­ционная организация.

С одной стороны, невозможно отри­цать многочисленные моменты близости бакунинских и нечаевских позиций. Долгое время Бакунин склонен был закрывать гла­за на аморализм, проповедуемый и практикуемый Нечаевым. Да и в этом письме, категорически отрицая "макиавеллизм" и "иезуитскую систему" Нечаева, Бакунин не вполне свободен от нечаевщины в вопро­сах "партийного строительства". Револю­ционную организацию он представляет се­бе как штаб будущей революции, как тай­ную и невидимую диктатуру, которая после революции не даст установиться новому деспотизму. Эта противоречивая мысль Бакунина о том, что посредством диктатуры тайной, неофициальной, не стремящейся к благам и привилегиям для своих членов, можно предотвратить дикта­туру явную - безусловно несет на себе следы длительного пребывания Бакунина (с 1845 года) во франкмасонских ложах и его увлечения карбонариями. На мой взгляд, этот кардинальнейший вопрос опрос о принципах построения и целях деятельности революционной организации Бакунин так и не сумел удовлетворительно решить.

С другой стороны, письмо Бакунина Нечаеву свидетельствует о тех огромных различиях, которые существовали между этими двумя выдающимися револю­ционерами. Михаил Александрович при­знает, что "веря в Вас безусловно, в то время как Вы меня систематически наду­вали, я оказался круглым дураком - это горько и стыдно для человека моей опыт­ности и моих лет, - хуже этого, я испортил свое положение в отношении к русскому и интернациональному делу". При этом Ба­кунин обрушивается на нечаевское яко­бинство и бланкизм, на идею захвата вла­сти революционным меньшинством, высту­пая за стихийный массовый переворот, со­вершаемый самим народом. "Всякая дру­гая революция, по моему глубочайшему убеждению, бесчестна, вредна, свободо- и народоубийственна". Нечаевская иезуит­ская система, основанная на обмане и подлости, не морализует революционеров, а развращает их - она бесчеловечна и не­эффективна на практике, а, в случае сво­его осуществления, посадит на шею наро­ду новых хозяев. Нечаевские методы при­готовляют "новых угнетателей народа", убивают в революционерах "всякое чело­веческое чувство и воспитывают в них ложь, недоверие, шпионство и доносы..." Истинно революционная организация, по мнению Бакунина, "не навязывает народу никаких новых постановлений, порядков, форм жизни, а только разнуздывает его волю и дает широкий простор его самооп­ределению и его экономически-социаль­ной организации, которая должна быть со­здана им самим, снизу вверх, а не сверху вниз". Революционная организация долж­на "на другой день народной победы сде­лать невозможным установление какой бы то ни было государственной власти над народом - даже самой революционной, по-видимому, даже вашей, - потому что вся­кая власть, как бы она ни называлась, не­пременным образом подвергла бы народ старому рабству в новой форме".

Таково было последнее слово Баку­нина, последнее его обращение к Нечаеву, с призывом одуматься, отказаться от его чудовищной "системы", и направить весь свой пыл на дело, действительно полезное революционной России.

После этого их пути разошлись. Ба­кунину предстояло вскоре пережить уча­стие в неудачном Лионском восстании 1870 года, поражение Парижской Коммуны, изгнание из Интернационала, провал анархических восстаний в Италии. Исто­рия с Нечаевым заставила его всерьез за­думаться над пересмотром некоторых сво­их доктрин и подтвердить свои либертарные принципы в противовес любому авто­ритаризму.

Нечаев же был в 1872 году выдан швейцарскими властями царскому прави­тельству как уголовный преступник, муже­ственно вел себя на суде и в крепости де ему предстояло провести долгие де­сять лет заключения - последние годы его короткой жизни. По иронии судьбы он был заточен именно в Петропавловскую кре­пость (откуда якобы "бежал" в 1869 году). Его поведение в заключении было поисти­не героическим. Когда полицейский гене­рал Потапов предложил ему снисхожде­ние, если он согласится стать предателем, Нечаев ударил его по лицу, разбив его до крови. Несломленный деятельный дух Не­чаева действительно почти совершил чу­до: Нечаеву удалось при помощи своего харизматического обаяния распропаганди­ровать весь тюремный гарнизон, устано­вить контакты с "Народной Волей" - и лишь предательство одного из заключен­ных, выдавшего его правительству, сорва­ло далеко идущие планы Нечаева. Гарни­зон крепости был расформирован, более 60 солдат были преданы суду, а Нечаев, заключенный в карцер, был обречен на скорую смерть от цинги и туберкулеза лег­ких, которая и наступила 21 ноября 1882 года.

Но, быть может, в главном он был прав? Быть может, настоящий революцио­нер, настоящая революционная организа­ция по необходимости должны быть имен­но такими, какими он описал их в своем "Катехизисе революционера"? Как мы ви­дели, уже Бакунин возражал ему, но, воз­ражая, не смог дать удовлетворительного ответа и избежать противоречий. Настоя­щий, убедительный ответ - и ответ отри­цательный был дан следующим поколени­ем русских революционеров. После нечаевского дела русское революционное дви­жение получило мощную прививку от "бе­совщины" и "иезуитства". Кружок "чайковцев", из которого вышло героическое ре­волюционное движение 70-х годов, возник во многом именно отталкиваясь от "неча­евщины". "Генеральство", централизм, аморализм стали бранными словами - но­вое движение строилось на взаимном до­верии революционеров, максимальной децентрализации и отсутствии вождей, стремилось к полному нравственному и умственному развитию каждого из своих участников и безусловно отвергало прин­цип "цель оправдывает средства". Дух свободы, братства, равноправия и высокой нравственности был Присущ этому движе­нию, стремящемуся не к революционному мессианству, но к слиянию с народом, что­бы разделить его долю, облегчить его участь и не только учить, но и учиться у него. Вот что писал в "Записках революци­онера" о кружке "чайковцев" Петр Кропот­кин, бывший его членом: "В 1869 году Не­чаев попытался организовать тайное рево­люционное общество из молодежи, желав­шей работать среди народа. Но для дости­жения своей цели он прибег к приему ста­ринных заговорщиков и не останавливался даже перед обманом, чтобы заставить чле­нов общества следовать за собою (...) Кру­жок саморазвития, о котором я говорю, возник из желания противодействовать нечаевским способам деятельности. Чай­ковский и его друзья рассудили совершен­но верно, что нравственно развитая личность должна быть в основе всякой организации (курсив мой - П.Р.) независимо от того, какой бы политичес­кий характер она потом ни приняла и ка­кую бы программу деятельности она ни ус­воила под влиянием событий. Вот почему кружок Чайковского, постепенно развивая свою программу, так широко распростра­нился по России и достиг таких серьезных результатов. Поэтому также впоследствии, когда свирепые преследования со стороны правительства породили революционную борьбу, кружок выдвинул ряд выдающихся деятелей и деятельниц, павших в бою с самодержавием. Чайковцы не гнались за тем, чтобы набрать побольше членов. Тем меньше они стремились к тому, чтобы не­пременно руководить всеми многочислен­ными кружками, зарождавшимися в столи­цах и в провинции и взять, так сказать, на откуп все движение среди молодежи. С большинством из кружков мы были в дру­жеских отношениях; мы помогали им, и они помогали нам; но мы не покушались на их независимость. Наш кружок оставался тесной семьей друзей. Никогда впоследст­вии я не встречал такой группы идеально чистых и нравственно выдающихся людей, как те человек двадцать, которых я встре­тил на первом заседании кружка Чайков­ского. До сих пор я горжусь тем, что был принят в такую семью".

Таков был ответ революционной России на "нечаевское дело". Народники 70-х годов - герои "Земли и Воли" и "На­родной Воли" сделали свой выбор не в пользу якобинцев - Ткачева и Нечаева, но в пользу Герцена и Лаврова.

Однако и дело Нечаева не пропало. Оно нашло себе продолжателей, как в России (в числе их прежде всего стоит на­звать большевиков), так и на Западе. И на­ши современники: РАФ в Германии, "Чер­ные пантеры" в США и другие с восхище­нием говорили о Нечаеве, как о своем ве­ликом предшественнике.

А что же Бакунин? Как быть с ним еликим бунтарем и анархистом, пропо­ведником свободы, который, безусловно, несет свою долю ответственности за слова и дела Нечаева, но - столь же безусловно отличается от него и в свое время порвал с ним и подверг беспощадной критике "иезуитскую систему" последнего? Мне остается лишь присоединиться к следую­щим словам современного историка, ис­следователя этой проблемы, Пола Аврича: "...В то время, как Бакунин, при всех своих недостатках, был по своей сущности либертарием, Нечаев, при всех своих досто­инствах, был по своей сущности авторита­ристом. Его подлинными учителями были не Фурье, Прудон и Бакунин, но Робеспь­ер, Бабеф и Ткачев, чьи якобинские прин­ципы он применял и развил до крайних пределов. Далекий от того, чтобы быть анархистом, он был апостолом политичес­кой целесообразности, которая имеет больше общего с конспирацией и с цент­рализованной организацией, чем с созда­нием безгосударственного общества (...) В руках Нечаева анархизм, идеал свободы и самоценности личности, был запачкан, принижен и, наконец, искажен до неузна­ваемости".