XI.

Отъезд из Лондона во Францию. — Жизнь в Тононе. — Шпионы. — Договор Игнать­ева с Исполнительным комитетом

Мы опять остановились в Тононе и сняли квартиру у нашей прежней хозяйки мадам Сансо. К нам приехал из Швейцарии брат моей жены, находившийся в послед­нем фазисе чахотки.

Никогда не видел я такой кучи русских шпионов, как в те два месяца, что прожил в Тононе. Начать с того, что, как только мы поселились, какой-то подозрительный мужчина, выдававший себя за англичанина, снял другую часть дома. Стада, буквально стада русских шпионов осаждали дом и пытались проникнуть туда под различ­ными предлогами, а то попросту бродили взад и вперед под окнами, партиями в два, три и четыре человека. Воображаю себе, какие удивительные донесения сочиня­лись ими. Шпион должен доносить. Если он попросту скажет, что он простоял неделю на улице и ничего подо­зрительного не заметил, его живо прогонят.

То был золотой век русской тайной полиции. Игнатьевская политика принесла плоды. Две или три разных полиции усердствовали вперегонки и вели самые сме­лые интриги. Каждая имела в своем распоряжении кучу денег. Полковник Судейкин, например, устраивал загово­ры с Дегаевым, убившим его впоследствии, выдавал женевским эмигрантам игнатьевских агентов и предлагал террористам в России убить — при его помощи — мини­стра внутренних дел Толстого и великого князя Владими­ра. Судейкин прибавлял, что тогда его самого назначат министром внутренних дел с диктаторскими полномо­чиями и царь тогда всецело будет в его руках. Этот фазис развития тайной полиции достиг полного своего вы­ражения в похищении принца Баттенбергского из Бол­гарии.

Французская полиция тоже находилась в возбужден­ном состоянии. Ее мучил вопрос: «Что он там делает в Тононе?» Я продолжал редактировать «Revolte», затем пи­сал статьи для «Британской энциклопедии» и для «New­castle Chronicle». Но это казалось им слишком прозаич­ным. Однажды местный жандарм явился к моей квар­тирной хозяйке. Он слышал с улицы стук какой-то машины и горел желанием послать донос об открытии у меня тай­ного печатного станка. Он явился, когда меня не было, и требовал у хозяйки, чтобы та ему показала станок. Мадам Сансо ответила, что никакого станка нет, и выска­зала догадку, что жандарм, вероятно, слышал стук ее швейной машины. Но тот не мог удовлетвориться таким банальным объяснением. Он заставил хозяйку шить на машине, а сам прислушивался в доме и под окнами, что­бы убедиться, походит ли стук на тот, который он слы­шал раньше.

— А что он делает весь день? — спросил жандарм у хозяйки.

— Пишет.

— Не может же он писать весь день!

— Он пилит дрова в саду, в полдень, а после обеда, между четырьмя и пятью, гуляет. Дело было в ноябре.

— Ага! Вот оно. «A la tombee la nuit»!* И жандарм отметил в книжке: «Никогда из дому не выходит раньше, чем стемнеет».

* « Когда стемнеет».

В то время я не мог объяснить себе эту необычайную внимательность со стороны русских шпионов; но, вероят­но, она находилась в связи со следующим обстоятель­ством. Когда Игнатьев стал министром внутренних дел, он по совету бывшего парижского префекта Андрие на­пал на новый план. Он послал рой своих агентов в Швей­царию, где один из них стал издавать газету, стоявшую за некоторое расширение земского самоуправления. Главная же задача издания заключалась в борьбе с ре­волюционерами и в группировке вокруг него всех эми­грантов, отрицательно относившихся к террору. То было, конечно, средство посеять раздор. Затем, когда почти всех членов Исполнительного комитета арестовали в России и только два или три из них бежали в Париж, Игнать­ев послал агента, чтобы предложить им перемирие. Он обещал, что больше казней по поводу заговоров, составленных в царствование Александра II, не будет, даже если бежавшие попадут в руки правительства, что Чернышевского выпустят из Вилюйска и что назначат комиссию для пересмотра положения всех сосланных ад­министративным путем в Сибирь. С другой стороны, Иг­натьев требовал, чтобы Исполнительный комитет не делал новых покушений на царя, покуда не состоится корона­ция. Быть может, упоминались также реформы, которые Александр III собирался сделать в пользу крестьян. До­говор был заключен в Париже, и обе стороны соблюдали его. Террористы прекратили военные действия. Прави­тельство никого не казнило за прежние заговоры; но тех, которых арестовали, замуровали в Шлиссельбурге, в этой русской Бастилии, где никто не слыхал о них за целые пятнадцать лет и где большинство из них томится до сих пор*. Чернышевского привезли из Сибири и поселили в Астрахани, отделив его от всего интеллигентного русского мира. В этом заточении он вскоре умер. В Сибирь по­слали комиссию, которая возвратила некоторых ссыльных и назначила сроки для всех остальных. Моему брату она надбавила пять лет.

* Писано в 1898 году. Как известно, их освободило только рево­люционное движение 1905 гида.— Примечание редакции.

Когда я был в Лондоне в 1882 году, мне тоже сказали раз, что человек, называющий себя агентом русского пра­вительства и берущийся доказать это, желает вступить со мною в переговоры.

— Скажите ему, — передал я, — что, если он явится ко мне, я его сброшу с лестницы.

Игнатьев, считая царя обеспеченным от покушений Исполнительного комитета, боялся, по всей вероятности, что анархисты могут предпринять что-нибудь. Поэтому он желал, надо думать, запрятать меня подальше.