V.
Борьба между анархизмом
и социал-демократией. — Изгнание из Бельгии. — Пребывание в Швейцарии. — Возрождение
социализма во Франции
Осенью 1877 года в Бельгии состоялось два конгресса: один
— Интернационала в Вервье, другой — международный социалистический в Генте.
Последний был в особенности важен, так как стало известно, что германские
социал-демократы сделают попытку захватить все рабочее движение в Европе в одну
организацию, главою которой будет центральный комитет, представляющий продолжение
старого Генерального совета Интернационала, но только под новым названием.
Поэтому необходимо было отстоять автономию рабочих организаций в латинских
странах, и мы сделали все возможное, чтобы послать достаточное число делегатов
на конгресс. Я поехал под именем Левашова; два немца — наборщик Вернер и механик
Ринке — прошли пешком почти весь путь от Базеля до Бельгии. И хотя нас было
всего только девять анархистов в Генте, нам удалось помешать осуществлению
централизационного проекта.
С тех пор прошло четверть века; состоялся ряд международных
социалистических конгрессов, и на каждом из них поднималась одна и та же
борьба: социал-демократы пытались завербовать все рабочее движение Европы под
свое знамя и подчинить своему контролю; анархисты же восставали против этого и
старались помешать этому. Сколько сил истрачено понапрасну! Сколько высказано
горьких слов, как дробятся силы! И все это потому, что социал-демократы,
стремящиеся к «завоеванию власти в существующем государстве», не понимают, что
деятельность в этом направлении не может вместить в себя все
социалистическое движение! С самого начала социализм стал развиваться в трех
направлениях, выразителями которых явились Сен-Симон, Фурье и Роберт Оуэн.
Сенсимонизм породил социал-демократию, фурьеризм дал начало анархизму, а
учение Оуэна развилось в Англии и в Америке в тред-юнионизм, кооперацию и так называемый
муниципальный социализм, причем это движение осталось враждебным
государственному социализму социал-демократов, имея при этом точки соприкосновения
с анархизмом. Но вследствие нежелания понять, что все три движения стремятся к
общей цели тремя различными путями, причем два последних движения вносят свой
ценный вклад в прогресс, явилось то, что двадцать пять лет было затрачено на
осуществление неосуществимой утопии, которую представило бы собою единое
рабочее движение по социал-демократическому образцу.
Гентский конгресс кончился для меня неожиданно.
Через три или четыре дня после начала его бельгийская
полиция узнала, кто такой Левашов, и получила приказ арестовать меня за
нарушение полицейских постановлений, которое я совершил, назвавшись в гостинице
вымышленным именем. Мои бельгийские друзья предупредили меня. Они утверждали,
что клерикальное министерство, находившееся у власти, способно выдать меня
России, и настаивали на том, чтобы я немедленно оставил конгресс. Друзья не
позволили мне даже возвратиться с одного большого митинга в гостиницу. Гильом
загородил мне дорогу, заявивши, что он силой воспротивится тому, чтобы я шел в
гостиницу. Пришлось мне направиться в другую сторону с несколькими товарищами,
и, как только я присоединился к ним, со всех сторон темной площади, на которой
находились группы рабочих, раздались свистки и перекликиванья вполголоса. Все
это имело очень таинственный вид. Наконец, после долгого перешептыванья и
тихого пересвистыванья, группа товарищей повела меня под конвоем к работнику
социал-демократу, где мне предстояло переночевать и где меня, анархиста,
приняли самым трогательным образом как брата. На следующее утро я опять уехал в
Англию, и, вновь высаживаясь на берегах Темзы, я, помнится, вызвал добродушную
улыбку у английского таможенного чиновника. Он непременно желал осмотреть мой
багаж, а я мог показать ему только крошечный ручной саквояж.
В этот раз я опять недолго оставался в Лондоне. По
богатым материалам Британского музея я принялся за изучение Французской
революции, именно как зачинаются революции. Но это меня не удовлетворяло: мне
нужна была более живая деятельность, и я скоро отправился в Париж. После
беспощадного усмирения восстания Коммуны здесь начинало пробуждаться рабочее
движение, и мне удалось принять в нем участие. Вместе с итальянцем Костой,
несколькими французскими рабочими-анархистами и Жюлем Гедом с его товарищами,
которые в то время еще не были узкопартийными социал-демократами и отрицали
парламентскую деятельность, мы основывали первые социалистические группы.
Начали мы с очень небольшого. Человек по пяти, по
шести мы встречались в кафе; а когда нам удалось собрать сотню рабочих на
митинг, мы уже ликовали. Никто не мог предвидеть тогда, что через два года
движение так разрастется. Но во Франции дела развиваются особым путем. Когда
реакция берет верх, все видимые следы движения исчезают; лишь немногие
энтузиасты пробуют плыть против течения. Но вот каким-то таинственным путем,
через посредство невидимого впитывания идей, реакция подточена. Зарождается
новое течение, а потом вдруг оказывается, что идея, которую все считали уже
мертвой, была жива все время, росла и распространялась. И как только открытая
агитация становится возможной, выдвигаются сразу тысячи сторонников, существования
которых никто не подозревал. «В Париже, — говорил старик Бланки, — всегда есть
пятьдесят тысяч человек, которые не принимают никакого участия в сходках и
демонстрациях, но как только они почувствуют, что народ может выйти на улицу и
там заявить свое мнение, они тотчас же являются и, если нужно, идут на штурм».
Так оно было и тогда. Нас было не больше двадцати человек, чтобы вести
движение, и мы имели не более двухсот открытых сторонников. На первых поминках
Коммуны, в марте 1878 года, нас было не больше двухсот человек. Но два года
спустя пришла амнистия для коммунаров, и все рабочее население Парижа высыпало
на улицы, чтобы приветствовать возвращающихся. Оно толпилось на их митингах и
восторженно принимало изгнанников. Социалистическое движение сразу выросло и
увлекло за собою радикалов.
В апреле 1878 года пора оживления в Париже еще не
наступила, и в одну прекрасную ночь арестовали Косту и еще одного товарища-анархиста,
француза Педуссо. Полицейский суд приговорил их к полутора годам тюрьмы, как
членов Интернационала. Я избежал ареста только вследствие ошибки. Полиция
искала Левашова и пришла арестовать одного русского студента с очень похожей
фамилией. Я уже прописался под моим настоящим именем и прожил в Париже еще
около месяца. Затем русские товарищи вызвали меня в Швейцарию.