IV.

Пребывание в Шо-де-Фоне. — Воспреще­ние красного знамени в Швейцарии. — Новый общественный строй

Из всех известных мне швейцарских городов Шо-де-Фон, быть может, наименее привлекательный. Он лежит на высоком плоскогорий, совершенно лишенном растительности, и открыт для пронизывающего ветра, дующего здесь зимой. Снег здесь выпадает такой же глубокий, как в Москве, а тает и падает он снова так же часто, как в Петербурге. Но нам было важно распространить наши идеи в этом центре и придать больше жизни местной пропаганде. Здесь жили Пэнди, Шпихигер, Альбарасин и бланкисты Ферре и Жало. Время от времени я мог навещать отсюда Гильома в Невшателе и Швицгебеля в долине Сент-Имье.

Для меня началась жизнь, полная любимой деятель­ности. Мы устраивали многочисленные сходки, для ко­торых сами разносили афиши по кафе и мастерским. Раз в неделю собирались наши секции, и здесь поднима­лись самые оживленные рассуждения. Отправлялись мы также проповедовать анархизм на собрания, созывае­мые политическими партиями. Я разъезжал очень много, навещая другие секции, и помогал им.

В ту зиму мы заручились симпатиями многих, хотя сильной помехой правильной работе являлся кризис в ча­совом деле. Половина работников сидела без работы или была занята только несколько часов в неделю. Поэтому муниципалитетам пришлось открыть дешевые столовые. Кооперативная мастерская, основанная в Шо-де-Фоне анархистами, в которой заработки распределялись поров­ну между участниками, с большим трудом доставала себе работы, несмотря на свою почетную репутацию. Шпихигеру, одному из лучших гильошеров, пришлось даже некоторое время зарабатывать средства к жизни расческой шерсти для одного обойщика.

Мы все в том году (1877) приняли участие в демон­страции с красным знаменем в Берне. Волна реакции дошла и до Швейцарии, и, наперекор конституции, берн­ская полиция воспретила носить рабочее знамя на улицах. Необходимо было показать поэтому, что по крайней мере в некоторых местах работники не допустят попрания своих прав и станут сопротивляться. В день годовщины Парижской Коммуны мы все отправились в Берн, чтобы, несмотря на запрещение, пройти по улицам с красными знаменами. Конечно, произошло столкновение с полицией, в котором два товарища получили сабельные удары, а два полицейских были ранены довольно тяжело. Но одно красное знамя донесли-таки благополучно до залы, где состоялся восторженный митинг. Нечего прибавлять, что так называемые вожаки были в рядах и дрались вме­сте со всеми. К ответственности было привлечено около тридцати швейцарских граждан, которые все сами заяв­ляли следователю, что приняли участие в демонстрации, и требовали, чтобы их судили. Ранившие полицейских немедленно выступили вперед и заявили, что это сделали они. Суд пробудил немалую симпатию к нашему делу. Вместо равнодушных людей мы увидели внимательную публику, отчасти сочувствовавшую нам. Ничто не завое­вывает народ, как смелость. Многие поняли, что все воль­ности нужно упорно защищать, чтобы их не отняли. Приговор поэтому был сравнительно мягкий и не превос­ходил трехмесячного заключения.

Однако бернское правительство воспретило вслед за этим красное знамя во всем кантоне. Тогда Юрская феде­рация решила выступить с ним, несмотря на все запре­щения, в Сент-Имье, где должен был состояться наш годичный конгресс, и защищать его — в случае надоб­ности — с оружием в руках. На этот раз мы были воору­жены и приготовились защищать наше знамя до послед­ней крайности. На одной из площадей, по которым мы должны были пройти, расположился полицейский отряд, чтобы остановить нашу процессию, а в соседнем поле взвод милиции упражнялся в учебной стрельбе. Мы хоро­шо слышали выстрелы стрелков, когда проходили по улицам города. Но когда наша процессия появилась под звуки военной музыки на площади и ясно было, что поли­цейское вмешательство вызовет серьезное кровопроли­тие, то нам предоставили спокойно идти. Мы, таким образом, беспрепятственно дошли до залы, где и состоял­ся наш митинг. Никто из нас особенно не желал столкно­вения; но подъем, созданный этим шествием в боевом порядке, при звуках военной музыки, был таков, что труд­но сказать, какое чувство преобладало среди нас, когда мы добрались до залы: облегчение ли, что боевой схват­ки не произошло, или же сожаление о том, что все обо­шлось так тихо. Человек — крайне сложное существо.

Главная наша деятельность состояла в формулировке социалистического анархизма в теории и в практических его приложениях. И в этом направлении Юрская феде­рация выполнила работу, которая не умрет.

Мы замечали, что среди культурных наций зарожда­ется новая форма общества на смену старой: общество равных между собою. Члены его не будут более вынуж­дены продавать свой труд и свою мысль тем, которые те­перь нанимают их по своему личному усмотрению. Они смогут прилагать свои знания и способности к производ­ству на пользу всех; и для этого они будут складываться в организации, так устроенные, чтобы сочетать наличные силы для производства наивозможно большей суммы бла­госостояния для всех, причем в то же время личному почину будет предоставлен полнейший простор. Это общество будет состоять из множества союзов, объеди­ненных между собою для всех целей, требующих объеди­нения, — из промышленных федераций для всякого рода производства: земледельческого, промышленного, умст­венного, художественного; и из потребительских общин, которые займутся всем касающимся, с одной стороны, устройства жилищ и санитарных улучшений, а с другой — снабжением продуктами питания, одеждой и т. п.

Возникнут также федерации общин между собою и по­требительных общин с производительными союзами. И, наконец, возникнут еще более широкие союзы, покры­вающие всю страну или несколько стран, члены которых будут соединяться для удовлетворения экономических, умственных, художественных и нравственных потребно­стей, не ограничивающихся одною только страною. Все эти союзы и общины будут соединяться по свободному соглашению между собою. Так уже работают теперь сообща железнодорожные компании или же почтовые учреждения различных стран, не имея центрального же­лезнодорожного или почтового департамента, хотя пер­вые руководятся исключительно эгоистическими целями, а вторые принадлежат различным и часто враждебным государствам. Так же действуют метеорологические учре­ждения, горные клубы, английские спасательные станции, кружки велосипедистов, преподавателей, литераторов и так далее, соединяющиеся для всякого рода общей работы, а то попросту и для удовольствия. Развитию но­вых форм производства и всевозможных организаций будет предоставлена полная свобода; личный почин будет поощряться, а стремление к однородности и централиза­ции будет задерживаться. Кроме того, это общество отнюдь не будет закристаллизовано в какую-нибудь неподвижную форму: они будет, напротив, беспрерывно из­менять свой вид, потому что оно будет живой, развиваю­щийся организм. Ни в каком правительстве не будет тогда представляться надобности, так как во всех случаях, которые правительство теперь считает подлежащими своей власти, его заменит вполне свободное соглашение и союз­ный договор; случаи же столкновений неизбежно умень­шатся, а те, которые будут возникать, могут разрешаться третейским судом.

Никто из нас не уменьшал важности и величия той перемены, которая нам рисовалась впереди. Мы понимали, что ходячие взгляды о необходимости частной собствен­ности на землю, фабрики, копи, жилища и так далее для развития прогресса промышленности и о системе зара­ботной платы как средстве заставить людей работать еще не скоро уступят место более высоким понятиям об обще­ственной собственности и производстве. Мы знали, что предстоит утомительный период пропаганды, затем дол­гая борьба и ряд индивидуальных и коллективных воз­мущений против нынешней формы владения собствен­ностью; что нужны личные жертвы, отдельные попытки переустройства и местные революции, прежде чем изме­нятся установившиеся теперь взгляды на собственность. Тем более понимали мы, что культурные народы не захо­тят и не смогут отказаться разом от господствующих те­перь идей о необходимости власти, на которых мы все воспитывались. Понадобятся многолетняя пропаганда и длинный ряд отдельных возмущений против властей, а также полный пересмотр всех тех учений, которые извле­каются теперь из истории, прежде чем люди поймут, как они ошибались, когда приписывали своему правительству и законам то, что в действительности является резуль­татом их собственных привычек и общественных инстинк­тов. Мы знали все это. Но мы знали также, что, пропове­дуя преобразование в обоих этих направлениях, мы будем идти с прогрессом, а не против него.

Когда я ближе познакомился с западноевропейскими рабочими и с симпатизирующими им людьми из интелли­генции, я скоро убедился, что они ценят личную свободу гораздо выше, чем личное благосостояние. Пятьдесят лет тому назад рабочие готовы были продать свою лич­ную свободу всякого рода правителям и даже какому-нибудь Цезарю в обмен за обещание материальных благ. Но теперь этого нет. Я убедился, что слепая вера в выбор­ных правителей, даже если они взяты из лучших вожаков рабочего движения, вымирает у работников латинских рас. «Мы прежде всего должны узнать, что нам нужно, а тогда мы это лучше всего сделаем сами», — говорили они; и эта мысль была сильно распространена среди ра­ботников, гораздо сильнее, чем можно было бы предпо­ложить. Устав Интернационала начинался следующими словами: «Освобождение трудящихся должно быть делом самих трудящихся», и эта мысль пустила глубокие корни в умах. Печальный опыт Парижской Коммуны вполне подтверждал ее.

Когда началось восстание Коммуны, многие из сред­них классов готовы были сами начать попытки в социали­стическом направлении или по крайней мере не проти­виться им. «Когда мы с братом выходили из наших маленьких комнат на улицу, — сказал мне однажды Элизэ Реклю, — люди из зажиточных классов спрашивали нас со всех сторон: «Говорите, что делать? Мы готовы по­пытаться на новом пути». Но мы (и тут он ударил себя по лбу) тогда не знали, что им сказать».

Ни одно правительство не имело в своем составе столько представителей крайних партий, как Совет Ком­муны, избранный 25 марта 1871 года. В нем были пред­ставлены в соответствующей пропорции все оттенки ре­волюционных мнений: бланкисты, якобинцы, интернаци­оналисты. А между тем так как сами рабочие не имели определенных взглядов на социальные реформы, то они и не могли внушить их своим представителям, и потому правительство Коммуны ничего не сделало в этом на­правлении. Его парализовал уже самый факт оторван­ности от масс и пребывания в городской думе... И, думая об этом, мы понимали, что ради самого успеха социализма обязательно следует проповедовать идеи безначалия, самодеятельности и свободной личной инициативы — од­ним словом, идеи анархизма рядом с идеями о социали­зации собственности и производства.

Мы, конечно, предвидели, что при полной свободе мысли и действия для каждой личности мы неизбежно встретимся с некоторым крайним преувеличением наших принципов. Я видел уже нечто подобное в русском ниги­лизме. Но мы решили — опыт доказал, что мы не ошиб­лись,— что сама общественная жизнь при наличности открытой и прямой критики мнений и действий устранит понемногу крайние преувеличения. Мы действовали, в сущности, согласно старому правилу, гласящему, что сво­бода — наиболее верное средство против временных не удобств, проистекающих из свободы. Действительно, в человечестве есть ядро общественных привычек, достав­шееся ему по наследству от прежних времен и недоста­точно еще оцененное. Не по принуждению держатся эти привычки в обществе, так как они выше и древнее всякого принуждения. Но на них основан весь прогресс челове­чества, и до тех пор, покуда человечество не начнет вырождаться физически и умственно, эти привычки не могут быть уничтожены ни критикой людей, отрицаю­щих ходячую нравственность, ни временным возмущением против них. В этих воззрениях я убеждался все больше и больше, по мере того как росло мое знакомство с людьми и с жизнью.

Мы понимали в то же время, что необходимые пере­мены в этом направлении не могут быть вызваны одним каким-нибудь человеком, хотя бы и самым гениальным. Они явятся результатом не научного открытия и не откро­вения, а последствием созидательной работы самих на­родных масс. Народными массами — не отдельными ге­ниями — выработаны были средневековое обычное право, деревенская община, гильдия, артель, средневековый го­род и основы международного права.

Многие из наших предшественников пытались нари­совать идеальную республику, основывая ее то на прин­ципе власти, то — в редких случаях — на принципе сво­боды. Роберт Оуэн и Фурье дали миру свой идеал сво­бодного, органически развивающегося общества в про­тивоположность идеальной общественной пирамиде, вну­шенной Римскою империею и католическою церковью. Прудон продолжал работу Фурье и Оуэна, а Бакунин применил свое ясное и широкое понимание философии истории к критике современных учреждений, «создавая в то же время, как разрушал». Но все это было только подготовительной работой.

Международный рабочий союз (Интернационал) при­менил новый метод разрешения задач практической со­циологии — путем обращения к самим рабочим. Образо­ванные люди, присоединившиеся к Союзу, брались только объяснять рабочим, что происходит в различных стра­нах, разбирать добытые результаты и впоследствии помо­гать работникам точно выразить свои заключения. Мы не брались выводить из наших теоретических взглядов, каково должно быть идеальное общество; мы только приглашали рабочих исследовать причины настоящего зла и выработать на своих сходках и конгрессах практические основы лучшего общественного строя. Велось же обсуждение так: вопросы, поднятые на международном съезде, рекомендовались всем рабочим союзам как пред­мет для изучения в течение следующего года. Они обсуж­дались тогда во всей Европе, на небольших сходках отде­лов (секций), соответственно с местными нуждами каж­дой отрасли промышленности. Затем работы отделов пред­ставлялись съезду каждой федерации и, наконец, в более обработанной форме вносились на ближайший между­народный съезд всего Союза. Таким образом, снизу вы­рабатывались теоретические и практические основы того общества, к которому мы стремились. И Юрская феде­рация приняла широкое участие в выработке идеалов коллективизма и анархизма.

Что касается меня самого, то, находясь в столь благо­приятных условиях, я мало-помалу пришел к заключению, что анархизм — нечто большее, чем простой способ дей­ствия или чем идеал свободного общества. Он представ­ляет собою, кроме того, философию как природы, так и общества, которая должна быть развита совершенно другим путем, чем метафизическим или диалектическим методом, применявшимся в былое время к наукам о че­ловеке. Я видел, что анархизм должен быть построен теми же методами, какие применяются в естественных науках; но не на скользкой почве простых аналогий, как это делает Герберт Спенсер, а на солидном фундамен­те индукции, примененной к человеческим учреждениям. И я сделал все, что мог, в этом направлении.