II.

Интернационал и немецкая социал-демо­кратия. — Развитие Интернационала во Франции, в Испании и в Италии

Юрская федерация Интернационала сыграла важную роль в современном развитии социализма.

Всегда случается так, что, после того как политиче­ская партия поставит требования и заявит, что удовлет­ворится только выполнением этой программы, она вскоре разделится на две фракции. Одна остается тем, что бы­ла; другая же, хотя и заявляет, что не поступилась ни буквой, принимает некоторого рода компромиссы и посте­пенно от компромисса к компромиссу отступается от пер­воначальной программы и становится партией умеренных реформ.

Подобный раскол произошел и в Международном союзе работников. Открытым намерением союза при возникновении было уничтожение частной собственности и передача самим производителям всех орудии, необходи­мых для производства богатств. Работников всех наций призывали образовать свои собственные организации для прямой борьбы против капитализма. Им предлагалось выработать средства, как социализировать производство необходимых для жизни людей продуктов и их потребле­ние. И когда работники будут достаточно подготовлены, они должны завладеть орудиями производства и органи­зовать потребление без всякого отношения к современ­ному политическому строю, который должен быть совер­шенно переделан. Союз, таким образом, имел задачей подготовить громадный переворот сперва в умах, а затем в самой жизни. Союзу предстояло произвести революцию, которая открыла бы для человечества новую эру прогрес­са, основанного на всеобщей солидарности. Таков был идеал, пробудивший от сна миллионы европейских работ­ников и привлекший в союз лучшие умственные силы того времени.

Вскоре, однако, в Интернационале стали намечаться две фракции. Когда война 1870 года кончилась полным поражением Франции и Парижская Коммуна была раз­громлена, а против Международного союза проведены бы­ли драконовские законы, лишавшие французов возможно­сти участвовать в движении; когда, с другой стороны, в «объединенной» Германии, о создании которой немцы меч­тали с 1848 года, введен был парламентский строй, немцы сделали попытку изменить цели и методы всего социали­стического движения. Лозунгом социал-демократии, как называлась новая партия, стало — завоевание власти в существующем государстве. Первые успехи этой партии на выборах в рейхстаг возбудили большие надежды. Чис­ло депутатов социал-демократов было сперва два, потом семь, потом девять; поэтому даже рассудительные люди вычисляли, что к концу XIX столетия социал-демократы будут иметь большинство в германском парламенте и пу­тем законодательных мер смогут установить народное со­циалистическое государство. Социалистический идеал этой партии мало-помалу утратил свой характер. Вместо общественного строя, который должен был выработаться самими рабочими организациями, был выставлен идеал государственного заведования промышленностью, то есть государственный социализм, или, вернее, государственный капитализм. Так, например, в настоящее время в Швей­царии усилия социал-демократов в политическом отно­шении направлены к централизации и к борьбе с феде­рализмом, а в отношении экономическом — к эксплуа­тации железных дорог государством и к государствен­ной монополии в банковом деле и в продаже спиртных напитков. Государственное же заведование землею и главными крупными отраслями промышленности, а рав­но и организация потребления, будет, говорят нам, следующий шаг в более или менее отдаленном бу­дущем.

Мало-помалу жизнь и деятельность Германской со­циал-демократической партии совершенно подчинились соображениям о выборах в парламент. На рабочие союзы социал-демократы стали смотреть как на подсобные орга­низации для политической борьбы, а к стачкам относи­лись неодобрительно, потому что они отвлекают внима­ние работников от выборной борьбы. Социал-демократи­ческие вожди в то же время относились к каждому народ­ному движению и к каждой революционной агитации — в какой бы то ни было стране в Европе — еще более враждебно, чем капиталистическая печать.

В латинских странах, однако, новое течение нашло весьма мало последователей. Секции и федерации Интер­национала оставались верны принципам, которые были установлены при возникновении союза. Федералисты в си­лу своей истории и враждебные к мысли о централизован­ном государстве, обладая притом революционными тра­дициями, рабочие латинских стран не могли последовать за эволюцией, происходившей у немцев.

Распадение социалистического движения на две вет­ви определилось тотчас же после франко-германской войны. Как я уже упомянул, Интернационал создал себе центральное правление в лице Генерального совета, пре­бывавшего в Лондоне. И так как душой Совета были два немца, Энгельс и Маркс, то он вскоре стал главною крепостью нового социал-демократического движения. Вдохновителями же и умственными вождями латинских федераций стали Бакунин и его друзья.

Разлад между марксистами и бакунистами отнюдь не был делом личного самолюбия. Он представлял собою неизбежное столкновение между принципами федерализма и централизации, между свободной коммуной и отеческим управлением государства, между свободным творческим действием народных масс и законодательным улучшением существующих условий, созданных капиталистическим строем...

На Гаагском конгрессе Интернационала, состояв­шемся в 1872 году, лондонский Генеральный совет путем фиктивного большинства исключил из Международного союза рабочих Бакунина, его друга Гильома и всю Юр­скую федерацию. Но так как было несомненно, что Испан­ская, Итальянская и Бельгийская федерации примут сторону юрцев, то конгресс попытался распустить Интер­национал. Он постановил, что новый Генеральный совет, состоящий из нескольких социал-демократов, будет за­седать в Нью-Йорке, где не существовало рабочих орга­низаций, которые могли бы контролировать Совет. С тех пор так о нем и не слыхали, тогда как Испанская, Итальян­ская, Бельгийская и Юрская федерации продолжали существовать еще лет пять или шесть и ежегодно соби­рались на обычные конгрессы.

В то время как я приехал в Швейцарию, Юрская федерация была центром и наиболее известным вырази­телем Интернационала. Бакунин только что умер в Берне (1 июля 1876 года), но федерация удерживала то же положение, которое заняла под его влиянием. Через ме­сяц после смерти Бакунина в Берне же собрался конгресс Интернационала. Решено было на могиле Бакунина сде­лать попытку примирения между марксистами и бакунистами. Гильом писал мне об этом, но я предвидел, что из этого ничего не выйдет. Но Гильом искренно желал примирения и искренно хотел протянуть руку. Примире­ние отчасти было налажено. Каждой стране предостав­лялось право придавать социалистической деятельности тот характер, какой найдут нужным. Если Германии больше всего подходит парламентская социал-демокра­тическая деятельность — пусть так и будет. Анархисты не станут нападать за это на немцев. Но зато пусть и немцы предоставят Италии, Испании, Швейцарии и Бельгии идти своим путем, не прибегая к таким гнус­ностям, как, например, обвинение Бакунина в шпионстве, в котором обвиняли Бакунина марксисты в пятидесятых годах.

Либкнехт с Бебелем, приехавшие на Бернский кон­гресс, ручались за это от имени партии.

И вдруг среди этих примирительных излияний в Же­неве выходит громоносная и ядовитая статья Беккера против бакунистов. Эта статья разожгла страсти, и между марксистами и бакунистами снова разгорелась вражда.

Положение дел во Франции, Испании и Италии было таково, что только благодаря тому, что революционный дух, развившийся между работниками раньше франко-прусской войны, поддерживался Интернационалом, пра­вительства не решались раздавить все рабочее движение и начать царство белого террора Известно, что вступление на французский престол графа Шамбора, одного из Бурбонов, едва не стало совершившимся фактом. Мак-Магон оставался президентом республики только для того, чтобы подготовить реставрацию монархии. Самый день торже­ственного въезда нового императора Генриха V в Париж был уже назначен; даже хомуты, украшенные королев­ской короною и вензелем, были уже готовы. Известно также, что реставрация монархии не удалась потому, что Гамбетта и Клемансо, оппортунист и радикал, орга­низовали в значительной части Франции ряд вооружен­ных комитетов, готовых восстать, как только начнется государственный переворот. Но главную силу этих коми­тетов составляли рабочие, из которых многие принадле­жали прежде к Интернационалу и сохранили прежний дух. И я могу сказать на основании того, что знаю лично, что, если бы радикальные вожди буржуазии поколебались в решительный момент, рабочие, наоборот, в этих коми­тетах, особенно на юге, воспользовались бы первой возможностью, чтобы поднять восстание, которое, начавшись для защиты республики, пошло бы дальше в социалистическом направлении.

То же самое можно сказать и об Испании. Как только духовенство и аристократия, окружавшие короля, толкали его на путь реакции, республиканцы сейчас же грозили восстанием, в котором, как они знали, действительно боевым элементом выступят работники. В одной Катало­нии тогда было более ста тысяч рабочих, организованных в сильные союзы, более восьмидесяти тысяч испанцев принадлежали к Интернационалу, правильно собирались на конгрессы и аккуратно платили свои членские взносы с чисто испанским сознанием долга. Я говорю об этих организациях на основании личного знакомства на месте. Я знаю, что они готовились провозгласить федеративную испанскую республику и отказаться от колоний, а в тех местностях, которые способны были идти дальше, сделали бы попытки в смысле коллективизма. Один только по­стоянный страх восстания удержал испанскую монархию от разгрома всех рабочих и крестьянских организаций и от грубой клерикальной реакции.

Подобные же условия господствовали и в Италии. В северной ее части рабочие союзы еще не достигли тогда такого развития, как теперь, но различные части страны были усеяны секциями Интернационала и рес­публиканскими группами. Монархия жила под вечным страхом свержения, если республиканцы средних клас­сов обратятся к революционным элементам среди ра­бочих.

Одним словом, вспоминая теперь прошлое, отделенное четвертью века, я с уверенностью могу сказать, что если Европа не погрузилась после 1871 года в мрак самой тяжелой реакции, то обусловливается это главным обра­зом тем революционным духом, который пробудился на Западе до франко-прусской войны и поддерживался пос­ле разгрома Франции анархическими элементами Ин­тернационала: бланкистами, мадзинианцами и испан­скими «кантоналистами» (федеративными республикан­цами) .

Конечно, марксисты, поглощенные всецело своею мест­ною избирательною борьбою, мало знали обо всем этом. Страшась навлечь на свои головы бисмарковские громы и боясь больше всего, чтобы в Германии не проявился революционный дух и не повел бы к репрессиям, кото­рых они, не будучи достаточно сильными, не могли встре­тить лицом к лицу, социал-демократы из тактических соображений не только относились отрицательно ко всем западным революционерам, но мало-помалу прониклись ненавистью к революционному духу вообще. Они злобно обличали его, где бы он ни проявился, даже тогда, когда усмотрели первые его проявления в России.

Случалось ли, что Вера Засулич выстрелила в Трепова, или что русские студенты с рабочими устроили демонстрацию на Казанской площади, или что рабочие в таком-то городе в Италии или в Испании сожгли таможенные будки или отказались платить налоги, или, наконец, произошла где-нибудь революционная шутка, как, например, на колокольню нацепили красный флаг в ночь на 18 марта, «Vorwarts» («Форвертс») изливал тотчас же свой яд и весь свой словарь истинно немецкой ругани и на Засулич, и на русских студентов, и на казанскую демонстрацию, и на итальянских и испанских рабочих, осмелившихся дать выход своему бунтовскому духу. «Putschmacher»'ы («вспышкопускатели») — писали презрительно в «Форвертсе» и восхваляли свою тактику, благодаря которой никто не смел и полицейскому ответить дерзостью на дерзость, храня всю свою энергию на тот день, когда придется уговаривать рабочих подавать свои голос на выборах за тою или другого социал-демократи­ческого депутата.

При Мак-Магоне немыслимо было издавать револю­ционные газеты во Франции. Даже пение «Марсельезы» считалось преступлением. Помню, как меня поразил тот ужас, который охватил моих попутчиков третьего класса, когда несколько новобранцев затянули на платформе революционную песню: то было в мае 1878 года! «Разве опять позволено петь «Марсельезу»?» — спрашивали они тревожно друг друга... Таким образом, социалистических газет во Франции не было. Испанские газеты издавались очень хорошо, и некоторые манифесты испанских кон­грессов прекрасно излагали принципы анархического со­циализма. Но кто же за пределами Испании знает что-нибудь об ее идеалах? Что же касается до итальянских газет, то они все были недолговечны: появлялись, исчеза­ли и снова возникали под другими названиями; и, не­смотря на то что некоторые из них были превосходны, никто их не знал за пределами Италии. Поэтому Юрская федерация, с ее газетами на французском языке, стала очагом, где поддерживался и формулировался в латинских странах тот дух, который, повторяю это снова, спас Европу от мрачного периода реакции. Юрская федерация явилась также почвой, на которой теоретические положе­ния анархизма были разработаны Бакуниным и его после­дователями на языке, понятном на материке Европы.