XIII.

Кружок «чайковцев». — Дмитрий, Сергей, Софья Перовская, Чайковский

Я поспешил, конечно, поделиться с друзьями моими книгами и впечатлениями, вынесенными из знакомства с Интернационалом. Собственно говоря, в университете у меня не было друзей: я был старше большинства моих товарищей, а среди молодых людей разница в несколько лет всегда является помехой тесному сближению. Нужно также прибавить, что, с тех пор как был введен устав 1861 года, лучшие молодые люди, то есть наиболее развитые и независимые, отсеивались в гимназиях и не допускались в университет. Поэтому большинство моих товарищей были хорошие юноши, трудолюбивые, но они не интересовались ничем, кроме экзаменов. Я подружился только с одним — Дмитрием Клеменцом. Он был ро­дом из Южной России и, хотя носил немецкую фамилию, вряд ли говорил по-немецки, а в типичном его лице не было ничего тевтонского. Он был развитой, начитанный человек и много думал, очень любил науку и глубоко уважал ее, но подобно большинству из нас скоро пришел к заключению, что стать ученым — значит перейти в стан филистеров, тогда как впереди такое множество другой, не терпящей отлагательства работы. Он посещал универ­ситет около двух лет, затем бросил его и весь отдался социальной деятельности. Жил он бог весть как. Сомне­ваюсь даже, была ли у него постоянная квартира. Иногда он приходил ко мне и спрашивал: «Есть у вас бума­га?» Забрав запас ее, он примащивался где-нибудь у края стола и прилежно переводил часа два. То немногое, что он зарабатывал подобным образом, с избытком покры­вало его скромные потребности, и, кончив работу, Клеменц плелся на другой конец города, чтобы повидаться с това­рищами или помочь нуждающемуся приятелю. Он готов был исколесить весь Петербург пешком, чтобы выхлопо­тать прием в гимназию какого-нибудь мальчика, в кото­ром товарищи принимали участие. Он, несомненно, был очень талантлив. В Западной Европе гораздо менее одаренный человек, чем он, наверное, стал бы видным поли­тическим или социалистическим вождем. Но мысль о гла­венстве никогда не приходила ему в голову. Честолюбие было ему совершенно чуждо, зато я не знаю такой общественной работы, которую Дмитрий счел бы слишком мелкой. Впрочем, эта черта была свойственна не только ему одному. Ею отличались все те, которые в то время вращались в студенческих кружках.

Вскоре после моего возвращения из-за границы Дмит­рий предложил мне поступить в кружок, известный в то время среди молодежи под названием кружка Чайков­ского. Под этим именем он сыграл важную роль в социаль­ном развитии России и под тем же именем перешел в историю.

— Члены нашего кружка большею частью конститу­ционалисты, — сказал мне Клеменц, — но все они прекрас­ные люди. Они готовы принять всякую честную идею. У них много друзей повсюду в России; вы сами увидите впоследствии, что можно сделать

Я был уже знаком с Н. В. Чайковским и некоторыми членами его кружка. Чайковский произвел на меня обая­тельное впечатление с первого же раза. И до настоящего времени, в продолжение многих лет, наша дружба не поколебалась.

Кружок возник из очень небольшой группы мужчин и женщин (в числе последних были Софья Перовская и три сестры Корниловы), соединившихся для самообра­зования и самоусовершенствования. В 1869 году Не­чаев попытался организовать тайное революционное об­щество из молодежи, желавшей работать среди народа. Но для достижения своей цели он прибег к приему ста­ринных заговорщиков и не останавливался даже перед обманом, чтобы заставить членов общества следовать за собою. Такие приемы не могут иметь успеха в России, и скоро нечаевская организация рухнула. Всех членов арестовали; несколько лучших людей из русской интел­лигенции сослали в Сибирь, прежде чем они успели сде­лать что-нибудь. Кружок саморазвития, о котором я го­ворю, возник из желания противодействовать нечаевским способам деятельности. Чайковский и его друзья рассу­дили совершенно верно, что нравственно развитая лич­ность должна быть в основе всякой организации незави­симо от того, какой бы политический характер она потом ни приняла и какую бы программу деятельности она ни усвоила под влиянием событий. Вот почему кружок Чайковского, постепенно раздвигая свою программу, так широко распространился по России и достиг таких серь­езных результатов. Поэтому также впоследствии, когда свирепые преследования со стороны правительства по­родили революционную борьбу, кружок выдвинул ряд выдающихся деятелей и деятельниц, павших в бою с са­модержавием.

В то время, то есть в 1872 году, кружок не имел в себе ничего революционного. Если бы он остался простым кружком саморазвития, то члены его скоро закамене­ли бы, как в ските. Но кружок нашел подходящую ра­боту. Чайковцы стали распространять хорошие книги. Они покупали целыми изданиями сочинения Лассаля, Флеровского-Берви («О положении рабочего класса в России»), Маркса, труды по русской истории и распро­страняли их среди студентов в провинциальных городах. Через несколько лет в «тридцати восьми губерниях Рос­сийской империи», употребляя подсчет обвинительного акта, не было сколько-нибудь значительного города, где кружок не имел бы товарищей, занимавшихся распрост­ранением этого рода литературы. С течением времени под влиянием общего хода событий и побуждаемый вестя­ми, прибывавшими из Западной Европы, о быстром росте рабочего движения кружок все больше становился цент­ром социалистической пропаганды среди учащейся мо­лодежи и естественным посредником между членами про­винциальных кружков. А затем наступил день, когда преграда, отделявшая студентов от работников, рухнула и завязались прямые сношения с петербургскими и от­части провинциальными рабочими. В это самое время, весной 1872 года, я присоединился к кружку.

Мои читатели в Западной Европе, вероятно, немало были разочарованы, когда узнали, что принятие в тайное общество не сопровождалось никакими клятвами и обря­дами, о которых так много наговорили им романисты. Ничего этого, конечно, не было. Даже одна мысль о ри­туале приема насмешила бы нас и вызвала бы со стороны Клеменца такую саркастическую усмешку, от которой любитель церемоний, если бы такой нашелся, устыдил­ся бы. У кружка даже не было устава. В члены прини­мались только хорошо известные люди, испытанные мно­го раз, так что им можно было безусловно доверять. Прежде чем принять нового члена, характер его обсуж­дался со всею откровенностью, присущею нигилистам.

Малейший признак неискренности или сомнения — и его не принимали. Чайковцы не гнались за тем, чтобы набрать побольше членов. Тем меньше стремились они к тому, чтобы непременно руководить всеми многочислен­ными кружками, зарождавшимися в столицах и в про­винции, и взять, так сказать, на откуп все движение среди молодежи. С большинством из кружков мы были в дружеских сношениях; мы помогали им, и они помогали нам; но мы не покушались на их независимость.

Наш кружок оставался тесной семьей друзей. Ни­когда впоследствии я не встречал такой группы идеаль­но чистых и нравственно выдающихся людей, как те че­ловек двадцать, которых я встретил на первом заседании кружка Чайковского. До сих пор я горжусь тем, что был принят в такую семью.