VI.

Высшее женское образование. — Стремле­ние женской молодежи к науке. — При­чины успеха

Единственным светлым явлением в петербургской жиз­ни было движение среди молодежи обоего пола. Здесь слилось несколько различных течений, и они образовали мощный агитационный поток, который вскоре принял подпольный и революционный характер и на пятнадцать лет приковал к себе внимание всей России. Об этом движении я скажу ниже. Теперь же остановлюсь на борь­бе русских женщин из-за высшего образования. Цент­ром этого движения был тогда Петербург.

Каждый день, когда молодая жена моего брата воз­вращалась с педагогических курсов, на которых слушала лекции, она сообщала нам что-нибудь новое об оживле­нии, господствовавшем там. Там шли горячие толки об открытии для женщин особых университетов и медицин­ских курсов; устраивались лекции и собеседования о шко­лах и о различных методах образования, и тысячи жен­щин принимали в них горячее участие, обсуждая разные вопросы в своих кружках. Появились общества перевод­чиц, издательниц, переплетчиц и типографщиц, в которых женщины, съезжавшиеся в Петербург и готовые взяться за всякий труд, лишь бы добиться возможности полу­чить высшее образование, могли бы получать занятие. Словом, в этих женских кругах пульс жизни бился силь­но и часто представлял резкую противоположность тому, что я видел в других сферах.

Когда выяснилось, что правительство твердо решило не допускать женщин в существующие университеты, они употребили все усилия, чтобы добиться открытия своих собственных высших курсов. В Министерстве на­родного просвещения им сказали, что девушки, окончив­шие женскую гимназию, не имеют достаточной подго­товки для слушания университетских лекций. «Отлич­но, — ответили они, — разрешите нам в таком случае устроить подготовительные курсы. Введите какую хотите программу. Мы не просим даже денежной помощи от государства. Только дайте разрешение. Все остальное мы сделаем сами». Но разрешение, конечно, не дали.

Тогда женщины организовали в различных частях Петербурга научные курсы в частных домах. Многие профессора, сочувствовавшие движению, вызвались читать лекции, и, хотя сами люди небогатые, они предуп­редили основательниц, что всякий намек о вознаграждении сочтет за личное оскорбление. Затем, летом, под руководством профессоров университета устраивались в окрестностях Петербурга геологические и ботанические экскурсии, и большею частью на экскурсии собирались женщины. На акушерских курсах слушательницы убе­дили профессоров читать каждый предмет гораздо пол­нее, чем требовалось по программе, и добились препо­давания предметов, вовсе не входивших в программу. Словом, женщины пользовались всякою возможностью, всякою брешью в крепости, чтобы взять ее штурмом. Они добились доступа в анатомический театр профессора Гру­бера и своими превосходными работами заручили на свою сторону старого ученого, для которого анатомия была культом. И если они узнавали, что какой-нибудь профессор согласен допустить их в свою лабораторию по вечерам или по воскресеньям, то немедленно поль­зовались этим случаем учиться.

Наконец, несмотря на все нежелание Министерства, подготовительные курсы, под названием педагогических, открылись. В самом деле, нельзя же было воспретить будущим матерям изучение методов воспитания! Но так как метод преподавания ботаники или естественных наук вообще нельзя изучать абстрактно, то вскоре в программу педагогических курсов вошли эти предметы, а потом еще и другие.

Шаг за шагом женщины расширяли свои права. Как только становилось известно, что тот или другой профес­сор в Германии собирается открыть свою аудиторию женщинам, как в его двери уже стучались русские слуша­тельницы. Они изучали право и историю в Гейдельберге, математику в Берлине. В Цюрихе более ста женщин и де­вушек работали в лабораториях университета и политех­никума. Там они добились более важного, чем доктор­ские дипломы, а именно уважения лучших профессоров, которые и высказывали его публично. Когда я приехал в Цюрих в 1872 году и познакомился с некоторыми сту­дентками, то был поражен тем, как молодые девушки в политехникуме разрешали при помощи дифференциаль­ного исчисления сложные задачи по теории теплоты или упругости так легко, будто много лет учились математи­ке. Среди русских девушек, изучавших математику в Бер­лине под руководством Вейерштрасса, была, как известно, Софья Ковалевская, ставшая впоследствии профессором Стокгольмского университета. Кажется, она была первый профессор-женщина в мужском университете, по крайней мере в XIX веке. Ковалевская была так молода, что в Швеции все называли ее не иначе как уменьшительным именем.

Александр II ненавидел ученых женщин. Когда он встречал девушку в очках и в гарибальдийской шапочке, то пугался, думая, что перед ним нигилистка, которая вот-вот выпалит в него из пистолета. А между тем, не­смотря на его нежелание, несмотря на оппозицию жандармов, изображавших царю каждую учащеюся женщину революционеркой, несмотря на громы против всего движения и на гнусные обвинения, которые Катков печатал в каждом номере своей подлой газеты, женщины все же добились открытия ряда курсов. Некоторые из них полу­чили докторские дипломы за границей, а в 1872 году они добились разрешения открыть в Петербурге высшие медицинские курсы на частные средства. Когда же прави­тельство отозвало учащихся женщин из Цюриха из стра­ха, что они будут знакомиться там с революционерами и проводить потом революционные идеи на родине, то оно вынуждено было открыть в России для них высшие кур­сы, то есть женские университеты, в которых скоро ока­залось более тысячи слушательниц. Не поразительно ли, в самом деле, что, несмотря на правительственное гоне­ние на медицинские курсы, несмотря на временное за­крытие их, в России теперь более 670 женщин-врачей*.

* Писано в 1898 году.

Без сомнения, то было великое движение, изумитель­ное по своим результатам и крайне поучительное вообще. Победа была одержана благодаря той преданности на­родному делу, которую проявили женщины. Они проявили ее как сестры милосердия во время Крымской войны, впоследствии как учредительницы школ, как земские аку­шерки и фельдшерицы, и, наконец, еще позже, они стали сестрами милосердия и врачами в тифозных бараках во время русско-турецкой войны и здесь заслужили уваже­ние не только военных властей, но и самого Александ­ра II, недружелюбно относившегося к ним сначала. Я знаю двух женщин, которые служили на войне сестрами мило­сердия Они отправились с чужим паспортом, так как их усердно разыскивали жандармы. Одну из них, наиболее важную «преступницу» С. Н. Лаврову, принимавшую большое участие в моем побеге, назначили даже старшей сестрой в военном госпитале, где подруга ее едва не умерла от тифа. Короче, женщины брались за всякое дело, с какими бы трудностями оно ни было сопряжено, если только могли быть полезны народу. И так поступали не единичные личности, а тысячи. Они в буквальном смысле слова завоевали свои права.

Другой характерной чертой женского движения было то, что в нем не образовалось упомянутой выше пропа­сти между двумя поколениями: старших и младших се­стер. Во всяком случае через овраг было немало мости­ков. Те женщины, которые были первыми инициаторами движения, никогда не порывали потом связи с младши­ми сестрами даже тогда, когда последние ушли гораздо дальше вперед и стали придерживаться крайних взгля­дов. Они преследовали свои цели в высших сферах, они держались в стороне от всяких политических агитаций, но они никогда не забывали, что сила движения в массе более молодых женщин, большая часть которых примк­нула впоследствии к революционным кружкам. Эти во­жаки женского движения были олицетворением коррект­ности; я считал их даже слишком корректными; но они не порывали с молодыми студентками, типичными ниги­листками по внешности: стрижеными, без кринолинов, щеголявшими демократическими замашками. От этой молодежи вожаки движения держались немного в сторо­не; иногда даже отношения обострялись; но они никогда не отрекались от своих младших сестер — великое дело, скажу я,— во время тогдашних безумных преследований.

Вожаки женского движения, казалось, говорили бо­лее демократической молодежи: «Мы будем носить наши бархатные платья и шиньоны, потому что нам приходит­ся иметь дело с глупцами, видящими в наряде признак политической благонадежности; но вы, девушки, вольны в ваших вкусах и наклонностях». Когда русское прави­тельство приказало студенткам, учившимся в Цюрихе, возвратиться на родину, изящные дамы-вожаки не отвер­нулись от них. Они только сказали правительству: «Вам это не нравится? Так откройте высшие женские курсы в России. Иначе наши девушки поедут за границу в еще большем числе и, конечно, будут вступать там в сноше­ния с эмигрантами». Когда же их попрекали тем, что они воспитывают революционерок, и грозили, что закроют высшие женские курсы и академию, они отвечали: «Да, многие студенты становятся революционерами, но разве из этого следует, что надо закрыть все университеты?» Как редки политические вожаки, имеющие мужество не отвернуться от крайнего крыла своей собственной пар­тии!

Секрет этой благоразумной и успешной тактики объ­ясняется тем, что ни одна из женщин, стоящих во главе движения, не была просто «феминисткой», желавшей за­нять привилегированное положение в обществе или в го­сударстве. Совсем напротив. Симпатии большинства бы­ли на стороне народа. Я помню живое участие, которое принимала Стасова в воскресных школах 1861 года, пом­ню те дружеские отношения, которые она и ее друзья завязывали среди девушек-фабричных, интересуясь тя­желой жизнью работниц, их борьбой с жадными хозяе­вами. Помню также то горячее участие, которое слуша­тельницы педагогических курсов приняли в сельских шко­лах и в трудах тех немногих, которым, как барону Корфу, на некоторое время разрешали заниматься педагогиче­ской деятельностью среди народа. Помню также обще­ственный дух, которым были проникнуты эти курсы. Пра­ва, за которые они боролись — как вожаки, так и масса этих женщин, — были вовсе не право на получение лично для себя высшего образования, а гораздо больше, несравненно больше — право быть полезными дея­тельницами среди народа. В этом и была причина их успеха.