VII.

Восстание ссыльных поляков на Кругобайкальской дороге. — Усмирение. — Вы­ход в отставку

Я был тогда далеко в Витимских горах, когда ссыльные поляки, работавшие на Кругобайкальской дороге, сдела­ли отчаянную попытку сбросить оковы и пробраться в Китай через Монголию. Против них послали войска, и один русский офицер был убит повстанцами. Я узнал подробности этого восстания, когда возвратился в Ир­кутск, где около пятидесяти поляков должны были су­диться военным судом; а так как заседания военных судов в России бывают открытыми, то я присутствовал все вре­мя и записывал речи. Я составил подробный отчет, кото­рый и был, к великому неудовольствию генерал-губер­натора, помещен целиком в «Биржевых ведомостях» за 1866 год (другой отчет, составленный Вагиным, был по­мещен в «Петербургских ведомостях»).

После восстания 1863 года в одну Восточную Сибирь прислали одиннадцать тысяч мужчин и женщин, глав­ным образом студентов, художников, бывших офицеров, помещиков и в особенности искусных ремесленников — лучших представителей варшавского пролетариата. Боль­шую часть их послали в каторжные работы, остальных же поселили в деревнях, где они не находили работы и почти умирали с голода. Каторжники-поляки работали или в Чите, где они строили баржи (то были наиболее счастливые), или на казенных чугунолитейных заводах, или на соляных варницах. Я видел последних в Усть-Куте на Лене. Полуголые, они стояли в балагане вокруг громадного котла и мешали кипевший густой рассол длинны­ми веслами. В балагане жара была адская; но через ши­рокие раскрытые двери дул леденящий сквозняк, чтобы помогать испарению рассола. В два года работы при по­добных условиях мученики умирали от чахотки.

Впоследствии значительное число ссыльных поляков поставили на постройку Кругобайкальской дороги. Байкал, как известно, длинное и узкое альпийское озеро, окруженное живописными горами от трех до пяти тысяч футов высоты, которое отделяет Иркутскую губернию от Забайкалья и Амурской области. Зимой переправляют­ся по льду, а летом — на пароходах. Но весной и осенью добраться до Читы и до Кяхты можно было только окруж­ной горной тропой, по старой Кругобайкальской дороге, пересекая хребты в семь-восемь тысяч футов высоты. Я раз проехал этой дорогой и, конечно, глубоко наслаж­дался великолепною панорамою гор, покрытых в мае толстым слоем снега. Но в общем дорога была ужасна. Тракт идет у подножья высоких гор, круто спускающих­ся к озеру и покрытых снизу доверху первобытным лесом. Ущелья и потоки на каждом шагу пересекают дорогу. Двенадцать верст перевала через хребет Хамар-Дабан заняли у меня семнадцать часов, от трех утра до восьми вечера Лошади наши постоянно проваливались в рыхлый снег и погружались вместе с всадниками в ледяные потоки, текущие под снежный покров. В конце кон­цов решено было проложить постоянную тележную до­рогу вдоль самого берега озера, взрывая порохом от­весные скалы и перекидывая мосты через бесчисленные горные потоки. Эту трудную работу выполняли польские ссыльные.

За последние сто лет в Сибирь было послано немало русских политических ссыльных, но по характерной рус­ской черте они подчинялись своей участи и никогда не восставали. Они давали убивать себя медленной смертью и не пытались даже освободиться. Поляки же, к чести их будь сказано, никогда не несли своего жребия с такой покорностью. На этот раз они устроили настоящее восста­ние. Конечно, шансов на успех у них не было никаких, но они тем не менее восстали. Впереди их было громад­ное озеро, а позади их возвышались горные пустыни Северной Монголии. Они решили поэтому обезоружить карауливших их солдат, выковать страшное оружие повстанцев — косы и пробиться через горы Монголии к морю, в Китай, где их могли бы принять английские корабли. И вот раз в Иркутск пришло известие, что часть поляков, работавших на Кругобайкальской дороге, возмутилась и обезоружила около дюжины солдат. Про­тив них могли отправить из Иркутска отряд пехоты, всего в восемьдесят человек. Переправившись через Байкал на пароходе, солдаты пошли против повстанцев, находившихся на другом берегу озера.

Зима 1866 года в Иркутске была особенно скучная. В столице Восточной Сибири не наблюдалось такого резкого деления на классы, как в остальных русских про­винциальных городах. Иркутское «общество» состояло из офицеров, чиновников, жен и дочерей местных купцов и священников. Зимой они все встречались по четвергам в собрании. В том году, однако, не чувствовалось оживле­ние на вечерах. Любители драматического искусства тоже терпели неудачи. Даже картежная игра, обыкновенно процветающая в Сибири, и та шла вяло в эту зиму. Сре­ди офицеров чувствовался недостаток в деньгах, и даже приезд нескольких горных инженеров не ознаменовался грудами бумажек, являвшимися прежде так кстати для рыцарей зеленого поля.

Сезон решительно был скучный: настоящий сезон для спирических опытов и говорящих столов. Один господин, баловень иркутского общества, который в предыдущую зиму забавлял всех рассказами из народной жизни, принялся теперь за стучащие столы, когда увидал, что его анекдоты потеряли прежний интерес. Он был ловкий че­ловек, и через неделю весь Иркутск помешался на таких «опытах». Новая жизнь открылась для тех, которые не знали, как убить время. Стучащие столы появились в каждой гостиной, ухаживание очень удобно уживалось со стуком духов. Поручик Прохоров очень серьезно отнес­ся и к столам, и к ухаживанию. Быть может, это послед­нее ему менее удавалось, чем первое. Во всяком случае, когда прибыло известие о польском восстании, он отпро­сился присоединиться к отряду.

«Иду против поляков, — писал он в своем дневнике, интересно было бы вернуться легко раненным».

Он был убит. Он гарцевал на коне рядом с полковни­ком, командовавшим солдатами, когда началась «битва с повстанцами», пышное описание которой можно найти в архивах генерального штаба. Солдаты медленно двигались по дороге, когда встретили около пятидесяти по­ляков, из которых пять или шесть были вооружены ружья­ми, а остальные — косами. Поляки засели в лесу и время от времени попаливали. Солдаты отвечали на выстрелы. Прохоров дважды просил у полковника разрешения спе­шиться и броситься в цепь, так что полковник в конце кон­цов сердито приказал поручику оставаться на своем месте. Несмотря на приказ, Прохоров вдруг исчез. В лесу раз­далось несколько выстрелов, затем послышались дикие крики. Солдаты бросились по направлению к ним и на­шли поручика, плавающего в крови на траве. Поляки выпустили последние заряды и сдались. Битва кончи­лась, Прохоров лежал мертвым.

Он бросился с револьвером в руках в чащу, где на­ткнулся на несколько косиньеров, выпустил в них наудачу все свои заряды и ранил одного. Тогда остальные ки­нулись на Прохорова с косами.

На другом конце дороги, на западном берегу озера, два русских офицера самым позорным образом обошлись с «мирными» поляками, работавшими в этом месте, но не присоединившимися к восстанию. С грубыми руга­тельствами один из офицеров вбежал в балаган, где жили ссыльные, и стал стрелять по ним из револьвера, причем тяжело ранил двух. Другой привязывал мирных поляков к возам и жестоко расправлялся с ними нагай­кой — так себе, для потехи.

По логике сибирских властей выходило, что так как убит русский офицер, то следует казнить несколько по­ляков. Военный суд приговорил к смертной казни пять человек: Шарамовича, красивого, умного и энергичного тридцатилетнего пианиста, командовавшего восстанием, шестидесятилетнего старика Целинского, бывшего преж­де русским офицером, и трех других, фамилий которых я не помню.

Генерал губернатор телеграфировал в Петербург и просил разрешения смягчить приговор, но ответа не последовало. Он обещал нам не приводить в исполнение смертного приговора, но, прожив несколько дней и не по­лучив ответа из Петербурга, приказал совершить казнь секретно, рано утром. Ответ из Петербурга прибыл почтой, через месяц! Генерал-губернатору предоставлялось «по­ступить по собственному благоусмотрению».

Пять человек были уже расстреляны

Мне часто приходилось слышать, что это восстание было безрассудно, а между тем горсть храбрых повстанцев добилась кое-чего. О бунте стало известно за грани­цей. Казни, жестокость двух офицеров, которая раскры­лась на суде, вызвали сильное волнение в Австрии. Австрийское правительство заступилось за галичан, при­нимавших участие в революции 1863 года и сосланных тогда в Сибирь, и некоторые из них были возвращены на родину. Вообще вскоре после мятежа 1866 года положе­ние всех ссыльных поляков заметно улучшилось. И этим они обязаны были бунту, тем, которые взялись за оружие, и тем пяти мужественным людям, которые были расстре­ляны в Иркутске.

Для меня и для брата восстание послужило уроком. Мы убедились в том, что значит так или иначе принадле­жать к армии. Я находился далеко, в экспедиции, но Александр был в Иркутске, и его сотню двинули против поляков. К счастью, командир полка, в котором служил брат, хорошо знал его и под каким то предлогом прика­зал другому офицеру командовать отрядом. Иначе Алек­сандр, конечно, отказался бы выступить в поход. Если бы я был тогда в Иркутске, то сделал бы то же самое.

Мы решили расстаться с военной службой и возвра­титься в Россию. Сделать это было не особенно легко, в особенности брату, который женился в Сибири, но в конце концов все устроилось, и весной 1867 года мы по­ехали в Петербург.