XLVII

НАРОДНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ. ПРИНУДИТЕЛЬНЫЙ ЗАЕМ

Тем, кто еще сомневается, чтобы революция была поставлена в необходимость исключить из Конвента главных руководителей Жиронды, достаточно будет, чтобы убедиться в этой необходимо­сти, окинуть взглядом законодательную работу, совершенную Кон­вентом тотчас же после того, как сопротивление его правой было надломлено.

Принудительный заем у богатых на нужды войны; назначение максимальных цен для главных жизненных припасов; возвращение общинам всех мирских земель, отнятых у них со времени указа 1669 г.; уничтожение, окончательное и без выкупа, феодальных прав; законы о наследовании с целью раздробления состояний, накопляемых в одних руках; демократическая конституция 1793г. — все эти меры быстро последовали одна за другой, как только сопротивление правых было ослаблено исключением 31 жирон­дистского депутата.

Период, начинающийся 31 мая 1793 г. и продолжающийся до 27 июля 1794 (т. е. до 9 термидора II года республики), представ­ляет собой самый важный период революции. Великие изменения, которые только наметило в принципе Учредительное собрание в ночь 4 августа 1789 г., осуществляются наконец после четырех­летнего сопротивления обновленным Конвентом. При этом народ — санкюлоты, как тогда выражались, — не только заставляет Кон­вент провести ряд коренных революционных мер, он же приводит их в исполнение на местах при помощи народных обществ, к ко­торым обращаются комиссары Конвента, когда им приходится со­здавать в городах и деревнях революционную исполнительную власть.

Голод еще продолжается в течение этого периода, и война, ко­торую республике приходится вести против Англии, блокирующей все порты Франции, и против прусского короля, австрийского им­ператора и королей сардинского и испанского, принимает ужасаю­щие размеры. Тягости, налагаемые войной на население, так ве­лики, что их трудно даже себе представить, если не приглядеться к мелким подробностям, встречающимся в документах того времени и рисующим бедность и разорение, до которых доведена была Франция. В этих условиях, поистине трагических, когда во всем чувствуется недостаток: в хлебе, в обуви, в перевозочных средст­вах, в железе, свинце, меди, селитре и т. д. — и когда ничего нельзя ввозить во Францию ни сухим путем, сквозь кольцо из 400 тыс. солдат, брошенных на Францию союзниками, ни морем, сквозь цепь английских кораблей, поддерживающих блокаду, — в этих условиях бьются санкюлоты, чтобы спасти погибающую республику.

Тем временем все те, кто стоит за старый порядок, все, зани­мавшие некогда привилегированное положение, все, надеющиеся вернуть себе свои привилегированные места или создать себе но­вые привилегии, как только вернется монархия, т. е. духовенство, дворяне, буржуазия, обогатившаяся через революцию, — все в за­говоре против республики. Те, кто остается верен ей, вынуждены биться между кольцом иностранных штыков и пушек, с одной сто­роны, и внутренними заговорами, старающимися поразить их ис­подтишка, сзади.

Видя это, санкюлоты стараются достичь одного: сделать так, чтобы ко времени возвращения реакции создалась уже новая, перерожденная Франция: крестьяне — уже овладевшие землей; го­родские рабочие — уже свыкшиеся с равенством и демократией; аристократия и духовенство—уже лишенные владений, составляв­ших действительную их силу, а их имения — уже в руках тысяч но­вых владельцев, разбитые на части, совершенно неузнаваемые в новой обработке, так что их почти уже невозможно восстановить в прежнем виде.

Истинная история этих 14 месяцев, с июня 1793 по конец июля 1794 г., никогда еще не была написана. Документы, чтобы напи­сать ее, существуют в провинциальных архивах, в отчетах и пись­мах комиссаров Конвента, в протоколах городских и сельских му­ниципалитетов, народных обществ и т. д. Но они еще не были изу­чены так, как были изучены законодательные акты революции; а между тем следовало бы поторопиться, так как они быстро исче­зают. Конечно, на это потребуется целая жизнь нескольких исто­риков; но без этой работы история Великой революции останется незаконченной*.

* Недавно еще сколько ценных документов было уничтожено в Клерво. Мы находили остатки их в 1884—1886 гг., равно как и некоторые остатки биб­лиотеки некоего Pelarin, проданные местным лавочникам на оберточную бумагу.

Больше всего в этом периоде изучали террор. Но сущность этих 14 месяцев вовсе не в терроре, а в обширнейшем дроблении земельной собственности, в земельном перевороте, в демократиза­ции страны и, наконец, в отречении значительной части Франции от христианства. Рассказать эту обширную работу, со всей борь­бой, вызванной ею на местах, будет делом будущих историков. Все, что мы теперь можем сделать, — это только указать на некоторые выдающиеся черты этого бурного времени.

Первой действительно революционной мерой, принятой после 31 мая, был принудительный заем у богатых на покрытие военных издержек. Положение казначейства было самое жалкое. Война тре­бовала громадных расходов, а ассигнации, выпущенные в больших количествах, уже падали в цене. Новые налоги, если их наложить на массу населения, ничего не могли бы дать. Оставалось, следо­вательно, одно — налагать подати на богатых. И мысль о насиль­ственном займе в 1 млрд. ливров — мысль, между прочим выска­занная уже во время министерства Неккера, в самом начале рево­люции, назревала в умах.

Когда мы читаем теперь то, что писали современники, как революционеры, так и реакционеры, о тогдашнем положении Фран­ции, мы приходим к убеждению, что всякий республиканец, ка­ковы бы ни были его понятия о собственности, неизбежно должен был прийти к мысли о насильственном займе. Другого выхода не представлялось. Но когда этот вопрос был поднят в Конвенте 20 мая и даже умеренный Камбон высказался за такой заем, жи­рондисты, тогда еще в силе, напали на защитников займа с неве­роятной яростью, так что вызвали в заседании Конвента отврати­тельную сцену.

Все, чего удалось добиться 20 мая, было принятие мысли о займе в принципе. Что же касается до способов приведения ее в исполнение, об этом решили рассуждать впоследствии или ни­когда, если бы жирондистам удалось послать монтаньяров под гильотину.

Зато в первую же ночь после исключения главных жирондистов из Конвента Парижская коммуна постановила, что декрет, опре­деляющий максимум цен на съестные припасы, будет немедленно приведен в исполнение, что немедленно будет приступлено к воору­жению граждан, что принудительный заем будет взыскан и что будет набрана революционная армия, составленная из всех граж­дан, способных нести оружие, но не допуская до офицерских долж­ностей никого из «бывших» (ci-devant), т. е. из бывших дворян, из аристократов.

Конвент, со своей стороны, стал действовать в том же направ­лении, и 22 июня 1793 г. он обсуждал доклад Реаля, которым опре­делялись основные начала принудительного займа. «Необходимый» доход определен был в 3 тыс. ливров для отца семейства и в 1500 ливров для холостого, и такой доход вполне освобождался от займа. «Обильные» же доходы, свыше «необходимого», вплоть до доходов в 10 тыс. ливров для отцов семейства, несли налог в возрастающей прогрессии. Если же годовой доход превосходил этот предел, он рассматривался уже как «излишний», и весь избы­ток брался в заем. Этот принцип и был принят; только Конвент в своем декрете от 22 июня повысил цифру необходимого, доведя ее до 6 тыс. ливров для холостых и до 10 тыс. для отцов семей­ства*.

* Я следую здесь сочинению Рене Штурма (Stourm R. Les finances de 1'ancien regime et la Revolution, v. 1—2. Paris, 1885, v. 2, p. 369 et suiv.). Прения в Конвенте были очень поучительны. Камбон, когда он внес этот вопрос на обсуждение 29 мая 1793 г., говорил: «Я хотел бы, чтобы Конвент от­крыл гражданский заем в 1 млрд., который внесли бы богатые и равно­душные… Ты богат, ты держишься воззрении, которые нас вводят в рас­ходы, — так я хочу приковать тебя против твоей воли к революции: я хочу, чтобы ты одолжил свое состояние республике». Марат, Тюрио и Матье поддерживали проект; но он встретил отчаянное сопротивление со стороны жирондистов. Любопытно отметить, что почин и пример такого займа шли из департамента Herault. Камбон упоминает об этом в своей речи. Коммунист Жак Ру (см. дальше) в секции Гравилье советовал за­ключить такой «заем» уже 9 марта.

Скоро оказалось, однако, что, придавая большое значение при­нудительному займу и надеясь получить этим путем 1 млрд. лив­ров, демократия преувеличивала число богатых людей и их богат­ства. В августе стало ясно, что в сущности заем даст очень не­много: менее 200 млн.*; потому 3 сентября Конвент должен был пересмотреть свой декрет 22 июня. Он установил цифру необхо­димого в 1 тыс. ливров для холостых и в 1500 для женатых с прибавкой 1 тыс. ливров для каждого члена семейства. На обильные доходы, вплоть до 9 тыс. ливров, налагался прогрес­сивный налог, возраставший от десятой части до половины дохода. Доходы же свыше 9 тыс. ливров облагались так, чтобы, каков бы ни был доход богача, ему не оставалось больше 4500 ливров до­хода в придачу к сейчас упомянутому необходимому. Это был, впрочем, не постоянный налог, а единовременный принудитель­ный заем, на один только раз, в силу необычайных условий.

* Stourm R. Op. cit„ v. 2, р. 372, note.

Поразительно одно, и это доказывает бессилие парламентов. Никогда не существовало правительства, внушавшего более страха подданным, чем Конвент во время II года республики. А между тем закону о займе прямо-таки не повиновались. Богатые не пла­тили. Обходилось взыскание этого налога очень дорого. Но как было взыскивать с богатых, не желавших платить? Описывать и продавать их имущества? Но на это требовался целый новый ме­ханизм и притом столько национальных имуществ уже было пу­щено в продажу! В материальном отношении принудительный заем оказался вполне неудачным. Но так как для более крайних монтаньяров было важно подготовить умы к уравнению состояний и фактически немного к нему приблизиться, в этом отношении они достигли своей цели.

Позднее, даже после термидорской реакции, Директория, став­шая во главе управления Францией, тоже обращалась к таким же принудительным займам в 1795 и 1799 гг. Мысль о необхо­димом и об излишке пробивала себе путь. И известно также, что в XIX в., в течение столетия, прожитого Европой после Фран­цузской революции, прогрессивный налог вошел в программы демократий всех стран. Он был проведен даже в закон в несколь­ких государствах, но в несравненно более скромных размерах, таких скромных, что от прогрессивного возрастания налога оста­лось почти одно только название, один обман.