XXXIX

ГОРА И ЖИРОНДА

Начиная с 10 августа Парижская коммуна помечала свои акты «IV годом свободы, I годом равенства». Конвент помечал свои за­коны «IV годом свободы, I годом Французской республики». Из этой маленькой подробности уже видно резкое различие двух то­чек зрения: парижского народа и Конвента.

Начнется ли теперь новая революция в дополнение к первой? Или же все ограничится установлением, узаконением политических вольностей, завоеванных с 1789 г., т. е. упрочением власти буржуа­зии при несколько демократизованном государственном устрой­стве, причем народная масса даже не получит возможности вос­пользоваться громадным перемещением богатств, произведенным революцией?

Здесь, очевидно, выступали две совершенно противоположные точки зрения; и представительницами этих двух точек зре­ния в Конвенте являлись, с одной стороны, Гора, с другой — Жи­ронда.

На одной стороне стояли те, кто понимал, что для уничтоже­ния старого, феодального строя еще недостаточно было вписать в свод законов первые шаги к его упразднению; что для того, чтобы покончить с неограниченной властью, точно так же недоста­точно было свергнуть короля, водрузить эмблему республики на общественных зданиях и поставить слово «республика» на бланках официальных бумаг. Все это не более как начало, как создание новых условий, при которых, может быть, удастся совершить пре­образование старых учреждений.

Людей, понимавших революцию именно так, поддерживали все те, кто хотел, чтобы народная масса избавилась наконец от ужа­сающей нужды, до которой довел ее старый строй, все, кто хотел и пытался почерпнуть из уроков революции указание на действи­тельные средства, способные поднять эту массу физически и нрав­ственно. С ними стояла, конечно, целая толпа бедных, которых ре­волюция заставила задуматься над своей судьбой.

А против них стояли жирондисты, партия очень многочислен­ная. Жирондисты — это были не только те 200 членов Конвента, ко­торые группировались вокруг Верньо, Бриссо и Ролана. Это была огромная часть Франции, почти вся зажиточная буржуазия, все конституционалисты, которых события сделали, правда, респуб­ликанцами, но которые все-таки боялись республики, потому что боялись господства масс. А за ними, готовые поддерживать их в ожидании момента, когда можно будет их раздавить в пользу королевской власти, стояли все те, кто дрожал за свои богатства, а также и за привилегии, доставляемые образованием; все те, кому революция нанесла удар и кто вздыхал по старым по­рядкам.

В сущности теперь видно, что не только Равнина Конвента (или Болото), но и 3/4 жирондистов были такими же роялистами, как фельяны. Если некоторые из их вожаков мечтали о чем-то вроде античной древнегреческой республики, без короля, но с под­чинением народа законам, издаваемым людьми богатыми и обра­зованными, то большинство прекрасно мирилось с монархией. Они, впрочем, скоро доказали это сами, когда так хорошо поладили с роялистами тотчас после термидорского переворота, совершен­ного в июле 1794 г.

Оно вполне понятно, потому что для жирондистов главным было установление буржуазного строя, создававшегося в то время в промышленности и в торговле на развалинах феодализма, «со­хранение собственности» «le maintien des proprietes», как любил вы­ражаться Бриссо, главный умственный выразитель Жиронды.

Отсюда же их ненависть к народу и их любовь к «порядку». Помешать взрыву народного движения, создать «сильное» пра­вительство и заставить уважать права собственников было в этот момент самой главной задачей для жирондистов; и только потому, что некоторые историки не поняли этой основной черты, стали они искать во всяких второстепенных обстоятельствах объясне­ния жестокой борьбы, вскоре завязавшейся между Горой и Жи­рондой.

Когда мы видим, что жирондисты «отвергают аграрный закон», «отказываются признать равенство принципом республиканского законодательства» и «клянутся уважать права собственности», все это кажется нам довольно отвлеченным. Но и наши теперешние ло­зунги: «уничтожение государства» или «экспроприация» — пока­жутся слишком отвлеченными через 100 лет. А между тем в эпоху революции формулы жирондистов имели вполне точный, вещест­венный смысл.

«Отвергать аграрный закон» значило тогда отвергать всякую попытку передачи земли в руки тех, кто стал бы ее обрабатывать. Это значило отвергать мысль, очень популярную среди революцио­неров, вышедших из народа, — мысль, что ни одно имение, ни одна арендованная ферма не должны быть больше 120 арпанов, т. е. 50 десятин, что каждый гражданин имеет право на землю и что для этого нужно захватить имения эмигрантов и духовенства, а также и крупные владения богачей и разделить их между бед­ными земледельцами, не имеющими земли.

«Поклясться уважать права собственности» — это значило быть против возвращения общинам тех земель, которые отняты были у них помещиками и богатыми людьми в продолжение двух по­следних столетий на основании королевского указа 1669 г. Это значило также стоять за интересы феодальных помещиков и но­вых владельцев — скупщиков земли из буржуазии, против отмены феодальных, крепостных прав без выкупа.

Это значило, наконец, противодействовать всякой попытке ус­тановления прогрессивного налога на богатых людей; это значило взваливать все тягости войны и революции на бедноту.

Оказывается, таким образом, что отвлеченная формула жирон­дистов имела вполне осязательный смысл.

И вот по всем этим вопросам Горе приходилось вести с Жирон­дой ожесточенную борьбу; и в конце концов она вынуждена была обратиться к народу, к народному восстанию и изгнать жиронди­стов из Конвента, чтобы можно было сделать первые шаги в наме­ченном направлении.

В данную минуту, в начале деятельности Конвента, «уважение прав собственности» проявлялось у жирондистов даже в самых мел­ких подробностях. Так, например, на подножиях статуй, которые носили по улицам во время одного празднества, они делали надпись «Свобода, Равенство, Собственность» вместо «Свобода, Равен­ство и Братство»; а когда Дантон в первом заседании Конвента сказал в своей речи: «Заявим, господа, что всякая собственность, земельная, личная и промышленная, будет навсегда окружена на­шим уважением», — то жирондист Керсен бросился обнимать его. «Я каюсь, что сегодня утром назвал вас мятежником», — говорил он, обнимая «горца» Дантона, и это значило: «Раз вы обещаете уважать буржуазную собственность, закроем глаза на вашу долю ответственности в сентябрьских убийствах!»

В то время как жирондисты стремились таким образом орга­низовать буржуазную республику и положить основы обогащению буржуазии по образцу того, что было сделано в Англии после ре­волюции 1648 г., монтаньяры («горцы») или по крайней мере крайняя их группа, скоро взявшая верх над умеренной, представи­телем которой был Робеспьер, уже намечали в общих чертах основы нового, социалистического общества, что бы там ни говорили не­которые наши современники, совершенно напрасно приписывающие себе или своей партии инициативу социалистической мысли. Они хотели, во-первых, уничтожить всякие следы феодализма; затем — уравнять собственность, уничтожить крупное земельное владение, наделив землей всех, даже самых бедных, крестьян; организовать общественное распределение предметов первой необходимости (хлеб, мясо, масло и т. д.), причем эти товары оценивались бы по их действительной стоимости, и, наконец, делая из налога боевое оружие против богатых, вести непримиримую войну против «коммерсантизма»: против всех спекуляторов, банкиров, коммерсантов и собственников промышленных предприятий, уже плодившихся в ту пору.

Вместе с тем они еще в 1793 г. провозглашали «право на все­общее благосостояние», т. е. «довольство, достаток для всех», из которого социалисты сделали впоследствии «право на труд». «Право на довольство» упоминалось уже в 1789 г. (27 августа) и вошло в конституцию 1791 г. Но даже самые передовые жирон­дисты находились слишком во власти своего буржуазного воспита­ния, чтобы понять сущность этого права на всеобщее довольство, предполагавшего право всех на землю, а также полную реоргани­зацию распределения предметов первой необходимости и обобще­ствление (национализацию) обращения товаров.

Вообще современники описывали жирондистов как «партию лю­дей тонких, ловких интриганов и в особенности честолюбивых»; это — люди легкомысленные, говоруны, задорные, но проникнутые адвокатскими привычками (так говорил Мишле). «Они хотят рес­публики, — говорил Кутон, — но хотят также аристократию». Они обнаруживали большую чувствительность, но такую чувствитель­ность, которая, как говорил Робеспьер, «плачет почти исключи­тельно над врагами свободы».

Народ внушал им отвращение; они боялись его*.

* Чтобы понять всю ненависть и все презрение жирондистов к народу, нужно прочитать мемуары Бюзо. Там сплошь да рядом встречаются такие фразы: «Париж — это сентябрьские убийцы», там «утопаешь в грязи этого испор­ченного города»; «чтобы нравиться парижскому народу, нужно было обла­дать его пороками» и т. п. См.: Buzot F. Memoires sur la Revolution Francaise, precedes d'un precis de sa vie. Publ. par Guadet. Paris, 1828, p. 32, 45, 141 et suiv. См. также письмо Петиона к Бюзо от 6 февраля 1792 г., напечатанное в «Revolutions de Paris», v. XI, р. 263, выдержки из которого приводит Олар.

Когда Конвент собрался, никто еще не отдавал себе ясного от­чета в том, какая пропасть разделяет жирондистов от монтань­яров. В их распрях не видели ничего, кроме личной вражды между Бриссо и Робеспьером. Так, например, госпожа Жюльен, истинная монтаньярка по своим чувствам, взывает в своих письмах к обоим противникам, уговаривая их прекратить братоубийственную войну. Но уже тогда борьба между Бриссо и Робеспьером была борьбой двух противоположных начал: партии «порядка» и партии револю­ции.

Народ в момент борьбы, а также и историки в своих книгах любят воплощать всякое историческое столкновение в лице двух противников. Оно короче, удобнее в разговоре, а также более по­хоже на «роман», «драматичнее». Вот почему борьба между двумя партиями Конвента часто изображалась как столкновение двух че­столюбии — Бриссо и Робеспьера. Как всегда бывает, оба героя, которых народ, а за ним и историки избрали олицетворением столк­новения, выбраны хорошо. Они типичны и недурно выражают оба направления. Но в сущности Робеспьер не был таким сторонником уравнительных мер, какими были некоторые монтаньяры после па­дения жирондистов. Он принадлежал к умеренной группе Горы. В марте и в мае 1793 г. он понял, вероятно, что ради торжества начатой революции монтаньярам нельзя отделяться от тех, кто требует мер социального характера; он так и сделал, что не поме­шало ему впоследствии гильотинировать левое крыло Горы, т. е. эбертистов, и подавить «бешеных». С другой стороны, Бриссо не всегда был сторонником «порядка». Но, несмотря на эти от­тенки, эти два человека хорошо олицетворяли собой обе партии.

Между партией буржуазного порядка и партией народной ре­волюции должна была неминуемо начаться борьба не на жизнь, а на смерть.

Жирондистская партия, дойдя до власти, желала, чтобы все вошло теперь в порядок, чтобы революция с ее революционными приемами прекратилась, раз у кормила правления стоят они. Улич­ного шума больше не нужно: теперь все будет делаться по приказу министров, назначенных послушным парламентом.

Монтаньяры же (Гора) хотели, чтобы революция привела на­конец к таким мерам, которые действительно изменили бы все со­стояние Франции: положение крестьян (т. е. двух третей населе­ния) и положение бедноты в городах. Они хотели также таких пе­ремен, которые сделали бы возвращение к монархическому и фео­дальному прошлому невозможным.

Рано или поздно, думали они, через год, через два революция успокоится; народ, истощив свои силы, вернется в свои хижины и трущобы; эмигранты возвратятся; духовенство и дворяне опять возьмут верх. Нужно, чтобы к этому времени они нашли во Фран­ции полную перемену, чтобы земля была уже в других руках, уже политая потом новых ее владельцев, и чтобы эти владельцы смот­рели на себя не как на чужаков, а как на людей, имеющих полное право пахать и засевать эту землю. Все во Франции должно изме­ниться к тому времени: самые нравы, привычки, даже язык. Фран­ция должна стать страной, где каждый считает себя равным кому угодно, раз он работает плугом, заступом, молотом или каким бы то ни было другим орудием. А для этого нужно, чтобы революция продолжалась, даже если ей придется переступить ради этого че­рез трупы некоторых из тех, кого народ избрал своими предста­вителями, послав их в Конвент.

Борьба неизбежно должна была быть борьбой на смерть, по­тому что жирондисты хотя и были людьми «порядка», людьми го­сударственными, но считали революционный трибунал и гильотину одним из самых действительных приемов управления. Уже 24 ок­тября 1792 г., когда Бриссо выпустил первый свой памфлет, свою первую обвинительную брошюру против Горы, он требовал в нем государственного переворота, направленного против «дезорганиза­торов», «анархистов». Выражаясь языком классического Рима, он прямо требовал «Тарпейской скалы», чтобы с нее сбросить Ро­беспьера*. Уже тогда, когда Луве произнес (29 октября) обвини­тельную речь, в которой требовал головы Робеспьера, жирондисты занесли лезвие гильотины над головами «уравнителей, нарушите­лей порядка, анархистов», осмеливавшихся стать на сторону па­рижского народа и его революционной Коммуны**.

* «Три революции нужны были для спасения Франции: первая — низвергала деспотизм; вторая — уничтожила королевскую власть; третья — должна убита анархию! И вот этой-то третьей революции я и посвятил начиная с 11 ав­густа свое перо и все свои силы» (Brissot J. Р., depute a la Convention Nationale. A tous les republicains de France, sur la Societe des Jacobins de Paris; памфлет, помеченный 24 октября 1792 г.—In: Brissot, depute du Departement d'Eure et Loire a ses commettants. Precede d'autres pieces inte-ressantes de Brissot. Londres, 1794).

** Луве нисколько не скрывал истинного значения своей «Робеспьериды». Когда он увидал, что маневр, задуманный им и его друзьями, не удался и что Конвент не захотел предать суду и смерти Робеспьера, он сказал, вернувшись домой, своей жене, Лодойской: «Нужно нам заранее быть готовыми к эшафоту или к изгнанию». Он приводит эти слова в своих «Мемуа­рах» (стр. 74) Он почувствовал тогда, что оружие, которое он направлял на представителен Горы, обращается против него самого.

С этого же дня жирондисты, не переставая, пытались отпра­вить на эшафот монтаньяров. 21 марта 1793 г., когда при изве­стии о поражении Дюмурье при Неервиндене Марат выступил в Конвенте, обвиняя этого генерала, друга жирондистов, в измене, они чуть не растерзали Марата на трибуне. Его спасло только его хладнокровие и решимость. Три недели спустя (12 апреля) они сделали новую попытку в том же направлении и наконец добились-таки от Конвента предания Марата суду. А еще шестью неделями позже (24 мая) наступила очередь прокурора Коммуны Эбера, ра­бочего пропагандиста и коммуниста Варле и других «анархистов», которых жирондисты велели арестовать в надежде отправить их на эшафот. Словом, они вели настоящую кампанию с целью вы­жить монтаньяров из Конвента и сбросить их с «Тарпейской скалы».

Вместе с тем повсюду в провинции жирондисты организовывали контрреволюционные комитеты и постоянно устраивали отправку в Конвент ряда прошений от людей, называвших себя «друзьями законов и свободы», а мы знаем теперь по опыту, что значат такие послания! Они писали в провинцию письма, полные ложных наве­тов против Горы и особенно против революционного населения Парижа. И в то время как посланные в провинции комиссары Кон­вента работали всеми силами, чтобы отразить чужеземное вторже­ние и поднять народ, проводя в жизнь ряд уравнительных мер, жирондисты повсюду всякими способами противодействовали этому своими воззваниями. Они доходили даже до того, что мешали со­биранию сведений об имениях эмигрантов-роялистов, которое де­лалось с целью конфискации этих имений.

Задолго до ареста Эбера Бриссо уже вел в своем органе «Patriote francais» ожесточенную кампанию против революционеров. Жи­рондисты требовали, упорно настаивая на этом, роспуска Париж­ской революционной коммуны. Они требовали даже роспуска Кон­вента и избрания нового Собрания, в которое не мог бы войти ни один из прежних депутатов. Наконец, они назначили в Конвенте свою Исполнительную комиссию двенадцати, которая подготовляла государственный переворот с тем, чтобы послать на эшафот глав­ных представителей Горы.