XXXVI

КОНВЕНТ. КОММУНА. ЯКОБИНЦЫ

21 сентября 1792 г открылся, наконец, Конвент — собрание, которое так часто представляли впоследствии прототипом, идеалом всякого революционного собрания. Выборы в Конвент произошли при почти всеобщей подаче голосов, с участием всех граждан, ак­тивных и пассивных, но оставались двухстепенными, т. е. граждане выбирали сперва выборщиков, а эти последние выбирали депута­тов в Конвент. Такой способ избрания, конечно, был выгоден для зажиточных классов; но так как выборы происходили в сентябре, посреди всеобщего волнения, вызванного народной победой 10 ав­густа, и многие контрреволюционеры, напуганные событиями 2 сентября, предпочли вовсе не показываться на выборах, то ре­зультаты были менее плохи, чем можно было опасаться. В Париже список Марата, в который входили имена всех известных револю­ционеров из Клуба кордельеров и из Клуба якобинцев, прошел целиком. 525 «выборщиков», собравшихся в самый день 2 сен­тября в помещении Якобинского клуба, избрали председателем и вице-председателем своего собрания Колло-д'Эрбуа (крайнего якобинца) и Робеспьера, исключили всех, подписавших роялист­ские петиции («8 тыс.» и «20 тыс.»), и подали голоса за список Марата.

Тем не менее «умеренный» элемент все еще продолжал господ­ствовать, и Марат писал после первого же заседания Конвента, что если судить по качеству представителей народа, то можно отча­яться в возможности спасти общество. Он предвидел, что их со­противление революционному духу приведет Францию к бесконеч­ной борьбе. «Они окончательно погубят все, — писал он, — если небольшая кучка защитников народа, призванных бороться с ними, не возьмет верх и не раздавит их». Мы увидим скоро, до какой степени он был прав.

Но сами события толкали Францию к республике, и это об­щенародное течение было так сильно, что умеренные элементы Конвента не решились противиться потоку, уносившему королевскую власть. В первое же свое заседание Конвент единогласно про­возгласил отмену монархии во Франции. Мы видели, что Марсель и некоторые другие провинциальные города требовали республики еще до 10 августа: Париж с первого же дня выборов торжественно выставил то же требование. Клуб якобинцев также решился нако­нец заявить себя в пользу республики: он сделал это в заседании 27 августа после опубликования бумаг, найденных в шкафу Тюильри. Конвент осторожно последовал за Парижем. В первом своем заседании, 21 сентября 1792 г, он отменил королевскую власть; а на другой день в другом декрете он повелел, чтобы с этого дня все официальные документы помечались первым годом республики. Но самого провозглашения республики он так и не сделал.

Три ясно разграниченные партии сошлись в Конвенте: Гора*, Жиронда и Равнина или, вернее, Болото (La Plaine, потом — Le Marais) Жирондисты, хотя их было меньше 200, господство­вали Они уже раньше, при Законодательном собрании, давали королю министерство (Ролана) и стремились заслужить славу «государственных людей». Состоя из людей образованных, изящ­ных, тонких политиков, партия Жиронды представляла собой ин­тересы промышленной, торговой и земельной буржуазии, быстро создававшейся при новом порядке. При поддержке Равнины жи­рондисты были вначале самой сильной партией; из них и состави­лось первое республиканское министерство. В министерстве, попав­шем во власть 10 августа, был только один представитель народ­ной революции — Дантон; но и он вышел в отставку 21 сентября, и власть осталась, таким образом, в руках одних жирондистов.

* La Montagne, отсюда слово — монтаньяры, т е «горцы».

Гора, состоявшая из якобинцев, как Робеспьер, Сен-Жюст и Кутон, из кордельеров, как Дантон и Марат, и пользовавшаяся поддержкой народных революционеров Коммуны, как Шометт и Эбер, еще не сформировалась в то время в политическую партию это случилось лишь позднее, под влиянием самого хода событий. Пока Гора поддерживала всех тех, кто хотел идти вперед и при­вести революцию к осязательным результатам, т е уничтожить королевскую власть и окончательно подорвать настроение, под­держивавшее эту власть, раздавить аристократию и политическую силу духовенства, отменить вполне феодализм, упрочить респуб­лику.

Наконец, Равнину, или Болото (впоследствии его назвали также Брюхом), составляли люди колеблющиеся, без определен­ных убеждений, но владеющие собственностью и консерваторы по инстинкту — те самые, из кого состоит большинство всех предста­вительных собраний. В Конвенте их было около 500. Сначала они поддерживали жирондистов, но в минуту опасности покинули их. Затем страх заставил их поддерживать крайних монтаньяров с Сен-Жюстом и Робеспьером; а позднее они стали участниками белого террора, после того как Термидорский переворот 1794 г. послал Робеспьера и его товарищей на эшафот.

Теперь, после провозглашения республики 21 сентября 1792 г., опять можно было думать, что революция сможет развиваться бес­препятственно и пойдет своим естественным путем, указанным ей самой логикой событий. Суд над королем и его осуждение, респуб­ликанская конституция взамен конституции 1791 г, неумолимая война против иностранных завоевателей и вместе с тем окончатель­ное уничтожение того, что составляло силу старого строя: феодаль­ных прав, власти духовенства, монархической организации провин­циального управления. Отмена всех этих пережитков прошлого, естественно, вытекала из самого хода революции.

Но пришедшая к власти буржуазия, представляемая в Кон­венте «государственными людьми» Жиронды, вовсе не хотела этого.

Народ низверг Людовика XVI. Но избавиться от изменника, который привел немцев к воротам Парижа, казнить его — этому Жиронда противилась всеми силами. Скорее гражданская война, чем такой решительный шаг! И это не столько из боязни мести со стороны иностранных держав, сами жирондисты настаивали на том, чтобы начать войну со всей Европой, сколько из боязни ре­волюционного движения французского народа. Главным образом боялись они революционного Парижа, который мог увидеть в казни короля начало настоящей революции.

К счастью, парижскому народу удалось в секциях и в Коммуне создать рядом с национальным представительством настоящую силу, которая и явилась выразительницей революционных стрем­лений парижского населения и стала даже господствовать над Кон­вентом. Остановимся же на минуту, прежде чем приступить к опи­санию ожесточенной борьбы, завязавшейся в среде представите­лей нации, и бросим взгляд назад — на то, как создалась эта но­вая сила, Парижская коммуна.

В предшествующих главах (XXIV и XXV) мы уже видели, как парижские секции приобрели значение в качестве органов го­родской, муниципальной жизни. Они присвоили себе помимо неко­торых полицейских обязанностей и избрания судей, которые предо­ставлялись им законом, различные другие, в высшей степени важ­ные экономические обязанности (продовольствие города, общест­венную благотворительность, продажу национальных имуществ и т. п.), и сами эти обязанности дали им возможность оказывать серьезное влияние при обсуждении важнейших политических во­просов общего характера*.

* После того как эта моя книга была издана по-французски, вышла замеча­тельная работа профессора Ф. Брэша (Braesch F. La Cotpmune du Dix Aout 1792: Etude sur 1'histoire de Paris du 20 )uin au 2 decembre 1792 Paris, 1911. 1236 p ). Она была написана по предложению Олара и посвя­щена деятельности Парижа, преимущественно политической, за эти шесть месяцев, Она полна поучительные для революционера данных См. Дополнение.

Сделавшись существенными органами общественной жизни, секции, или отделы, понятно, постарались установить между собой федеративную связь. Несколько раз в 1790 и в 1791 г. они уже назначали специальных представителей для соглашения с другими секциями ввиду совместного действия помимо официального, установленного законом Городского совета. Но ничего постоянного еще не существовало.

В апреле 1792 г., когда была объявлена война, поле деятель­ности секций расширилось целым рядом новых обязанностей. Им пришлось заняться записью волонтеров, рассортировкой их, патриотическими пожертвованиями, обмундировкой и продоволь­ствием отправлявшихся на войну батальонов; затем — административными и политическими сношениями с этими батальонами, заботой о семьях волонтеров и прочее, не говоря уже о непрестанной борьбе, которую им приводилось вести против роялистских интриг, мешавших их работе. При этих новых обязанностях необходимость непосредственной связи между секциями чувствовалась еще сильнее.

Когда просматриваешь теперь переписку секций и их обширное счетоводство, го приходится удивляться организаторскому духу добровольцев, которые исполняли эту работу по окончании своего трудового дня. Именно здесь видна вся глубина той почти рели­гиозной преданности, которую внушала революция французскому народу. Не нужно забывать, что хотя каждая секция и выбирала свой военный комитет из 28 членов, но по всем важнейшим вопро­сам обыкновенно обращались к общим собраниям секций, происхо­дившим по вечерам.

Легко понять и то, как люди, видевшие не в теории, а на деле все ужасы войны и близко соприкасавшиеся со страданиями, при­чиненными народу иностранным нашествием, должны были нена­видеть виновников этого нашествия: короля, королеву, двор, быв­ших дворян и богатых, всех богатых вообще, так как они поддер­живали двор. Столица объединялась таким путем с крестьянами пограничных департаментов в общей ненависти к защитникам пре­стола, призвавшим во Францию чужеземные войска. Поэтому, когда явилась мысль о демонстрации 20 июня, секции взяли на себя подготовку этой демонстрации и они же подготовили нападе­ние на Тюильри 10 августа, причем они воспользовались этой подготовительной работой, чтобы установить наконец давно желан­ную непосредственную связь между секциями для революционного дела.

Когда стало ясно, что демонстрация 20 июня не привела ни к каким результатам, что двор ничему не научился и не хочет на­учиться, секции взяли на себя предложить Собранию низложение Людовика XVI. Секция Моконсейль (Mauconseil) приняла 23 июля решение в этом смысле, о котором и сообщила Собранию, и сама стала заниматься подготовлением революционного движения на 5 августа. Другие секции поспешили принять подобные же реше­ния; и когда на заседании 4 августа Национальное собрание объ­явило постановление граждан Моконсейля противозаконным, это постановление уже получило одобрение 14 других секций.

В тот же день члены секции Гравилье явились в Собрание с заявлением, что пока они еще предоставляют законодателям «честь спасти отечество». «Но если вы откажетесь, — прибавляли они, — то нам придется спасать себя самим». Секция Quinze-Vingt с своей стороны назначила «утро 10 августа как последний срок народному терпению», а секция Моконсейль заявила, что «будет мирно и бдительно ждать решения Национального собрания до 11 часов вечера следующего четверга (9 августа); но если Зако­нодательное собрание не удовлетворит справедливых требований народа, то час спустя, в 12 часов ночи, будут бить сбор и все восстанут»*.

* Ternaux M. L'Histoire de la Terreur, v. 1—8. Paris, 1862—1889, v. 2, p. 178, 216, 393; Buchez B.-J., Roux P.-C. Histoire parlementaire de la Re­volution francaise, v. 1—40. Paris, 1834—1838, v. 16, p. 247; Mellie E. Les sections de Paris pendant la Revolution. Paris, 1898, p. 144 et suiv.

Наконец, 7 августа та же секция обратилась ко всем остальным с приглашением назначить от каждой «по шести комиссаров, не столько ораторов, сколько действительно хороших граждан, кото­рые, собравшись вместе, составили бы в городской ратуше цент­ральный пункт», что и было сделано*.

* Еще раньше был устроен комитет для переписки между секциями, а соб­рание комиссаров от нескольких секции происходило еще 23 июля.

Когда из 48 секций 28 или 30 присоединились к движению, их комиссары собрались в ночь на 10 августа в ратуше, рядом с за­лой, где заседал законный Городской совет, в эту пору ночи да­леко не в полном составе, и стали действовать революционным путем в качестве новой Коммуны. Они временно упразднили за­конный Генеральный совет Коммуны, подвергли домашнему аресту мэра Петиона, распустили генеральный штаб батальонов на­циональной гвардии и взяли в свои руки все полномочия Коммуны, а вместе с тем и общее руководительство восстанием*.

* Mellie нашел протокол заседания секции Пуассоньер. Собравшись 9 ав­густа в 8 часов вечера в церкви Сен-Лазар на заседание, которое решено было сделать непрерывным (assemblee permanente), секция разжаловала всех тех офицеров Сен-Лазарского батальона национальной гвардии, которые не были выбраны самой секцией, и назначила «тотчас же других офицеров, под командой которых она хотела действовать». Затем она вошла в соглашение с другими секциями относительно порядка действия, и в четыре часа утра, назначив постоянный комитет, «чтобы наблюдать за вооружением и отда­вать необходимые для безопасности распоряжения, которые он найдет нуж­ным», присоединилась «к своим братьям из Сент-Антуанского предместья», чтобы идти на Тюильри. Из этого протокола непосредственно видно, как действовал парижский народ в эту памятную ночь.

Таким образом создалась и водворилась в городской ратуше та новая власть, о которой мы говорили выше.

Тюильрийский дворец был взят, и король свергнут с престола. И тотчас же новая Коммуна показала, что видит в дне 10 августа не «увенчание революции, начатой 14 июля 1789 г.», а начало но­вой революции, народной, совершаемой во имя Равенства. Она стала помечать свои документы «IV годом Свободы, I годом Ра­венства». Множество новых обязанностей, оказалось, было тот­час же возложено на новую Коммуну.

В последние 20 дней августа, в то время как Законодательное собрание колебалось между различными раздиравшими его роя­листскими, конституционными и республиканскими течениями и обнаруживало полную неспособность подняться на высоту поло­жения, парижские секции и Парижская коммуна сделались настоящим сердцем французского народа. Они старались разбудить рес­публиканскую Францию, вызвать ее силы на борьбу с объединив­шимися королями Европы и сообща с другими коммунами внести необходимую организацию в широкое движение волонтеров 1792 г. А когда колебания Законодательного собрания, роялистские по­ползновения большинства его членов и их ненависть к революци­онной Коммуне довели парижское население до ярости сентябрь­ских дней, успокоение пришло опять-таки от секций и от Ком­муны. Как только 4 сентября Законодательное собрание решилось, наконец, высказаться против королевской власти и различных пре­тендентов на французский престол и довело о своем решении до сведения секций, они, как мы видели, тотчас же объединились, чтобы положить конец убийствам, грозившим перейти из тюрем на улицу. Они обеспечили безопасность жителям.

Точно так же, когда Конвент собрался и декретировал утром 21 сентября отмену королевской власти во Франции, но еще «не осмеливался произнести решающее слово «республика» и ожидал, по-видимому, поощрения извне»*, это поощрение пришло ему от французского народа. На улицах первый декрет был встречен кри­ками: «Да здравствует республика!» — а граждане секции Четырех наций дали толчок Конвенту, явившись с заявлением, что они бу­дут счастливы, если им придется пролить свою кровь за респуб­лику, которая в то время еще не была провозглашена и получила официальное признание Конвента только на другой день.

* Олар А. Политическая история Французской революции. M., 1902, с. 330.

Парижская коммуна вырастала, таким образом, и становилась силой. С ней приходилось считаться, если не как с союзницей, то как с вдохновительницей Конвента и союзницей партии Горы.

Гора пользовалась, кроме того, поддержкой еще одной силы, выросшей за время революции — парижского Клуба якобинцев с многочисленными, примыкавшими к нему в провинции народ­ными обществами. Правда, этот клуб вовсе не обладал тем револю­ционным значением и тем революционным почином, какой ему так часто приписывают современные политические писатели. Клуб якобинцев не только не руководил революцией, но всегда шел за ней. Самый состав главного парижского общества, члены которого вербовались в особенности из зажиточной буржуазии, делал такое руководительство невозможным. Якобинцы, совершенно правильно говорил уже Мишле, все время старались быть мудрыми полити­ками революции, держать в своих руках равновесие. Они не управ­ляли революцией — они следовали за ней. Дух клуба изменялся с каждым новым кризисом. Но клуб тотчас же становился вырази­телем того течения, которое господствовало в данный момент среди интеллигентной, умеренно демократической буржуазии; он поддер­живал это течение, влияя в желательном направлении на общест­венное мнение в Париже и в провинции, и из него новый, водво­рявшийся порядок набирал главных своих чиновников. Робеспьер, представлявший, по справедливому выражению Мишле, «золотую середину Горы», хотел, чтобы якобинцы «могли служить посред­никами между Собранием и улицей, поочередно пугая и успокаи­вая Конвент»*. Но он понимал, что почин будет исходить от улицы, от народа.

* Michelel J. Histoire de la Revolution fransaise, v 1—9. Paris [1876—1879], v. 6, l. 9, ch. 6.

Мы говорили уже о том, что на события 10 августа якобинцы не оказали никакого влияния. Это влияние не сказывалось и в сен­тябре 1792 г.: клуб даже опустел в это время. Но мало-помалу главное парижское общество якобинцев усилилось в течение осени благодаря присоединению к нему многих кордельеров; клуб ожи­вился и стал сборным пунктом для умеренной части республикан­ских демократов. Марат сделался там популярным лицом, но нельзя того же сказать о «бешеных», т. е. выражаясь современным языком, о коммунистах. Клуб высказался против них и впоследст­вии вступил с ними в борьбу.

С другой стороны, весной 1793 г., в критический момент борьбы, начатой жирондистами против Парижской коммуны, яко­бинцы поддержали Коммуну и партию Горы в Конвенте и помогли им восторжествовать над жирондистами и упрочить последствия своей победы. Благодаря сношениям со своими провинциальными отделами они оказали также крупное содействие крайним монтаньярам (горцам) и помогли им парализовать влияние не только жи­рондистов, но и скрывавшихся за ними роялистов. Но это не по­мешало, впрочем, тем же якобинцам обратиться впоследствии, в 1794 г., против народных революционеров Коммуны и тем дать возможность буржуазной реакции совершить переворот 9 терми­дора (27 июля 1794 г.), которым в сущности закончился револю­ционный период и с которого началась реакция.