XXVI

ЗАДЕРЖКИ В УНИЧТОЖЕНИИ ФЕОДАЛЬНЫХ ПРАВ

По мере того как революция шла вперед, те два течения, о ко­торых мы говорили вначале — течение народное и течение буржу­азное — обозначались все яснее и яснее, особенно в вопросах эко­номических.

Народ стремился к уничтожению феодального строя. Он страстно желал равенства вместе со свободой. Видя, как медленно велась даже борьба с королем и духовенством, он терял терпение и старался довести революцию до конца. Предвидя, что силы ре­волюционного порыва рано или поздно истощатся, народ пытался сделать окончательно невозможным возвращение помещичьего ига, королевского деспотизма, феодального порядка и царства богачей и духовенства. Для этого он хотел по крайней мере в большей по­ловине Франции возврата земли народу, земельных законов, ко­торые бы дали возможность каждому обрабатывать столько земли, сколько он может сам возделывать, и законов, уравнивающих бо­гатых и бедных в гражданских правах.

И вот народ восставал, когда его заставляли платить деся­тину, и силой захватывал власть в городах и деревнях, чтобы вос­пользоваться ею против привилегированных классов — дворян­ства и духовенства. Одним словом, он поддерживал революцион­ное брожение в целой половине Франции, а в Париже зорко наблюдал за законодателями с высоты трибун Собрания, в клубах и в секциях.

Наконец, когда приходилось бороться с королевской властью силой, он организовался для восстания и 14 июля 1789 и 10 августа 1792 г. боролся с оружием в руках.

Со своей стороны буржуазия, как мы видели, упорно работала над «завоеванием власти» (самое выражение было пущено в ход уже тогда). По мере того как власть короля и двора разрушалась и падала под тяжестью общего презрения, буржуазия овладевала этой властью и создавала для нее прочные основания в провин­циях. Вместе с тем она обеспечивала себе возможность обогаще­ния в настоящем и в будущем.

Если в некоторых местностях главная доля имуществ, отобран­ных у эмигрантов и духовенства, перешла мелкими участками в руки бедняков, как это видно по крайней мере из исследований проф. Лучицкого*, то в других местностях огромная доля этих имуществ пошла на обогащение буржуазии. Вместе с тем всевоз­можные финансовые спекуляции положили основание целому ряду крупных состояний в среде третьего сословия.

* См. работы Лучицкого в Известиях Киевского университета.

Но что в особенности хорошо узнала просвещенная буржуазия (ее научил этому пример революции 1648 г. в Англии) — это то, что теперь пришла ее очередь завладеть правительством Франции и что тот класс, который будет стоять у власти, будет иметь воз­можность наживаться. Это было тем более возможно, что деятель­ности государства предстояло громадное расширение благодаря образованию многочисленной постоянной армии и переустройства народного образования, правосудия, налогов и т. д. Английская революция уже показала это на деле.

Понятно, что при таких условиях пропасть между буржуазией и народом во Франции должна была все более и более расши­ряться. Буржуазия стремилась к революции и толкала к ней народ только до тех пор, пока не увидела, что дело «завоевания власти» уже заканчивается в ее пользу. Народ же искал в революции средства освободиться от двойного гнета — нужды и политического бесправия.

На одной стороне оказались, таким образом, те, кого «государ­ственные люди», «люди порядка» называли уже тогда «анархи­стами», и с ними несколько поддерживавших их человек из бур­жуазии — большей частью члены Клуба кордельеров и некоторые члены Клуба якобинцев. Что же касается до «государственных лю­дей» и «защитников имуществ», как говорили тогда, то их точной выразительницей была та политическая партия, которая впослед­ствии получила название жирондистов, т. е. партия политиков, группировавшихся в 1792 г. вокруг Бриссо и министра Ролана.

Мы уже говорили в гл. XV о том, к чему сводилась так назы­ваемая отмена феодальных прав в ночь на 4 августа и каковы были постановления, принятые Собранием между 5 и 11 августа; посмотрим теперь на дальнейшее развитие этого законодательства в 1790 и 1791 гг.

Но ввиду того, что вопрос о феодальных правах — главный вопрос революции и что он был разрешен только в 1793 г., после изгнания жирондистов из Конвента, мы вновь изложим вкратце, рискуя даже некоторыми повторениями, в чем заключались авгу­стовские законы 1789 г., а затем уже перейдем к тому, что было сделано в два последующих года. Это тем более необходимо, что, несмотря на то что отмена феодальных прав была главным делом Великой революции, по этому вопросу в исторической литературе царствует печальное смешение понятий. На этом вопросе произо­шли самые ожесточенные и кровопролитные столкновения повсе­местно в земледельческой Франции, а также и в Париже, в стенах палаты; и из всего, сделанного революцией, отмена феодальных прав оказалась самым прочным завоеванием, удержавшимся, несмотря на все дальнейшие превратности в политических судьбах Франции в течение XIX в. На этом следует остановиться.

Раньше 1789 г. те, кто стремился к обновлению общественного строя, были, несомненно, далеки от мысли, чтобы феодальные права могли быть вполне отменены. Даже об уничтожении зло­употреблений феодального строя думали немногие, и дело шло лишь о том, возможно ли, как выражался Неккер, «уменьшение особенных прав помещика». Вопрос об уничтожении феодальных прав был поставлен уже революцией.

«Всякая собственность без исключения останется неприкосно­венной, — вот слова, которые были вложены в уста короля при от­крытии Генеральных штатов, — и Его величество понимает под названием собственности десятину, чинш, ренту, обязательства фео­дальные и по отношению к помещику, и вообще все права и пре­рогативы (права классовые), полезные или почетные, связанные с землями и поместьями, принадлежащими частным лицам».

Никто из будущих революционеров не протестовал тогда про­тив такого понимания прав помещиков и землевладельцев.

«Но земледельческое население, — говорит Даллоз, извест­ный автор большого юридического словаря, которого никто не за­подозрит в революционном пристрастии, — земледельческое на­селение понимало обещанную свободу иначе; повсюду в деревнях началось восстание: крестьяне поджигали замки, уничтожали ар­хивы, записи платежей и повинностей и проч.; и в очень многих местностях помещики подписали отречение от своих прав» (Статья Феодализм)*.

* Dalioz М. D Jurisprudence generale du royaume. Repertoire methodique et alphabetique…, v. 1—44. Paris, 1845—1870, article «Feodalisme».

Тогда, при зареве крестьянского восстания, грозившего при­нять широкие размеры, произошло заседание 4 августа.

Национальное собрание издало, как мы видели, постановление, или, вернее, принципиальное заявление, в 1-м пункте которого го­ворилось:

«Национальное собрание совершенно отменяет феодальный строй».

Впечатление, произведенное этими словами, было громадно. Они потрясли Францию и Европу. Ночь 4 августа называли «Варфоломеевской ночью земельной собственности»*. Но на другой же день Собрание, как мы видели, одумалось. Рядом декретов, или, вернее, постановлений, от 5, 6, 8, 10 и 11 августа оно восстано­вило и поставило под покровительство конституции все, что было существенного в феодальных правах. Отказываясь за немногими исключениями от тех личных повинностей, которыми они пользовались, помещики тем более старательно закрепляли за собой все те, часто не менее чудовищные, права, которые можно было так или иначе изобразить в качестве взимания платежей за владение или пользование землей, — права реальные, по выражению законо­дателей (т. е. права на вещи, res — по-латыни вещь). Сюда вхо­дили не только разные виды поземельной аренды, но и всевоз­можные платежи деньгами и натурой, различные в различных местностях, установленные при отмене крепостного права и в то Время связанные с владением землей. Все эти платежи были за­несены в земельные записи (terriers—уставные грамоты) и часто продавались или уступались третьим лицам.

* Варфоломеевской ночью называют ночь 24 августа 1572 г., когда в цар­ствование Карла IX католики в Париже стали поголовно убивать проте­стантов.

Теперь все феодальные платежи всех наименований, а также и десятина духовенству, имевшие денежную ценность, были сохра­нены полностью. Крестьяне получили только право выкупа этих платежей, если когда-нибудь сойдутся в цене с помещиком. Соб­рание же не назначало ни срока для выкупа, ни размеров его.

В сущности, за исключением того факта, что первым пунктом постановлений 5—11 августа был поколеблен самый принцип фео­дальной собственности, все, что касалось платежей, считавшихся связанными с землей, осталось по-старому, и муниципалитетам было поручено образумить крестьян в случае, если бы они взду­мали не платить. Мы видели, с какой жестокостью некоторые из них принялись усмирять крестьян*.

* Эти факты, идущие вразрез с преувеличенными похвалами, которыми многие историки осыпают Национальное собрание, были изложены мной перво­начально в одной статье, написанной по поводу 100-летней годовщины Великой революции и помещенной в английском журнале «The Nineteenth Century» в июне 1889 г., а затем в ряде статей в газете «La Revolte» от 1892 до 1893 г., появившихся отдельной брошюрой в Париже под загла­вием «La Grande Revolution».

С того времени работы Саньяка (Sagnac Ph. La legislation civile de la Revolution francaise. 1789—1804. Essai d'histoire sociale, 1898) под­твердили мой взгляд. Впрочем, дело шло вовсе не о толковании фактов, а о самих фактах. Сами же факты даны законами. Чтобы убедиться в этом, стоит только обратиться к любому своду законов французского государ­ства, хотя бы к известному юридическому словарю Даллоза. Там приве­дены в подлинниках или в точном изложении все законы, касающиеся поземельной собственности, частной и общинной, которых мы не находим у историков Я нашел их в первый раз у Даллоза, и именно изучая эти тексты законов, мог понять смысл Великой революции Они даны также в других сборниках.

Мы видели также из приведенного выше примечания Джемса Гильома, что, придав своим августовским решениям характер про­стых постановлений (arretes), Собрание делало для них излишним утверждение королем. Но тем самым оно отнимало у них характер законов до тех пор, пока они не выльются в форму конституцион­ных декретов, и таким образом лишало их всякой обязательности. По закону ничего еще не было сделано.

Но и эти постановления показались помещикам и королю слишком крайними. Король старался выиграть время и затянуть обнародование их; 18 сентября он еще только обратился к Нацио­нальному собранию со своими «возражениями», приглашая Собра­ние одуматься; решился он на обнародование августовских поста­новлений только 6 октября, после того как женщины привезли его в Париж и отдали под надзор народа. Но тогда Собрание в свою очередь ничего не делало; оно обнародовало свои постановления только 3 ноября 1789 г., разослав их провинциальным парламентам (судебным учреждениям). В сущности, постановления 5—11 ав­густа никогда не были по-настоящему обнародованы.

Понятно поэтому, что крестьянские восстания должны были продолжаться. В докладе, представленном Собранию от имени Феодального комитета в феврале 1790 г. аббат Грегуар показал, что начиная с января крестьянское движение разгорелось с новой силой, распространяясь от востока к западу.

В Париже тем временем, начиная с 6 октября, реакция уже сде­лала, однако, значительные успехи; и когда под влиянием доклада Грегуара Национальное собрание принялось за рассмотрение фео­дальных прав, его законодательная работа уже оказалась проник­нутой реакционным духом. Оно «одумалось». Декреты, изданные им от 28 февраля до 5 марта и 18 июня 1790 г., вели уже к закреплению феодального порядка во всех его существенных чертах.

Таково было (как видно из документов того времени) и мне­ние тогдашних деятелей, стремившихся к уничтожению феода­лизма. О декретах 1790 г. они говорили, как о законах, восстановляющих феодализм.

Во-первых, в них сохранилось и подтвердилось различие между правами почетными, отнимавшимися без выкупа, и правами по­лезными, которые крестьяне должны были выкупать. Мало того, так как некоторые личные феодальные права были включены в число прав полезных, эти последние оказались «вполне отождест­вленными с простой земельной рентой и другими земельными пла­тежами»*. Права, которые были не чем иным, как насилием, как пережитком личной крепостной зависимости, и в силу такого своего происхождения должны были быть уничтожены без всякого вы­купа, ставились, таким образом, на один уровень с обязатель­ствами, вытекавшими из найма земли, из аренды.

* «Всякие почетные отличия, высшие положения и власть, связанные с фео­дальным строем, уничтожаются. Что же касается до тех полезных прав, которые будут существовать до выкупа, то они вполне отождествляются с простой земельной рентой и другими земельными платежами» (закон 24 февраля 1790 г., ст. 1, 1 отдела).

В случае неплатежа помещик, даже если он терял право «фео­дальной конфискации» имущества арендатора (saisie feodale ст. 6), мог прибегнуть к различным формам принуждения на основании общего закона. Это подтверждается в следующей же статье: «Фео­дальные и чиншевые права, — говорится там, — а также все пла­тежи за продажу, рента и другие платежи, подлежащие по своей природе выкупу, подчинены вплоть до выкупа правилам, установ­ленным в государстве различными существующими законами и обычаями».

Собрание пошло еще дальше. В заседании 27 февраля, согла­шаясь с мнением докладчика Мерлена, оно утвердило в применении к значительному числу случаев право мертвой руки. Оно постано­вило, что «поземельные права, которые из права мертвой руки были превращены в право чиншевое (tenure censive), не представ­ляют собой больше права мертвой руки, а потому должны быть сохранены».

Буржуазия так крепко стояла за это наследие крепостного права, что в ст. 4 отдела III этого закона говорится, что «если право мертвой руки, вещное (reelle) или смешанное (mixte), было во время освобождения превращено в земельные обязательства или в платежи за право перехода земли из рук в руки, то эти обя­зательства продолжают существовать».

Вообще когда читаешь отчеты об обсуждении феодального за­кона в Национальном собрании, невольно возникает вопрос, не­ужели эти дебаты происходят в марте 1790 г., после взятия Басти­лии и после ночи 4 августа, а не в начале царствования Людовика XVI, — в 1775г.?

Так, 1 марта 1790 г. уничтожаются без выкупа некоторые платежи: за право разводить в избе огонь, держать собаку и т. д., — а также некоторые платежи при покупке и продаже крестьянами скота, хлеба и т. п. Но ведь, казалось бы, однако, что все эти платежи были уже отменены без выкупа еще в ночь 4 августа? Оказывается, однако, нет. По закону в 1790 г. еще в очень значительной части Франции крестьянин не имел права купить корову или продать свой хлеб, не уплатив известного на­лога помещику! Он не мог даже продать свой хлеб раньше поме­щика, который пользовался, таким образом, высокими ценами, сто­явшими обыкновенно до окончания молотьбы.

«Но, — скажет читатель, — наконец 1 марта 1790 г. эти пла­тежи были все-таки отменены вместе с теми, которые взимались помещиком за право пользования общественной печью, мельни­цей, прессом для выжимания виноградного сока и т. д.? Не то­ропитесь, однако, делать выводы. Да, они были отменены, но за исключением тех, относительно которых существовал когда-нибудь письменный договор между помещиком и крестьянской общиной или которые были признаны платой за какой-нибудь участок земли или в обмен на другой платеж.

Плати, крестьянин! Плати без конца и не пытайся выиграть время, потому что против тебя существует право «немедленного принуждения», от которого ты можешь спастись не иначе, как выиграв процесс в суде!

Трудно верится всему этому, но оно было так.

Вот, впрочем, самый текст 2-й статьи отдела III этого феодаль­ного закона. Он несколько длинен, но его стоит привести цели­ком, чтобы показать, в какой зависимости удерживал крестьян феодальный закон 24 февраля — 15 марта 1790 г.

«Ст. 2. Считаются подлежащими выкупу впредь до доказа­тельства противного (т. е. пока крестьянин не докажет по суду, что они уничтожены как личные платежи):

1. Все ежегодные платежи в пользу помещика деньгами, зерном, птицей, съестными припасами, продуктами земли, обозначае­мые под названием чинша (sens), сверхчинша (sur-cens), феодаль­ной, помещичьей или эмфитетической ренты, champart, tasque, agrier, soete, corvees reelles (барщины) и под всякими другими назва­ниями, которые уплачиваются или должны уплачиваться исклю­чительно собственником или владельцем земли до тех пор, пока он состоит ее собственником или владельцем и соответственно продолжительности его владения.

2. Все единовременные платежи (casuels), которые под назва­нием quint, requint, treizieme, lods et treizains, lods et ventes, mi-lods, rachats, venterolles, reliefs, relevoisons, plaids и под всякими другими названиями должны уплачиваться вследствие перехода из рук в руки собственности или права владения землей.

3. Платежи acarts, arriere-acart и другие им подобные, возник­шие при переходе земли от одного помещика к другому (dus a la mutation des ci-devant seigneurs)».

С другой стороны, 9 марта Собрание отменило различные платежи за пользование дорогами, каналами и прочее, взимав­шиеся помещиками. Но затем оно тотчас же поспешило приба­вить:

«Тем не менее Национальное собрание не имеет в виду вклю­чить в число отмененных предыдущим пунктом установленных ак­цизных сборов... и т. д... а равно и тех сборов, упомянутых в предыдущей статье, на которые право было приобретено в каче­стве вознаграждения (dedommagement)».

Это значит вот что. Многие помещики продали или заложили свои права; иногда же при разделе наследства старший сын по­лучил землю или замок, а остальные, особенно же дочери, полу­чили в виде вознаграждения право взимать сборы с дорог, кана­лов и мостов. Так вот в подобных случаях все эти платежи, хо­тя и признавались несправедливыми, но остались нетронутыми, потому что их отмена была бы убытком для очень многих дворян­ских и буржуазных семей.

Подобные случаи встречаются в новом феодальном законе на каждом шагу. За каждой отменой следует какая-нибудь лазейка, сводящая отмену на нет. Вместе с тем создавались поводы для бесконечных процессов.

Только в одном вопросе чувствуется здесь дуновение револю­ции — это в вопросе о десятине духовенству. Так, мы находим заявление, что все формы десятины, духовной или «закреплен­ной» (т. е. проданной светским лицам), навсегда перестанут взи­маться с 1 января 1791 г. Впрочем, и здесь Собрание решило, что в 1790 г. десятина должна еще уплачиваться «полностью» кому следует.

Мало того. Собрание не забыло и карательных мер против тех, кто ослушается этих законов, и, приступив к обсуждению III части феодального закона, оно постановило:

«Никакой муниципалитет, никакая администрация округа или департамента не могут под угрозой признания их решения недей­ствительным, привлечения их к ответственности и взыскания с них убытков препятствовать взысканию тех платежей в пользу поме­щика, которые будут потребованы им под предлогом, что они считают эти платежи прямо или по смыслу закона уничтожен­ными без выкупа».

Со стороны уездных и департаментских властей такого «пот­ворства» бояться было нечего. Они всецело стояли за помещиков из дворянства и буржуазии. Но революционерам удалось завла­деть некоторыми муниципалитетами, особенно в восточной части Франции, и эти муниципалитеты нередко говорили крестьянам, что феодальные платежи отменены и, если помещик будет их тре­бовать, крестьяне могут не платить.

Теперь из боязни преследований и продажи их собственного имущества члены деревенских муниципалитетов ничего подобного не могли делать. Крестьянин должен был платить (а они должны были продавать его имущество), и ему оставалась одна надежда, что, быть может, если суд признает этот платеж необязательным, то выплаченная сумма впоследствии будет возвращена помещи­ком, если он не эмигрировал к немцам, в Кобленц.

Этим пунктом, как вполне верно замечает Саньяк, вводилось ужасное условие. Обязанность доказывать, что вносить те или другие феодальные платежи не следует, что они связаны с лич­ной зависимостью крестьянина, а не с землей, — эта трудная обязанность возлагалась на крестьянина. Если он не представлял такого доказательства, если он не мог его представить, а так и было в большинстве случаев, он должен был платить.