XXV

ПАРИЖСКИЕ СЕКЦИИ ПРИ НОВОМ, МУНИЦИПАЛЬНОМ ЗАКОНЕ

Вера в необходимость полной зависимости граждан по отно­шению к централизованному государству до того владеет людьми в настоящее время, что представления о независимости общин (слово «автономия» было бы недостаточно), которые признавались в 1789 г., теперь кажутся нам даже странными. Поэтому один из французских писателей, занимавшихся этим вопросом, Л. Фубер*, совершенно прав, когда, говоря о плане муниципальной организа­ции, принятом Национальным собранием, замечает: «Наши поня­тия так изменились, что теперь предложение того плана показа­лось бы нам актом революционным, даже анархическим»; между тем как парижане, привыкшие с 14 июля 1789 г. к очень большой независимости в своих округах, не были удовлетворены этим за­коном.

* Foubert L. L'idee autonomiste dans les districts de Paris en 1789 et 1790. - La Revolution francaise, 1895, v. 28, p. 141 et suiv.

Точное разграничение областей управления, которому придают теперь такое значение, казалось тогда и парижанам, а отчасти и некоторым законодателям, заседавшим в Собрании, вопросом праздным и опасным для свободы. Подобно тому как Прудон го­ворил: «Коммуна будет всем или ничем», — парижские округа не понимали, как может коммуна не быть всем. «Коммуна, — говорили они, — есть общество людей, сообща владеющих известной собст­венностью, живущих вместе в пределах одного ограниченного про­странства и имеющих все, вместе взятые, те же права, что и каж­дый гражданин». Исходя из этого определения, они говорили, что Парижская коммуна, как всякий другой гражданин, имеет право «свободы, собственности, безопасности и сопротивления угнете­нию», а следовательно, может располагать своими имуществами, а также заботиться об управлении ими, о личной безопасности своих граждан, о полиции, о военной силе, о самозащите от внеш­них врагов — одним словом, обо всем. Коммуна фактически вер­ховна (souveraine) на своей территории, и это — единственное усло­вие, обеспечивающее ей свободу.

Мало того. В третьей части введения к муниципальному закону, изданному в мае 1790 г., устанавливается одно начало, которое даже плохо понимается в наше время, хотя тогда оно ценилось очень высоко. Это — право управлять своими делами непосредст­венно, без посредников (gouvernement direct). «Парижская ком­муна, — говорится в этом параграфе, — ввиду того, что она свободна и имеет право пользоваться всеми своими правами и всей своей властью, всегда пользуется ими сама, по возможности непосредственно и по возможности обходясь без делегатов». Иными словами, Парижская коммуна должна быть не управляемым государством, а народом, который сам управляет собой по возможности, без всяких посредников, без всяких господ. Верховной властью во всем, что касается жителей Парижа, должно быть не собрание выборных членов общинного совета, а общее собрание секции (отдела), «непрерывно заседающее» (en permanence), т. е. имеющее всегда право собираться без особого разрешения свыше. И если секции по взаимному соглашению решают подчиниться в общих вопросах мнению большинства секций, то этим они вовсе не отказываются от права вступать между собой в федеративную связь по взаимным симпатиям, посещать соседние секции с целью повлиять на них и всегда стремиться к достижению единогласного решения по всякому вопросу. Постоянное существование общих собраний секций должно, по их мнению, способствовать политическому воспитанию граждан; именно оно дает им возможность в случае надобности «сознательно избирать тех, чье усердие и ум они смогут заметить и оценить» (секция Матюренов)*.

* Ibid., p. 155.

Постоянно заседающая секция, другими словами — всегда от­крытое вече, представляет, по их мнению, единственное средство обеспечить себе честное и разумное управление.

Наконец, замечает Фубер, в секциях всегда царит недоверие ко всякой исполнительной власти. «Тот, кто исполняет, имеет в своих руках силу и неизбежно будет злоупотреблять ею». «Это была также мысль Монтескье и Руссо», — прибавляет Фубер, и с ней мы вполне согласны.

Понятно, какую силу должен был придать революции такой взгляд на общественные дела, тем более что к нему присоедини­лось еще и другое соображение, на которое также указывает Фу­бер. «Революционное движение, — пишет он, — было направлено столько же против централизации, как и против деспотизма». Французский народ понял, по-видимому, уже в начале революции, что громадные преобразования, стоящие перед ним, как и насущ­ные задачи, не могут быть выполнены ни всеобщим парламентом, ни какой-либо центральной силой; что они должны быть делом сил местных; а эти последние для того, чтобы проявиться вполне, должны пользоваться широкой свободой.

Быть может, он думал также, что освобождение, завоевание свободы должно начаться с каждой деревни, с каждого города и что тогда таким завоеванием облегчится задача ограничения коро­левской власти.

Национальное собрание старалось, конечно, всеми средствами ослабить силу округов и подчинить их опеке городского управле­ния, которое держало бы их под своим контролем. Муниципальный закон 27 мая — 27 июня 1790 прежде всего упразднил округа. Он хотел положить конец этим очагам революции и ради этого ввел новое деление Парижа на 48 секций, или отделов, и дал од­ним только активным гражданам, платившим известный налог, право участвовать в избирательных и административных собраниях этих отделов.

Но как ни старался закон ограничить секции, постановив, что они не должны заниматься на своих собраниях «никаким другим делом, кроме выборов и принесения гражданской присяги» (от­дел. I, статья 11), ему не подчинялись. За год успели уже соз­даться известные привычки, пробиты были известные пути и сек­ции продолжали действовать так же, как раньше действовали округа.

Впрочем и сам муниципальный закон должен был уступить секциям те административные обязанности, которые были уже захвачены старыми округами. Мы находим поэтому в новом законе тех же 16 выборных комиссаров, что и раньше, и они должны нести не только разного рода полицейские и даже судебные обязанности, но администрация департамента может также поручать им «раз­верстку налогов в пределах их секций» (отдел IV, статья 12). Кроме того, хотя Учредительное собрание и отменило «непрерыв­ность» заседаний, т. е. постоянное право секций собираться, не ожидая специального созыва, но ему тем не менее пришлось при­знать за ними право устраивать общие собрания, как только этого потребуют 50 активных граждан*.

* Дантон отлично понял всю важность сохранения за секциями прав, кото­рыми округа завладели в первый год революции; вот почему в «общем уставе Парижской коммуны» (Reglement general pour la Commune de Paris), выработанном депутатами секций, собравшимися в архиепископстве, отчасти под влиянием Дантона и принятом 7 апреля 1790 г. 40 округами, упразд­нялся даже общий совет коммуны. Решение вопросов предоставлялось гра­жданам, собравшимся в секциях, за которыми оставлялось право «непре­рывности» заседаний. Наоборот, в «муниципальном плане» Кондорсе — будущего жирондиста, оставшегося верным началам представительной си­стемы, коммуна воплощалась в избранном генеральном совете, которому были предоставлены все права (Actes de la commune de Paris, 2е serie, v. 1, p. XIII).

Этого было достаточно, и секции не преминули этим восполь­зоваться. Через месяц после водворения нового муниципалитета, Дантон и Байи уже явились в Национальное собрание от имени 43 секций (из 48) с требованием немедленного удаления минист­ров и предания их суду нации.

Секции, таким образом, не отказались от своих верховных прав. Хотя эти права были отняты у них законом, они продолжали ревностно охранять и громко провозглашать эти права. Требование секций об удалении министров, конечно, не имело муниципального характера, но они действовали, они работали, они строили новое общество и в данном случае с законом не справлялись. Надо ска­зать и то, что значение секций вследствие различных обществен­ных обязанностей, принятых ими на себя и выполняемых ими (см. ниже), было уже так велико, что Национальное собрание не могло не выслушать их и ответило в доброжелательном тоне.

То же самое произошло и с другим пунктом муниципального закона 1789 г., которым муниципалитеты вполне подчинялись «ад­министрации департамента и уезда во всех тех обязанностях, ко­торые им приходится выполнять по поручению общего управле­ния» (статья 55). Ни секции, ни действовавшая через их посред­ство Парижская коммуна, ни провинциальные коммуны не подчи­нились этому пункту. Они просто не обращали на него внимания и продолжали сохранять за собой власть.

Вообще после упразднения парижских округов секции мало-помалу в свою очередь стали очагами революции; и если их дея­тельность несколько ослабела в период реакции 1790 и 1791 гг., то, как мы увидим дальше, именно они разбудили Париж в 1792г. и подготовили революционную коммуну Десятого августа.

Каждая секция, как мы уже упомянули, избирала на основании нового закона от 21 мая 1790 г. 16 комиссаров, составлявших гражданские комитеты; и эти комитеты, которым вначале были даны одни полицейские обязанности, не переставали в течение всей революции расширять свои полномочия во всех направлениях. Так, в сентябре 1790 г. Собранию пришлось признать за секциями право, которое, как мы видели, еще в августе 1789 г. признало за собой городское управление Страсбурга, — право назначать миро­вых судей и их помощников, а также судей для соглашений в тор­говых и промышленных спорах (prud'hommes). Этим правом сек­ции пользовались вплоть до водворения якобинского правитель­ства, т. е. до 4 декабря 1793 г.

С другой стороны, эти же самые гражданские комитеты сек­ций взяли в свои руки в конце 1790 г. после упорной борьбы за­ведование делами благотворительных комитетов, а также и право очень существенное — наблюдать за общественной благотворитель­ностью и организовывать ее. Это дало им возможность заменить благотворительные мастерские старого порядка новыми «мастерс­кими для помощи» под управлением самих секций. Впоследствии секции сделали в этом направлении очень много. По мере того как социальные идеи революции развивались, развивались и сек­ции. Мало-помалу они взяли на себя доставку одежды, белья и обуви для войска, организовали помол зерна и т. д., так что в 1793 г. всякий гражданин и всякая гражданка, живущие в дан­ной секции, могли явиться в соответственную мастерскую и получить там работу*. Позднее из этих первых опытов возникла бо­лее обширная организация и во II году Республики (1793—1794) секции уже делали попытки заместить администрацию, занимав­шуюся обмундированием войска, и торговцев-предпринимателей**.

* Mellie Е. Les sections de Paris, p. 289.

** В июне 1793 г., говорит Мелье, секция Финистер организовала работу по поставке одежды для войска так, что «каждый гражданин и каждая гражданка, живущие в области секции, представив (в удостоверение места жительства) свидетельство от домовладельца, могли явиться в мастерскую и получить работу» (Ibid.). В августе 1793 г. Конвент старался сосредо­точить поставку одежды для армии в руках своей администрации, но и она должна была распределять работу между различными секциями согласно их потребностям. Это подало повод жалобам, и тогда (в конце августа) распределение работы было поставлено под контроль комиссаров, назна­чаемых секциями. «Совершенно новая организация возникла из этого, — говорит Мелье. — Секции совершенно заместили предпринимателей и адми­нистрацию поставки одежды. Эти (распределительные) бюро, открытые в самых бедных кварталах, стали мастерскими секций; а так как они были под их рукой, то не было нужды в посредниках». Из документов, слу­чайно сохранившихся в одной секции (вследствие возникшего спора), видно следующее: «Таким образом секция назначает и смещает комиссаров, управляющих мастерской, определяет их жалованье, назначает цену изго­товленных вещей так, чтобы не было никакого барыша, лишь бы покрыть расходы по магазину, принимает жалобы... одним словом, является пол­ным хозяином предприятия, за которым она наблюдает, проверяет счеты и оплачивает расходы» (Ibid., p. 290—295). С наступлением реакции после падения Робеспьера всему этому, конечно, был положен конец. Декретом 13 июня 1795 г. снабжение войска одеждой было отнято у Парижской коммуны.

Таким образом, право на труд, которого требовало в 1848 г. рабочее население больших городов Франции, было не чем иным, как отголоском того, что уже вводилось в Париже во время Вели­кой революции, но вводилось как нечто организованное снизу, а не сверху, как того хотели во время революции 1848 г. Луи Блан, Видаль и другие, заседавшие в Люксембурге государственники.

Мало того, секции не только наблюдали во все время револю­ции за подвозом и продажей хлеба, за ценами на предметы пер­вой необходимости и за соблюдением закона о максимальных це­нах, когда этот закон был введен, но некоторые из них, кроме того, взяли на себя почин обработки находившихся вокруг Парижа пу­стырей с целью помочь развитием огородничества увеличению зе­мледельческой производительности страны.

Все это, может быть, покажется очень мелочным для тех, кто видит в революции только выстрелы и баррикады; но именно сво­ему вмешательству в ежедневные мелочи жизни рабочих и всего города парижские секции обязаны были развитием своей полити­ческой и революционной силы.

Но не будем забегать вперед. Вернемся к рассказу о событиях. С парижскими секциями мы еще встретимся, когда будем говорить о коммуне десятого августа.