XV

ГОРОДА

После всех мер, принятых королевской властью в течение 200 лет против городского самоуправления, к XVIII в. оно при­шло в состояние полного упадка. Со времени уничтожения город­ских вечевых собраний, пользовавшихся в прежние времена правом судебной и распорядительной власти, дела больших городов шли все хуже и хуже*. Места «городских советников», учрежденных в XVIII в., покупались у города, и очень часто эти полномочия становились пожизненными**. Собрания городских советов про­исходили все реже и реже, в некоторых городах — всего 2 раза в год, и посещались они неаккуратно. Весь механизм городского управления был в руках секретаря, который взымал с заинтере­сованных лиц тяжелую дань. Прокуроры и адвокаты, а еще более того интенданты провинции (губернаторы) постоянно вмешивались в дела городов и подрывали всякую независимость городских управ.

* О жизни средневековых независимых городов читатель найдет довольно много данных и указания на сочинения об этом в высшей степени важном историческом периоде в моей книге «Взаимная помощь». Для России, см.: Беляев И. Д. Рассказы из русской истории, кн. 1—4. М., 1861—1872, кн. 3; Костомаров Н. И. Северно-русские народоправства..., т. 1—2. СПб., 1863; Псковские и Новгородские летописи.

** Babeau A. La ville sous 1'ancien regime. Paris, 1880, p. 153 et suiv.

При таких условиях городские дела все более и более сосредо­точивались в руках пяти или шести семей, присваивавших себе льви­ную часть городских доходов. Вотчинные поборы с крестьян, со­хранившиеся за некоторыми городами, доход с городских таможен, торговля города и налоги шли главным образом на обогащение этих семей. Кроме того, мэры и синдики (т. е. головы и члены го­родской думы) занимались хлебной и мясной торговлей и пуска­лись в спекуляции. Рабочее население обыкновенно ненавидело их. Притом синдики, советники и городские судьи раболепствовали перед «господином интендантом», т. е. губернатором, и исполняли его капризы. Расходы городов на помещение интенданта, на увели­чение его жалованья, на подарки ему, на крестины его детей и т. д. все росли и росли, не говоря уже о взятках, которые приходилось ежегодно посылать разным высокопоставленным лицам в Париж.

В городах, как и в деревнях, феодальные, т. е. крепостные, права оставались еще в полной силе. Всякая недвижимая собствен­ность несла на себе феодальные повинности. Епископ продолжал быть феодальным владельцем, и все владельцы, как светские, так и духовные, как, например, «50 каноников в Бриуде», не только со­храняли за собой почетные права, но в некоторых городах они удержали за собой и право суда. В городе Анжере, например, было 16 владельческих судебных округов, где судьями состояли фео­дальные владельцы этих округов. В Дижоне кроме муниципального суда сохранилось шесть духовных судов: «епископства, капитула и монахов Сент-Бенина, Святой Капеллы, Шартрезы и командорства Св. Магдалины». И все это наживалось на счет полуголодного на­рода. В Труа было девять владельческих судов помимо «двух королевских мэрий». Точно так же полиция не всегда была в руках города, а очень часто находилась в руках тех, кто отправлял «пра­восудие». Словом, феодальный порядок сохранился вполне*.

* См.: Babeau A Op. cit , p. 323, 331 et suiv. Рейс в своем сочинении «Эльзас во время революции» приводит наказ третьего сословия Страсбурга, очень интересный в этом отношении (см.: Reuss R L'Alsace pendant la Revolution Paris, 1880).

Но в особенности раздражали горожан всевозможные феодаль­ные налоги, уцелевшие со времен крепостного права: подушные, «двадцатые» и всякие «субсидии» (dons gratuits), ставшие обяза­тельными с 1758 г. и уничтоженные только в 1789 г., а также «lods et ventes», т. е. феодальные пошлины, взимаемые владель­цем всякий раз, когда его вассал продавал или покупал что-нибудь. Все это тяжело ложилось на горожан, особенно на ремесленников. Хотя эти платежи и были, может быть, менее значительны, чем в деревнях, но в сумме вместе с другими городскими налогами они оказывались очень тяжелыми.

Особенно возмущало горожан то, что при распределении нало­гов сотни привилегированных лиц требовали для себя изъятия от податей. Духовенство, дворянство и офицеры были избавлены от податей по праву, но избавлялись от них также и «офицеры королевского дома», т. е. всевозможные почетные конюшие и т. п., покупавшие за деньги эти «должности» без всякой службы, только для удовлетворения своего тщеславия и для избавления от налогов. Достаточно было выставить свой титул на воротах дома, чтобы ничего не платить городу. Понятно, какую ненависть возбуждали в народе эти привилегированные господа.

Все городское управление предстояло, таким образом, преобразовать. Но кто знает, сколько времени оно еще продержалось бы в прежнем виде, если бы дело преобразования было предостав­лено Учредительному собранию. Народ, впрочем, взялся за него сам тем более что ко всем указанным причинам недовольства присоединилась летом 1789 г. еще одна — недород, страшно высо­кие цены на хлеб и недостаток хлеба, от которого сильно страдало бедное население большинства городов. Даже там, где городские управления старались по возможности понизить цены, сами заку­пая зерновой хлеб или устанавливая таксу на хлеб, его все-таки не хватало, и толпы голодного народа простаивали целые ночи у две­рей булочных.

Во многих городах мэр (голова) и городские старшины, следуя примеру двора и принцев, сами спекулировали на хлебе. Вот по­чему, как только известия о взятии Бастилии и о казни Фуллона и Бертье распространились в провинции, городское население на­чало повсюду волноваться. Народ требовал прежде всего таксы на хлеб и мясо; затем толпа громила дома главных спекуляторов — часто самих членов городского управления, завладевала ратушей и назначала путем народного избрания новое городское управление, не обращая внимания ни на требования закона, ни на «законные» права прежнего городского совета, ни на то, что должности «совет­ников» были куплены.

Таким образом произошло во Франции движение, имевшее глу­бокое революционное значение, тем более что города не только ут­верждали на деле свою городскую независимость (автономию), но и заявляли вместе с тем о своем решении принимать деятель­ное участие в общем управлении страной. Как очень верно замечает Олар*, это было в высшей степени важное общинное (коммуналистическое) движение, в котором провинция следовала примеру Парижа, где, как мы видели, население организовало 13 июля го­родскую управу — свою коммуну.

* Aulard A Histoire politique de la Revolution Francaise 2е ed. Paris, 1903 (Олар А. Политическая история Французской революции М., 1902).

Само собой, это движение не было повсеместным. Оно прояви­лось более или менее ярко в некоторых крупных и мелких горо­дах, преимущественно в восточной Франции. Но повсюду муници­палитетам старого порядка пришлось подчиниться воле народа или по крайней мере — местных собраний избирателей. Так произошла, прежде всего в самой жизни, в июле и августе 1789 г. та городская революция, которую Учредительное собрание утвердило законами о городском управлении 14 декабря 1789 и 21 июня 1790 г.

Легко понять, какую могучую силу и жизненность внесло это движение в революцию. Вся сила революции сосредоточилась, как мы увидим, когда дойдем до 1792 и 1793 гг., в городских и дере­венских муниципальных учреждениях, для которых примером и образцом послужила революционная коммуна Парижа.

Сигнал этого переустройства был подан, как уже сказано выше, Парижем. Не дожидаясь закона о городском самоуправлении, ко­торый когда-нибудь проведет Учредительное собрание, Париж на­чал с того, что сам создал у себя коммуну. Он назначил свой го­родской совет, своего мэра — Байи и своего командующего нацио­нальной гвардией — генерала Лафайета, отличившегося в Америке во время войны Соединенных Штатов за независимость. Что важ­нее всего, Париж организовал свои 60 «округов» — «60 республик», как удачно выразился один современник, Монжуа. Эти «округа» хотя и облекли властью собрание представителей всего города Па­рижа, но значительную власть удержали за собой. «Власть рассе­яна повсюду, — говорил Байи, — а в центре ее нет». «Каждый ок­руг представлял независимую власть», — с грустью говорят по сию пору сторонники казарменной дисциплины, не понимающие, что только так и происходят революции.

В самом деле, когда смогло бы Учредительное собрание при по­стоянной опасности роспуска королем и при громадном количестве предстоявших ему дел приступить к обсуждению закона о преобра­зовании суда? Оно едва дошло до него 10 месяцев после взятия Бастилии. Между тем уже 18 июля один из округов Парижа, Реtits Augustins, «решает сам установить мировых судей», пишет Байи в своих мемуарах. И этот округ тотчас же приступает к вы­бору судей всеобщей подачей голосов. Другие округа и целые го­рода (Страсбург и др.) делают то же самое; и когда в ночь 4 августа феодальным владельцам приходится отказаться от своих су­дебных прав, во многих городах это уже сделано; новые судьи уже избраны народом, и Учредительному собранию остается только занести впоследствии в конституцию 1791 г. совершившийся факт*.

* Национальное собрание называлось также Учредительным собранием.

Тэн и другие почитатели административного порядка сонных министерств, конечно, с неудовольствием отмечают, что «округа» Парижа опередили Национальное собрание и своими решениями показали ему, чего хочет народ; но именно так и развиваются че­ловеческие учреждения, когда они — не продукт бюрократии. Так построились все большие города, так строятся они и до сих пор. Вот группа домов и несколько лавок — это будет со временем важ­ный пункт зарождающегося города; вот едва обозначающаяся до­рога — это будет одна из главных улиц. Таков анархический путь развития, единственный, который мы видим в свободной природе. То же происходит и с учреждениями, когда они органически раз­виваются в жизни; поэтому-то революции и имеют такое громадное значение в жизни обществ, что они дают людям возможность за­няться органической созидательной работой без вмешательства в их дело стеснительной власти, всегда неизбежно являющейся пред­ставительницей прошлых веков и прошлого гнета.

Бросим же взгляд на некоторые из этих городских революций и посмотрим, как народ, не дожидаясь королевских указов, сам су­мел организовать городской строй вместо дезорганизованных вы­ступлений отдельных личностей, которые могли бы руководство­ваться жаждой личной наживы.

В 1789 г. известия распространялись с большой медленностью. Артур Юнг, объезжавший Францию в июле этого года, не нашел 12 июля в Шато-Тьери и 27 июля в Безансоне ни одного кафе, где имелась бы какая-нибудь газета. В городе толковали о собы­тиях, происшедших две недели тому назад. В Дижоне через де­вять дней после большого восстания в Страсбурге и взятия город­ской ратуши народом никто еще об этом не знал. Зато когда в про­винцию доходили слухи из Парижа, если они и принимали сказоч­ный характер, то всегда складывались так, что двигали народ к восстанию. Говорилось, например, что все депутаты посажены в Бастилию, и с уверенностью рассказывали о всяких злодействах, якобы совершенных Марией-Антуанетой.

В Страсбурге волнения начались 19 июля, как только в городе разнеслась весть о взятии Бастилии и убийстве де Лонэ. Народ еще раньше был недоволен магистратом, т. е. городским советом, за ту медлительность, с какой он сообщал «представителям на­рода», т. е. собраниям выборщиков, о результатах своего обсуж­дения свода жалоб, поданного бедным населением. Теперь, т. е. 19 июля, под влиянием вестей из Парижа толпа бросилась к дому аммейстера (городского головы) Лемпа и разгромила его.

Устами своего «собрания буржуазии» народ требовал мер «для того, чтобы обеспечить политическое равенство граждан и их вли­яние на избрание лиц, управляющих общим достоянием, и свободно избираемых судей»*. Он хотел, чтобы независимо от сущест­вующего закона были выбраны всеобщей подачей голосов новое городское управление и новые судьи. Магистрат, т. е. старое го­родское управление, наоборот, совершенно не хотел этого «и про­тивопоставлял закон, установленный несколькими веками, предла­гавшемуся изменению». Тогда народ стал осаждать городскую ратушу, и в залу, где происходили переговоры магистрата с пред­ставителями революционеров, посыпался град камней. Магистрат уступил.

* Lettre des representants de la bourgeoisie aux deputes de Strasbourg a Ver­sailles, 28 juillet 1789. — In: Reuss R. L'Alsace pendant la Revolution Documents, XXVI (перевожу буквально).

Между тем при виде высыпавшей на улицу бедноты зажиточ­ная буржуазия стала вооружаться против народа и явилась к ко­менданту провинции графу Рошамбо «испросить его согласия на то, чтобы добрая буржуазия вооружилась и присоединилась к вой­ску для охраны порядка», на что генеральный штаб коменданта, проникнутый аристократическими взглядами, ответил отказом, как де Лонэ в Бастилии.

На другой день в городе распространился слух, что магистрат взял свои уступки назад, и народ снова явился к ратуше с требо­ванием уничтожения таможенных платежей при ввозе в город при­пасов, а также палаты денежных сборов (aides). Раз это сделано в Париже, почему не сделать того же в Страсбурге? Около шести часов по трем улицам, ведущим к ратуше, двинулись толпы «рабо­чих, вооруженных топорами и молотками». Они выломали топорами двери ратуши, разбили ее погреба и стали с ожесточением уни­чтожать накопившиеся в канцеляриях старые бумаги. «На эти бу­маги набросились с варварской яростью: они были все выброшены в окно» и уничтожены, писал потом новый магистрат. Все двойные двери архивов были выломаны, чтобы сжечь старые документы. Из ненависти к магистрату народ ломал даже мебель ратуши и выб­расывал ее в окна. Главную канцелярию и «склад спорных доку­ментов» постигла та же участь. В отделении денежных сборов были выломаны двери и деньги разграблены. Войска, собравшиеся на площади против ратуши, оказались бессильны; народ делал что хотел.

Перепуганный магистрат поспешил уменьшить цену на мясо и на хлеб; на хлеб была назначена такса в 12 су за ковригу в шесть фунтов*. Затем магистрат вступил в дружеские переговоры с пред­ставителями 20 «отделов», или гильдий города (называвшихся в Страсбурге «les tribus») с целью выработки новой городской конституции. Приходилось спешить, так как бунты продолжались в Страсбурге и в соседних деревнях. Везде народ смещал «уста­новленных» prevots des communes, т. е. чиновников, купивших свои места, и назначал новых старшин по своему выбору, а вместе с тем «выставлял требования на леса и требовал себе других прав, прямо противоположных установлениям законно приобретенной собствен­ности. Теперь всякий считает, что может вернуть себе то, на что якобы имеет право», писал магистрат в своем письме от 5 августа.

* Мешок зерна стоил тогда 19 ливров. В конце августа цены поднялись до 28 и 30 ливров, и булочникам было запрещено печь пирожные, хлеб на молоке и т. п. Ливр был почти равен теперешнему франку.

Между тем 11 августа доходит до Страсбурга весть о ночи 4 августа в Национальном собрании, и движение сразу становится еще более грозным, тем более что войско действует теперь заодно с восставшими. Тогда старый магистрат решается сложить свои полномочия**. На другой день, 12 августа, 300 городских старшин в свою очередь оставляют свои «должности», вернее свои приви­легии. Народ выбирает новых старшин, и они назначают новых судей. Таким образом составляется 14 августа новый магистрат — род временного городского управления, которое берет на себя за­ведование городскими делами до тех пор, пока Национальное со­брание не выработает нового закона об управлении в городах.

** Reuss R. L'Alsace pendant la Revolution, p. 147.

Не дожидаясь этого закона, не сваливая революционной задачи на плечи Собрания, Страсбург сам назначает по своему усмотре­нию свое собственное городское управление и своих судей.

Старый порядок рушился таким образом, и 17 августа г. Дит­рих приветствовал новый городской совет в следующих выраже­ниях: «Господа, переворот, совершившийся в нашем городе, отме­тит собой момент возвращения того доверия, которое должно ца­рить между гражданами одной и той же коммуны... Это высокое собрание свободно уполномочено своими согражданами быть их представителем... Первое, на что вы употребили свою власть, это назначение новых судей... Какую силу даст нам это единение». И Дитрих предлагал, чтобы 14 августа — день страсбургской ре­волюции праздновался ежегодно.

В этой революции нужно отметить один важный факт. Страсбургская буржуазия освободилась от феодального порядка и со­здала для себя демократическое городское управление; но она не имела ни малейшего желания расстаться со своими феодальными (вотчинными) правами, которыми она пользовалась по отношению к некоторым окружающим сельским местностям. Когда от обоих депутатов, представлявших Страсбург в Национальном собрании, их сотоварищи потребовали в ночь 4 августа, чтобы они отреклись от своих прав, они ответили отказом.

И когда впоследствии один из этих депутатов (Швендт) наста­ивал перед страсбургскими буржуа на том, чтобы они не препят­ствовали течению революции, его избиратели все-таки продол­жали требовать сохранения за собой феодальных прав. Мы видим, таким образом, как уже начиная с 1789 г. в Страсбурге образу­ется партия, которая сгруппируется затем вокруг короля, «лучшего из королей», «самого уступчивого из всех монархов», а еще позже сплотится в партию жирондистов ради сохранения своих прав на богатые поместья, принадлежавшие городу при феодальном праве. В этом отношении очень характерный документ представляет со­бой письмо, в котором другой страсбургский депутат, Тюркгейм, убежавший из Версаля после народного движения 5 октября, за­являет о том, что подает в отставку (письмо это напечатано у Reuss'a). Из него уже видно, каким образом и почему жирондисты могли впоследствии сгруппировать вокруг своего буржуазного знамени «защитников имуществ» и роялистов.

События, происходившие в Страсбурге, дают нам довольно яс­ное представление о том, что происходило и в других больших го­родах. В Труа, например, — городе, о котором мы имеем довольно полные сведения, — движение сложилось из тех же элементов. На­чиная с 18 июля, т. е. как только получилось известие, что в Па­риже жгут заставы, народ начал восставать при поддержке кре­стьян. 20 июля крестьяне, вооруженные вилами, серпами и це­пами, пришли в город, вероятно, с целью захватить хлеб, которого у них не хватало и который скупщики держали в городе, в своих амбарах. Но буржуазия наскоро составила национальную гвардию и отогнала крестьян; она уже тогда называла их «разбойниками». В течение следующих 10 или 15 дней буржуазия воспользовалась общей паникой, чтобы вполне организовать свою национальную гвардию (распространился слух, что 500 «разбойников» идут из Парижа с целью все разгромить). Вооружились также другие мел­кие города вокруг Труа. 8 августа, вероятно под влиянием изве­стия о ночи 4 августа в Париже, народ стал требовать оружия для всех желающих вступить в национальную гвардию и таксы на хлеб. Муниципалитет колебался. Тогда 19 августа народ сместил старую городскую думу и, так же как в Страсбурге, выбрал свою, новую.

Захватив ратушу, народ забрал оружие и поделил его. Соляной склад был взломан, но и тут его не разграбили, а «заставили вы­давать соль по шести су». Наконец, 9 сентября движение, не пре­кращавшееся с 19 августа, достигло своей высшей точки. Толпа захватила мэра Гюэза, которого обвиняли в защите скупщиков, и убила его. Его дом был разгромлен; пострадали также дома одного нотариуса, бывшего коменданта Сен-Жоржа, за две недели до того отдавшего приказ стрелять в народ, и лейтенанта жандармов, при­казавшего в одном из предшествовавших бунтов повесить одного бунтовщика; народ грозил, как в Париже после 14 июля, разгро­мить еще много других домов. После этого в течение приблизи­тельно двух недель среди высшей буржуазии царила паника, что, впрочем, ей не помешало организовать тем временем свою нацио­нальную гвардию: так что 26 сентября в конце концов буржуазия взяла верх над безоружным народом.

Вообще говоря, народный гнев направлялся, по-видимому, столько же против представителей буржуазии, спекулировавших на предметах первой необходимости: хлебе, мясе и т. п., — сколько и против помещиков, захвативших землю. В Амьене, например, на­род чуть не убил трех хлебных торговцев, после чего буржуазия поспешила вооружить свою милицию. Можно даже сказать, что повсеместной организации милиции в городах в течение августа и сентября, вероятно, не было бы, если бы народное восстание происходило только в деревнях и направлено было только против помещиков. Но когда народ стал угрожать имуществам городской буржуазии, она, не дожидаясь решений Собрания, организовала по образцу парижских трехсот свои городские управления, в которые ей пришлось, впрочем, принять также и представителей от вос­ставшего бедного народа.

Почти то же самое происходило 21 июля в Шербурге, 24-го — в Руане, а затем во многих других, менее крупных городах. Народ восставал с криками: «Хлеба! Смерть скупщикам! Долой заставы!» (что означало свободный ввоз съестных припасов из деревень). Он заставлял городские управы понизить цену на хлеб или завла­девал складами скупщиков и увозил хлеб. Дома тех, кто спекули­ровал на съестных припасах, народ громил. Тогда буржуазия поль­зовалась народным движением, чтобы свергнуть старое городское управление, проникнутое феодальным духом, и назначить новый муниципалитет, избранный народом на демократических началах. Вместе с тем, пользуясь паникой, вызванной восстанием «черни» в городах и «разбойников» в деревнях, буржуазия вооружалась и организовывала свою муниципальную гвардию. Затем она при­ступала к «восстановлению порядка»; иногда казнила народных вожаков, а в некоторых местах брала на себя и восстановление по­рядка в деревнях, давая сражения крестьянам и вешая предполага­емых «зачинщиков».

После ночи 4 августа городские восстания стали еще многочис­леннее. Они вспыхивали повсюду. Ни податей, ни внутренних та­моженных пошлин, ни всяких поборов натурой, ни соляного налога никто больше не платил. «Сборщики подушных не знают, что делать, — писал Неккер в своем докладе от 7 августа. — Пришлось уменьшить наполовину цену на соль в двух восставших военных ок­ругах; поборов (aides) нельзя больше собирать» и т. д. «Множе­ство мест, — писал он, — взбунтовалось против казны. Народ не хочет больше платить косвенных налогов». Что же касается до прямых, то народ не отказывается их платить, но только на извест­ных условиях. В Эльзасе, например, «народ по большей части от­казывается платить что бы то ни было, пока неподатные сословия (дворянство, духовенство) и привилегированные лица не будут также внесены в списки плательщиков».

Вот каким образом французский народ задолго до Собрания совершал революцию на местах, создавая революционным путем новое городское управление, установляя новый суд, проводя гра­ницу между различными налогами, теми, которые он соглашался платить, и теми, в которых он отказывал, и указывая, как следует равномерно распределять те налоги, которые народ намеревался платить государству или общине.

Только изучая эти приемы народного воздействия, вместо того чтобы упорно заниматься одной законодательной деятельностью Собрания, можем мы уловить дух Великой революции, т. е. в сущ­ности дух всех революций, прошлых и будущих.