VII

КРЕСТЬЯНСКОЕ ВОССТАНИЕ В ПЕРВЫЕ МЕСЯЦЫ 1789 г.

Было бы совершенно ошибочно думать, что французский народ накануне 1789 г. состоял из героев. Кине был вполне прав, когда разрушил эту легенду. Конечно, если собрать и изложить на не­скольких страницах все примеры, впрочем очень немногочисленные, открытого сопротивления буржуазии старому режиму — как, на­пример, протест Д'Эпремениля, — то картина получится довольно внушительная. Но если посмотреть на Францию в целом, то осо­бенно поражает нас именно редкость серьезных протестов, редкость проявления личности, даже, можно сказать, раболепие в среде бур­жуазии. «Никто ни в чем не дает о себе знать, — вполне справед­ливо говорит Кине. — Человеку нет даже случая самого себя по знать»*. «Где были в то время, — спрашивает он, — Барнав, Type, Сиейес, Верньо, Гюаде, Ролан, Дантон, Робеспьер и многие другие, скоро ставшие героями революции?»

* Quinet Е. La Revolution, v. 1—2. Paris, 1869, v. 1, р. 15.

В провинциях, в городах царило молчание, тишина. Для того чтобы третье сословие составило свои знаменитые наказы, нужно было, чтобы центральная власть пригласила людей вслух выска­зать то, что они до тех пор говорили потихоньку, промеж себя. Да и то! Если мы находим в некоторых наказах смелые слова про­теста, зато в большинстве их сколько покорности, сколько робости, какая умеренность требований! Рядом с правом ношения оружия и некоторыми судебными гарантиями против произвольных аре­стов наказы третьего сословия требуют главным образом не­множко больше свободы в делах городского самоуправления*. И только позднее, когда депутаты третьего сословия почувство­вали, что их поддерживает народ Парижа, и когда начали слы­шаться раскаты крестьянского восстания, их поведение по отноше­нию к двору стало более смелым.

* В числе требовании, которые больше всего возбудили впоследствии негодо­вание собственников, нужно отметить следующие: Лион, Труа, Париж и Шалон требуют таксы на хлеб и на мясо, устанавливаемой на основании средних цен. Ренн требует, чтобы «заработная плата устанавливалась перио­дически, соответственно нуждам поденного рабочего»; некоторые города хотят, чтобы всем способным к работе беднякам была обеспечена работа. Что же касается роялистов-конституционалистов, очень многочисленных в то время, то, как видно из проекта «Общего наказа», разобранного Шассеном (Les elections et les cahiers de Paris en 1789. Doc. recueil. et annot. par. Ch.-L. Chassin, v. 1—4. Paris, 1888—1889, v. 3, p. 185), они хотели огра­ничить обсуждение в Генеральных штатах исключительно вопросом финан­сов и сокращения дворцовых расходов короля и принцев.

К счастью, начиная с движений, вызванных роспуском парла­ментов, летом и осенью 1788 г. народ не переставал бунтовать по­всюду; волны поднимались все выше и выше, вплоть до большого крестьянского восстания в июле и августе 1789 г.

Мы уже говорили о том, что положение крестьян и городского населения было таково, что одного неурожая достаточно было, чтобы вызвать страшное повышение цен на хлеб в городах и голод в деревне. Крестьяне не были крепостными: крепостное право давно уже было уничтожено во Франции, по крайней мере во вла­дениях частных лиц. А с тех пор как Людовик XVI отменил его и в своих поместьях (в 1779 г.), во Франции осталось очень мало крепостных. В Юре, например, было не более 80 тыс. человек, подчиненных праву «мертвой руки», а во всей стране — самое боль­шее около 1,5 млн., а может быть, и меньше 1 млн.; да и эти за­висимые крестьяне не были в точном смысле слова крепостными. Большинство французских крестьян давно уже перестали быть крепостными. Но они все еще продолжали платить деньгами и своим трудом (отчасти барщиной) за свое личное освобождение. Эти повинности были крайне тягостны и разнообразны, но они не были произвольными: они считались выкупом за право владения землею, общинного, или частного, или же арендного; на каждой земле лежали свои многочисленные и разнообразные повинности, тщательно занесенные в земельные записи, или «уставные гра­моты».

Кроме того, за помещиком оставалось право суда, и на многих землях он или сам был судьей, или назначал судей; это издревле удержавшееся право давало ему возможность взимать со своих бывших крепостных всевозможные поборы*. Когда какая-нибудь старуха оставляла своей дочери в наследство одно или два орехо­вых дерева и какие-нибудь старые лохмотья (например, «мою чер­ную ватную юбку», мне случалось встречать такие наследства), то «благородный и великодушный сеньор» или «благородная и вели­кодушная дама» из замка взимали с этого наследства известный налог. Крестьянин точно так же платил за свадьбу, за крестины, за похороны, платил за всякую совершенную им покупку или про­дажу. Даже его право продавать свой хлеб или свое вино было ограничено: он не мог продавать своей жатвы раньше помещика. Наконец, сохранились еще со времени крепостного права всевоз­можные платежи за пользование принадлежавшими помещику мельницей, сельского печью для печенья хлеба, прессом для выжи­мания виноградного сока, печью для стирки, некоторыми доро­гами, известными бродами и т. д., а также полагались всякие «при­ношения» орехами, грибами, полотном, пряжей, считавшиеся в прежние времена подарками по случаю «счастливого вступления во владение» или «счастливого приезда».

* В прекрасной брошюре под заглавием «Les fleaux de 1'agriculture. Ouvrage pour servir a 1'appui des cahiers des Doleances des Campagnes». 1789, 10 avr. («Бичи земледелия Труд, предназначенный для того, чтобы поддержать жалобы деревень»), изданной неким Д. (Доливье?) 10 апреля 1789 г., мы находим следующее перечисление причин, мешающих развитию земле­делия: громадные налоги; десятина «обычная» и «необычная», все расту­щая в размерах; вред, наносимый дичью вследствие злоупотреблений пра­вом охоты; наконец, придирки и злоупотребления помещичьего правосудия Мы читаем там, что «благодаря судам, связанным с поместьями, помещики сделались деспотами, которые держат жителей деревень в цепях рабства» (Ibid , p 95).

Что касается обязательных барщинных работ, то они были разнообразны до бесконечности: работа на помещичьих полях, в парке, в садах, разные работы ради удовлетворения помещичьих капризов и т. д. В некоторых деревнях существовало даже обяза­тельство хлопать ночью палками по воде в пруде, чтобы лягушки не мешали спать барину.

Лично крестьянин был свободен; но вся эта сеть платежей и взысканий, мало-помалу сплетенная за долгие века крепостного права хитростью помещиков и их управляющих, продолжала опу­тывать крестьянское население.

В довершение являлось государство со своими налогами (по­душные, «двадцатые») и все растущими натуральными повинно­стями. Подобно помещикам и их управляющим государство и его чиновники тоже все время изощрялись в выдумывании предлогов для обложения крестьян новыми формами поборов.

Правда, со времени реформ Тюрго крестьяне перестали пла­тить некоторые феодальные повинности, а некоторые губернаторы провинций даже отказывались прибегать к силе при взыскании тех платежей, которые они сами считали вредными злоупотребле­ниями. Но крупные феодальные повинности, связанные с землей, все еще платились целиком, и они становились еще более тягост­ными от непрерывного роста присоединявшихся к ним государст­венных и провинциальных налогов. Вот почему в мрачных карти­нах из крестьянской жизни, рисуемых всеми историками револю­ции, нет ни слова преувеличения.

Но точно так же не преувеличивают и те, кто говорит, что в каждой деревне было несколько крестьян, достигших известного благосостояния, и что они в особенности стремились сбросить с себя феодальные обязательства и завоевать свободу личности. Оба типа, изображенные Эркманом-Шатрианом в его «Истории одного крестьянина», — тип сельского буржуа и тип крестьянина, подавленного нуждой, верны. Оба они существовали. Первый до­ставил третьему сословию его политическую силу, а революцион­ные банды, которые еще зимою 1788/89 г. начали принуждать дво­рян отказываться от взыскания феодальных повинностей, внесен­ных в земельные записи, вербовались преимущественно среди де­ревенской бедноты, жильем которой служили землянки, а пищей — главным образом каштаны да подобранные после помещичьей жатвы колосья.

То же самое можно сказать и о городах. Феодальное право су­ществовало и в городах. Бедные классы городского населения то­чно так же изнывали под тяжестью феодальных платежей, как и крестьяне. Право сеньора на отправление правосудия удержалось во многих городах, и хижины городских ремесленников и черно­рабочих точно так же платили налог барину в случае продажи или наследования, как и крестьянские избы. Некоторые города даже платили известную дань помещикам, духовным и светским, как вы­куп из былого феодального подчинения. Кроме того, большинство их платило еще дар благодарности (don gratuit) королю за сохране­ние некоторой тени городской независимости, и все эти платежи ложились своею тяжестью на бедные классы. Если прибавить к этому тяжелые королевские налоги, провинциальные платежи и натуральные повинности, затем налоги на соль и т. п., также про­извол чиновников, большие расходы при ведении дел в судах и невозможность для непривилегированного добиться у суда спра­ведливости против дворянина или даже богатого буржуа и если представить себе все угнетение, все оскорбления и обиды, которым подвергался ремесленник, то мы сможем составить себе понятие о положении бедных классов городского населения накануне 1789 г.

Из этих бедных классов и исходило революционное движение городов и деревень, которое дало третьему сословию смелость со­противляться в Генеральных штатах королю и объявить себя Учре­дительным собранием.

Засуха погубила урожай 1788 г., и зима стояла очень суровая. Бывали, конечно, и раньше почти такие же суровые зимы и та­кие же плохие урожаи; бывали и народные бунты. Почти каждый год в какой-нибудь местности Франции бывал недород, и нередко он захватывал целую четверть или треть страны. Но на этот раз явилась надежда, пробужденная всеми предшествовавшими собы­тиями: провинциальными собраниями, созывом нотаблей, восста­ниями в городах по поводу парламентов — восстаниями, которые (мы видели это по крайней мере на примере Бретани) распростра­нялись и по деревням. И вот бунты 1789 г. приняли в силу этого широкие и угрожающие размеры.

Профессор Кареев, специально изучавший последствия Вели­кой революции для французских крестьян, говорил мне (в 1878г.), что в Национальном архиве имеются особые связки документов, ка­сающихся крестьянских восстаний, предшествовавших взятию Ба­стилии*. Их следовало бы изучить; но я никогда не имел возмож­ности работать во французских архивах. Впрочем, из изучения провинциальных историй того времени** я пришел уже в моих прежних работах*** к заключению, что начиная с января 1789 г. и даже с декабря 1788 г. в деревнях происходило очень много вос­станий. Во многих провинциях неурожаем создалось ужасное по­ложение, и повсюду население охватывал мало привычный до того времени революционный дух. К весне бунты стали учащаться в Пуату, Бретани, Турени, Орлеане, Нормандии, Иль-де-Франсе, Пикардии, Шампани, Эльзасе, Бургундии, Ниверне, Оверни, Лангедоке и Провансе.

* Теперь известно, что Тэн, якобы изучивший доклады интендантов отно­сительно этих восстании, только бегло просмотрел, как показал Олар, 26 таких докладов из 1770. Но и эти доклады дали ему очень ценные данные, так как Тэн, вероятно пользуясь содействием архивариуса, исполь­зовал доклады именно из тех провинций, где преимущественно происхо­дили восстания.

** История Юры — автор Соммье; история Лангедока — Вика и Весетта; история города Кастра — Комба; история Бретани — Дю Шателье; исто­рия Франш-Конте — Клерка; история Оверни — Дюлора; история Берри — Рейналя; история Лимузена — Леймари; история Эльзаса — Штробеля и т. д.

*** «La Grande Revolution» — брошюра, изданная в Париже в 1890 г.; «The Great French Revolution and its Lessons» — статья по случаю годовщины революции в английском журнале «Nineteenth Century», июль 1889 г.; статьи о революции в газете «La Revoke».

Характер этих бунтов был почти везде один и тот же. Воору­женные вилами, косами, дубинами крестьяне сбегались в город и там заставляли землевладельцев и фермеров, привезших на ры­нок хлеб, продавать его по известной «честной» цене (например, 3 ливра за четверик, boisseau) или же брали хлеб у хлебных тор­говцев и «делили его между собою по уменьшенным ценам» с обе­щанием заплатить после следующего урожая; в деревнях же ино­гда заставляли помещика отказываться на двухмесячный срок от взимания пошлин за муку или вынуждали городские управления назначить таксу на хлеб, а иногда «повысить на 4 су плату за ра­бочий день». Там, где голод свирепствовал всего сильнее, напри­мер в Тьерри, рабочие шли из городов снимать хлеб в деревнях. Часто взламывали хлебные амбары религиозных общин, торговцев-скупщиков или частных лиц и муку отдавали булочникам. Кроме того, именно в то же время стали собираться шайки, состоявшие из крестьян, дровосеков, а иногда и контрабандистов, которые хо­дили по деревням, захватывали хлеб, и мало-помалу они начали жечь земельные записи и принуждать помещиков отказываться от своих феодальных прав. Эти банды дали буржуазии в июле 1789 г. предлог вооружить свою городскую милицию.

Начиная с января в этих бунтах слышится уже крик: «Да здравствует свобода!» — и с января же, а еще более решительно с марта крестьяне начинают там и сям отказываться от уплаты десятины и феодальных повинностей и даже налогов. Кроме тех трех провинций — Бретани, Эльзаса и Дофине, на которые указы­вает Тэн, следы этих движений можно найти почти по всей восточ­ной части Франции.

На юге, в Агде, во время бунта 19, 20 и 21 апреля «народ,— как писали потом мэр и консулы (городское управление), — бе­зумно вообразил себе, что он — все и что он все может, ввиду того что король якобы желает уравнения состояний». Народ грозил совершенно разграбить город, если не будет понижена цена на все продукты и не будут уничтожены провинциальные пошлины на вино, рыбу и мясо; кроме того, и в этом уже виден коммуналистический, т. е. общинный, здравый смысл народных масс во Фран­ции, «они хотят назначать консулов из состава своего класса». Этим требованиям восставшего народа дано было удовлетворение. Через три дня народ потребовал, чтобы налог на помол был уменьшен наполовину, и в этом ему также должны были усту­пить*.

* Taine H. Les origines de la France contemporaine, v. 1—6. Paris, 1876—1893, v.2, p. 22, 23.

В этом восстании повторялось то, что происходило в сотне дру­гих. Первым поводом для движения являлся вопрос о хлебе. Но скоро к нему присоединился ряд требований из такой области, где экономические условия и политическая организация соприкаса­ются, области, в которой народное движение идет всегда наиболее уверенным шагом и достигает непосредственных результатов.

В Провансе все в том же марте и апреле 1789 г. больше 40 ме­стечек и городов, в том числе Экс, Марсель и Тулон, отменили на­лог на муку; повсюду толпа громила дома чиновников, на обязан­ности которых было собирать налоги на муку, кожи, мясо и т. д. Цены на жизненные припасы были понижены, и на все продукты была назначена такса; когда же господа буржуа запротестовали, толпа стала бросать в них камнями; иногда начинали на их глазах рыть могилу, чтобы похоронить их, и даже приносили заранее гроб для вящего устрашения упорствующих, которые, конечно, спешили уступить. Все это происходило тогда, в апреле 1789 г., без всякого кровопролития. Это — «род войны, объявленной собственникам и имуществам», говорится в докладах интендантов и городских вла­стей; «народ продолжает заявлять, что не хочет ничего платить: ни налогов, ни повинностей, ни долгов»*.

* Письма, находящиеся во французском Национальном архиве. H., 1453, цитированные Тэном (Les origines de la France contemporaine v 1—6 Paris, 1876—1893, v. 2, p. 24).

С этого времени, т. е. с апреля, крестьяне начали также гра­бить замки и помещичьи усадьбы и принуждали помещиков от­казываться от своих прав. В Пенье помещика заставили «подпи­сать акт, в котором он отказывался от взимания всяких поме­щичьих платежей» (письмо в архиве); в Риезе требовали, чтобы епископ сжег архивы. В Иере (Hyeres) и других местах сжигали старые бумаги, в которых были записаны феодальные повинности и налоги. Одним словом, уже с апреля мы видим в Провансе на­чало того большого крестьянского восстания, которое заставило дворянство и духовенство сделать первые уступки 4 августа 1789г.

Легко понять, какое влияние эти бунты и брожения имели на выборы в Национальное собрание. Шассен* рассказывает, что в некоторых местах дворянство имело большое влияние на вы­боры и что там крестьянские выборщики не посмели ни на что жаловаться. В других же местах, например в Ренне, дворянство воспользовалось заседанием бретонских Генеральных штатов (в декабре 1788 и январе 1789 гг.), чтобы попытаться поднять голодающий народ против буржуа. Но что могли сделать эти пред­смертные конвульсии дворянства против надвигающейся народной волны? Народ видел, что в руках дворянства и духовенства боль­ше половины земель остаются невозделанными, и понимал лучше, чем если бы ему доказали это статистики, что, до тех пор пока кре­стьяне не завладеют этими землями и не начнут их обрабатывать сами, голод всегда будет свирепствовать по-прежнему.

* Chassin Ch-L. Genie de la Revolution, v. 1—2. Paris, 1863.

Самая невозможность дальнейшего существования заставляла крестьян восставать против скупщиков. В продолжение зимы 1788/89 г., говорит Шассен, не проходило дня в Юре, чтобы не были где-нибудь ограблены обозы с хлебом*. Высшие власти очень хотели бы «строгих мер» против народа, но суды отка­зывались осуждать и даже судить голодных бунтовщиков. Офи­церы отказывались стрелять в народ. Дворянство спешило открыть свои амбары из боязни поджогов (в начале апреля 1789 г.). По­всюду, говорит Шассен, на севере и на юге, на западе и на во­стоке, вспыхивали подобные восстания.

* Chassin Ch-L. Genie de la Revolution, v. 1, p 162.

Выборы внесли большое оживление в деревни и возбудили много надежд. Влияние помещика чувствовалось, правда, повсеме­стно; но как только в деревне оказывался какой-нибудь буржуа, врач или адвокат, читавший Вольтера или хотя бы брошюру Сиейеса, как только находился какой-нибудь ткач или каменщик, умев­ший читать и писать хотя бы только печатными буквами, картина менялась, и крестьяне спешили занести на бумагу свои жалобы. Правда, эти жалобы ограничивались большею частью второстепен­ными предметами, но почти повсюду проглядывает (как это было и в немецком крестьянском восстании 1525 г.) требование, чтобы помещики доказали свои права на феодальные привилегии.

Представив свои наказы, крестьяне стали терпеливо ждать. Но медлительность Генеральных штатов и Национального собрания возмущала их, и, как только кончилась ужасная зима 1788/89 г., как только выглянуло солнце, а с ним явилась и надежда на буду­щий урожай, бунты возобновились, особенно по окончании весен­них полевых работ.

Интеллигентная буржуазия, конечно, воспользовалась выбо­рами для распространения революционных идей. Был образован «Конституционный клуб», отделения которого создались во всех, даже самых маленьких, городах. Равнодушие к общественным де­лам, поражавшее Артура Юнга, продолжало, конечно, существо­вать; но тем не менее во многих местностях буржуазия вполне ис­пользовала избирательную агитацию. Можно даже видеть, как события в Национальном собрании, разыгравшиеся в июне в Вер­сале, подготовлялись за несколько месяцев в провинции. Так, в До­фине слияние трех сословий и голосование по числу депутатов было принято еще в августе 1788 г. провинциальными штатами под давлением местных восстаний.

Ошибочно было бы думать, однако, что буржуа, выдвинувшиеся во время выборов, были в какой бы то ни было мере революционно настроены. Это были люди умеренные, люди «мирного проте­ста», как говорит Шассен. О революционных способах действия говорит больше народ: так, среди крестьян образуются тайные общества и по деревням ходят незнакомцы, призывающие крестьян не платить податей и сделать так, чтобы их платили дворяне. А то вдруг распространяется слух, что дворяне уже согласились пла­тить все налоги, но что это с их стороны не более как хитрость. «Женевский народ освободился в один день... Бойтесь, дворяне!» — гласит прокламация. Тайно распространяются брошюры, в кото­рых обращаются к крестьянам, например «К сведению деревен­ских жителей» («Avis aux habitants des campagnes»). Словом, бро­жение в деревнях было так сильно, говорит Шассен (несомненно, лучше чем кто-либо изучавший эту сторону революции), что если бы даже 14 июля Париж был побежден, то невозможно было бы вернуть деревни к тому состоянию, в каком они были в январе 1789 г. Для этого пришлось бы завоевывать каждую деревню в от­дельности. Уже с марта нигде не платили больше повинностей*.

* Ibid., p. 167 et suiv

Легко понять значение этого глубокого брожения в деревнях. Если образованная буржуазия пользовалась для политической аги­тации столкновениями между двором и парламентами, если она деятельно сеяла недовольство, то истинною основою революции все время оставалось крестьянское восстание, захватившее и го­рода. Именно оно давало депутатам третьего сословия решимость, которую они скоро проявили в Версале, преобразовать весь госу­дарственный строй Франции и положить начало глубоким пере­менам в распределении богатств.

Без крестьянского восстания, начавшегося зимою, усиливше­гося летом 1789 г. и продолжавшегося вплоть до 1793 г., никогда королевский деспотизм не был бы свергнут вполне и никогда за его свержением не последовало бы таких глубоких политических, экономических и социальных перемен, какие произошли во Фран­ции. Франция получила бы парламент, как получила свой шуточ­ный парламент Пруссия в 1848 г., но это нововведение не носило бы характера революции; оно осталось бы таким же поверхност­ным, каким было в немецких государствах после 1848 г.