Тюрьмы

Преступление и неудача общества

В 1819 году Федор Достоевский написал на стене своей камеры в тюрьме следующий рассказ: "Поп и дьявол":

"Здорово, толстый поп", сказал дьявол попу. "Что заставило тебя врать этому бедному сбитому с толку народу? О каких пытках в аду ты говоришь им? Разве ты не знаешь, что они уже на земле испытывают адовы мучения? Разве ты не знаешь, что ты сам и земные власти мои представители на земле? Это ты заставляешь их терпеть муки ада, которыми угрожаешь им на том свете. Разве ты не знал об этом? Тогда пойдем со мной!".

Дьявол схватил попа за шиворот, поднял высоко на воздух и принес его на литейный завод. Там он увидел, как рабочие бегали взад и вперед и работали в ужасающей жаре. Очень скоро тяжелый душный воздух и жара подействовала на попа. Со слезами на глазах он стал умолять дьявола: "Возьми меня отсюда! Пусти! Дай мне уйти из этого ада".

– "Эй, дружище! Я должен показать тебе еще много других мест". Дьявол схватил его опять и потащил в именье помещика. Здесь он увидел рабочих, которые молотили хлеб. Пыль и жара были невыносимы. Надсмотрщик кругом ходил с кнутом и нещадно бил каждого, кто падал на землю от усталости и голода.

Дальше попу были показаны жалкие лачуги, в которых жили рабочие со своими семьями, – грязные, холодные, дымные, вонючие дыры. Дьявол ухмыльнулся и указал на нищету и страдания кругом.

– "Что, мало?", спросил он. Казалось даже, что он, дьявол, жалеет этих несчастных. Благочестивый слуга Всевышнего не мог вынести этого; подняв руки к небу, он стал просить: "Отпусти меня. Да, да, эти ад на земле!".

– "Ага, так видишь! А ты говоришь им о другом аде. Ты мучаешь их духовно, мучаешь до смерти, когда они уже почти умерли физически. Пойдем я покажу тебе еще один ад, – еще один, самый ужасный!".

Он взял его в тюрьму и показал каземат с душным спертым воздухом, где человеческие тени больные, ослабевшие, потерявшие всякую энергию, валялись па полу, покрытые паразитами, которые пожирали их несчастные, голые, исхудавшие тела.

"Снимай свою шелковую рясу", сказал дьявол попу, "надень на ноги тяжелые цепи, которые носят эти несчастные; ложись на холодный, грязный пол, – и тогда говори им об аде, который ожидает их в будущем".

– "Нет, нет", сказал поп, "я не могу представить себе ничего хуже этого. Умоляю тебя, возьми меня отсюда".

– "Да, это ад. Хуже этого ада ничего быть не может. Разве ты этого не знал? Не знал, что эти мужчины и женщины, которых ты пугал картиной будущего ада, уже находятся в аду здесь, раньше чем они умерли?.

Это было написано 50 лет тому назад в глухом углу России на стене одной из самых ужасных тюрем. Но кто может сказать, что это не относится с одинаковой силой к настоящему времени даже в американских тюрьмах"?

Со всеми нашим хвалеными реформами, социальными переменами и важными открытиями человеческие существа продолжают посылаться в отвратительные места заключения, где их оскорбляют, развращают и мучают для того, чтобы "защищать" общество от призраков, которые оно само себе сделало.

Тюрьма – защита общества? Какой чудовищный ум это выдумал? С таким же правом можно сказать, чти здоровье увеличивается путем распространении эпидемии.

После полуторогодового пребывания в ужасной английской тюрьме, Оскар Уайльд дал миру свое великое произведение: "Балладу Рэдингской тюрьмы":

"Самые мерзкие дела, как ядовитые растения,

Цветут в тюремном воздухе.

И только то, что есть хорошего в человеке,

Гибнет и увядает там.

Бледный ужас охраняет тяжелые ворота,

И тюремщиком является отчаянье".

Но общество упорно сохраняет этот ядовитый воздух, не понимая, что из него не может выйти ничего другого, кроме самых скверных, ядовитых последствий.

Мы тратим в настоящее время 3.500.000 долларов в день или 1.000.095.000 долларов в год на поддержание наших тюремных учреждений и это в демократической стране, – сумма почти равняется соединенной стоимости годового производства пшеницы, оцениваемой в 750.000.000 долларов, и угля, оцениваемого в 350.000.000 долларов. Вашингтонский профессор Бушнелль оценивает стоимость тюрем в 6.000.000.000 долларов в год, а доктор Дж. Франк Лидстон, выдающийся американский писатель по криминологии, дает цифру 5.000.000.000 долларов. Таковы неслыханные чудовищные расходы ради поддержания громадной армии людей, запрятанных как дикие звери в клетки! (У. С. Оуэн: "Преступление и преступники").

И однако число преступлений все растет. Мы знаем, что число преступлений, приходящихся на каждый миллион жителей, теперь в 4,5 раза больше, чем 20 лет тому назад.

Самое ужасное то, что у нас главным образом совершается убийство, а не грабеж, присвоение и воровство, как на юге. Лондон в 5 раз больше, чем Чикаго, и однако в Чикаго ежегодно совершается 118 убийств, а в Лондоне всего 20. Но и Чикаго является у нас не первым городом по преступлениям, а всего седьмым, а во главе стоят четыре южных города, а также Сан-Франциско и .Лос-Анджелес. В виду такого ужасного положения вещей смешно распространяться о той защите, которую общество якобы получает от тюрем.

Человек среднего ума медленно воспринимает истину, но когда самое организованное, централизованное учреждение, содержимое за счет громадных народных сумм, являет собой полное фиаско, то даже ограниченные люди должны спросить, имеет ли оно право на существование. Прошло то время, когда мы могли быть довольны нашим социальным строем только потому, что он "освященный божественным правом" или авторитетом закона.

Неоднократно предпринимаемые за последние годы исследования тюрем, агитация и распространение образования являются достаточным доказательством того, что люди начинают изучать самые основы общества, стараясь добраться до причин этого ужасного несоответствия между общественной и личной жизнью.

Почему же тюрьмы общественное преступление и приводят к полному фиаско? Чтобы ответить на этот важный вопрос, нам надлежит обратиться к рассмотрению природы и причин преступлений, методов борьбы с ними и того результата, который эти методы дают для избавления общества от ужасного бича преступлений.

Прежде всего о природе преступлений.

Хэвелок Эллис разделяет преступления на четыре разряда, – совершенные по политическим соображениям, по мотивам чувства, вследствие безумия ими ненормальности и случайные преступления. Он говорит, что политический преступник есть жертва стараний более или менее деспотического правительства сохранить свою власть. Он не обязательно виновен в совершении антиобщественного преступления, он просто пытается опрокинуть известный политический порядок, который сам по себе может быть антиобщественен. Эта истина признается во всем мире кроме Америки, где все еще господствует глупая мысль, что в демократии нет места для политических преступников. Однако Джон Браун был политическим преступником, то же можно сказать и Чикагских анархистах и о каждом стачечнике. Поэтому, говорит Хэвелок Эллис, политический преступник нашего времени может стать героем, мучеником и святым следующей эпохи. Ломброзо называет политического преступника истинным предшественником прогрессивного движения человечества.

"Преступник, совершивший преступление вследствие страсти, есть обыкновенно человек здорового происхождения и честной жизни, который под давлением какого-нибудь сильного незаслуженного оскорбления или обиды, сам восстанавливает для себя справедливость".

Хью С. Уэйр к своем труде "Угроза полиции" указывает на пример некоего Джима Флагерти, преступника по страсти, который мог бы быть спасен обществом, но вместо того был обращен в пьяницу и рецидивиста, и в результате семья его была разорена и впала в нищету.

Еще более трагична история Арчи, героя романа Бранда Уитлока "Поворот судьбы", – лучший американский роман, рисующий историю преступника. Арчи даже в большей степени, чем Флагерти, был приведен на путь преступления силой неблагоприятных обстоятельств и бездушным преследованием юридической машины. Арчи и Флагерти – типичные представители многих тысяч; на них мы видим, как взгляд закона на преступление и методы борьбы с преступлениями приводит лишь к усилению этой болезни, подрывающей всю нашу социальную жизнь.

"Безумный преступник не может считаться преступником более чем ребенок, так как, с точки зрении умственного развития, он находится на той же ступени, что малолетний ребенок или животное" (Хэвелок Эллис "Преступник").

Закон уже признает это, но только в редких случаях особенно выдающегося характера или, когда богатство преступника позволяет роскошь признания безумным. Теперь стало даже модным быть признанным параноиком. Но, в общем, закон продолжает наказывать безумного преступника со всей строгостью своей власти. Так Эллис цитирует статистические данные доктора Рихтера, показывающие, что в Германии 106 человек из общего числа 141 безумных преступников были присуждены к суровому наказанию.

Случайный преступник "представляет наибольшую по численности категорию нашего тюремного населения и потому является наибольшей угрозой для нашего социального порядка". Каковы причины, заставляющие громадную массу людей совершать преступления и предпочитать отвратительную жизнь в тюрьме жизни на свободе? Ясно, что причины должны безусловно доминирующие, не оставляющие никакого иного выхода, ибо даже самый уродливый человек любит свободу.

Эта страшная сила заключается в наших жестоких социальных и экономических условиях. Я не отрицаю биологические, физиологические и психологические факторы в создании преступлений. Но вряд ли найдется хоть один современный криминолог, который не согласится, что социальные и экономические влияния самые сильные, беспощадные и ядовитые факторы преступления. Даже если допустить, что есть врожденные преступные наклонности, тем не менее верно, что эти наклонности находят богатую почву для своего развития и нашей социальной обстановке.

Есть внутренняя связь, говорит Хэвелок Эллис, между преступлениями против человека и ценами на алкоголь, между преступлениями против собственности и ценами на пшеницу. Он цитирует Кэтлэ и Лакассаня, из которых первый смотрит на общество, как на инстанцию, подготовляющую преступления, а на преступников, как исполнительные органы, которые совершают их; Лакассань находит, что "социальная обстановка есть среда для культивирования преступности, что преступник есть микроб, элемент, который только тогда становится важным, когда находит среду, которая заставляет его придти в движение; вообще каждое общество имеет преступников, которых оно заслуживает" (Хэвелок Эллис "Преступление'').

Самый "счастливый" период процветания промышленности не позволяет рабочему заработать достаточно, чтобы поддерживать свое здоровье и силу. А так как процветание даже в лучшем случае существует в воображении, то тысячи людей постоянно прибавляются к толпам безработных. Or востока до запада и от юга до севера громадная армия бродяг ищет работу или пищи, и находят лишь работные лома или жалкие лачуги в бедных кварталах. Те, у кого осталась хоть капля самоуважения, предпочитают открытую борьбу, предпочитают преступление унизительной и изнурительной бедности.

Эдвард Карпентер говорит, что 5/6 преступлений состоит в нарушении прав собственности, но эта цифра слишком низка. Детальное исследование показали бы, что 9 преступлений из 10 вытекают прямо или косвенно из нашей системы беспощадной эксплуатации и грабежа. Нет ни одного преступника, как бы глуп он ни был, который бы не признавал этого ужасного факта, хотя может быть они не в состоянии объяснить его. 'Груды по криминологии Ломброзо, Хэвелока Эллиса и других выдающихся писателей, показывают, что преступник чувствует очень ясно, что именно общество сами приводит его к преступлению. Один миланский вор сказал Ломброзо: "Я не ворую, а лишь беру у богатых их излишки; кроме того, разве адвокаты и купцы не воруют?". Убийца написал: "Зная, что три четверти общественных добродетелей суть подлые пороки, я решил, что открытое нападение на богатого человека менее неблагородно, чем хитрая комбинация обмана и мошенничества". Другой написал: "Я посажен в тюрьму за кражу полдюжины яиц. А министры, которые крадут миллионы, пользуются почетом и уважением. Бедная Италия!". Один образованный арестант сказал Дэвитту: "Законы общества составляются в интересах обеспечения власти за богатыми, и этим у большей части человечества отнимаются его права и возможности. Почему они должны наказывать меня за то, что я такими же способами беру немного у тех, кто взял гораздо больше, чем они имели на то право?". Тот же человек прибавил: "Религия отнимает у человека независимость, патриотизм есть глупое обожание, мира, ради которого счастье и мир жителей приносится в жертву теми, кто от этого получает выгоду; законы же страны, ограничивая естественные желания человека, объявляют этим войну естественному закону человеческих существ. По сравнению с этим", – прибавил он, "воровство есть почетное занятие" (Хэвелок Эллис "Преступник").

Поистине, в этих словах гораздо больше мудрости и истины, чем во всех юридических нравственных книгах общества.

Если экономические, политические, моральные и физические факторы являются микробами преступления, то как общество относится к этому?

Методы борьбы с преступлениями несомненно претерпевали много раз перемены, но главным образом лишь в теоретическом смысле. На практике же общество всегда сохраняло свои первоначальный мотив по отношению к преступнику, – месть. Оно усвоило себе также теологическую идею, – наказание. Юридические "цивилизованные" методы состоят в устрашении и реформе. Мы сейчас увидим, что все четыре метода привели к полному фиаско, и что мы сегодня не ближе к разрешению вопроса, чем в средние века.

Естественный импульс примитивного человека ударить в ответ на оскорбление, отомстить за несправедливость – теперь отжил. Вместо этого цивилизованный человек, лишенный мужества и смелости, передал организованной машине обязанность отмщения за нанесенные ему оскорбления в глупой уверенности, что государство имеет оправдание делать то, что он по недостатку мужества и последовательности не может делать. "Его величество закон" основывается на разуме и логике и не унижается до примитивных инстинктов. Его миссия более "высокого" характера. Правда, он все еще путается в теологических бреднях и объявляет наказание средством нравственного очищения или смягчения греха. Но юридически и практически закон прибегает к наказанию не только, как к причинению боли и неприятности преступнику, но также, в целях устрашения других.

Что же является главным основанием наказания? Идея свободной воли, представление, что человек всегда является свободным в смысле выбора добра или зла; если он выбирает последнее, то должен платить за это высокой ценой. Хотя эта теория давно опровергнута и выброшена в корзину для старых бумаг, она продолжает ежедневно применяться всей правительственной машиной, сделавшись самым жестоким и грубым мучителем человеческой жизни. Единственным основанием для ее продолжения является еще более жестокая идея, что чем больший террор наводит наказание, тем верней оно может предупредить преступления.

Общество употребляет самые суровые методы против нарушителя законов. Почему же это не пугает его? Хотя в Америке человек считается невинным, пока не доказана его вина, аппарат закона и полиция наводят террор, производя аресты без разбору, избивая, оскорбляя людей, колотя палками, употребляя варварский способ "третьей степени", запирая в каморках с отвратительным воздухом в полицейских участках, и осыпая еще более отвратительными ругательствами. Однако преступления быстро увеличиваются, и общество платит высокой ценой за свою политику. С другой стороны, мы видим, что, когда несчастный гражданин получил в полной мере "милость" закона и ради безопасности общества запрятан в отвратительную тюремную камеру, тогда начинается его настоящее мучение. Лишенный всех человеческих прав, низведенный до роли автомата без воли и желаний, завися всецело от милости грубых тюремщиков, он ежедневно подвергается процессу "обесчеловечивания", по сравнению с которыми месть дикаря есть детская игра. В Соединенных Штатах нет ни одного тюремного учреждения, где бы людей не мучили, чтобы их "сделать лучше" посредством розог, палок, смирительной рубашки, "лечения водой", "поющей птицы" (приспособление, посредством которого электрический ток пропускается через человеческое тело), карцера и голодной диеты. Воля человека в этих заведениях разбивается, душа унижается, его личность подавляется мертвящей монотонностью и рутиной тюремной жизни. В Огайо, Иллинойсе, Пенсильвании, Миссури и на юге эти ужасы сделались настолько вопиющими, что получили широкую огласку; в большинстве же других тюрем применяются такие же "христианские" методы. Но тюремные стены редко пропускают крики своих жертв, тюремные стены толсты и заглушают звуки. Общество могло бы с большей уверенностью в своей безопасности уничтожить разом все тюрьмы, чем надеяться на защиту путем этих ужасных застенков XX века.

Год за годом тюремные ворота отворяются и возвращают миру истощенных, изуродованных, безвольных людей, потерпевших крушение и жизни с печатью Каина на лбу и с разбитыми надеждами впереди; их естественные наклонности извращены; их ждет на свободе лишь голод и вражда, и они скоро возвращаются на путь преступления, ибо это для них единственный способ существования.

Вполне обыкновенная вещь – встретить мужчин и женщин, проведших половину своей жизни или даже всю жизнь в тюрьке. Я знала женщину на Блэкуелль-Айланд, которая была 38 раз в тюрьме; один мой друг помогал юноше 17 лет, сидевшему в исправительной тюрьме, и не знавшему никогда, что такое свобода. От тюрьмы до исправительного заведения и обратно, – таков был путь его жизни, пока, наконец, он не умер от истощения. Эти личные мои впечатления подтверждаются многочисленными данными, которые вполне доказывают полную бесполезность тюрем, как средства устрашения или исправления.

Некоторые честные хорошие люди работают сейчас над новым направлением в тюремном деле, которое имеет ввиду восстановление человека., возрождение его, предоставление ему возможности сделаться снова членом общества. Как ни похвально это стремление, я боюсь, что не следует возлагать надежды на новое вино, налитое в старые меха. Только полная перестройка общества избавит человечество от язвы преступления. Все же если допустить пока паллиативы, можно пытаться улучшать наши тюремные заведения. Но прежде всего необходимо возродить общественную совесть, которая находится в жалком состоянии. Общество должно пробудиться, сознать, что преступление есть лишь вопрос степени, что мы все носим в себе зародыши преступления более или менее в зависимости от нашей умственной, физической и общественной обстановки; отдельный преступник есть лишь отражение направления всего общества.

Когда общественная совесть пробудится, то люди вероятно откажутся от "чести" быть борзой собакой закона. Человек перестанет преследовать, презирать преступника или не доверять ему и даст ему возможность жить и дышать среди его друзей. Учреждения, конечно, не сразу поддадутся новому течению, – они холодны, непроницаемы и жестоки; однако наверно будет возможно избавить тюремные жертвы от жестокостей начальства, стражи и надсмотрщиков. Общественное мнение – могучее оружие, и тюремщики боятся его. Их можно научить быть хоть немного вежливее, – особенно, когда они поймут, что от этого будет зависеть вся их служба.

Но самый важный шаг состоит в требовании для заключенного права работать, пока он находится а тюрьме, за некоторое денежное вознаграждение, которое даст ему возможность отложить немного денег до дня его освобождения, когда начнется новая для него жизнь.

Смешно надеяться на получение многого от тюремного общества, когда мы вспомним, что рабочие сами выражают протест против работы заключенных. Я не буду разбирать подробно это возражение, и укажу только, что оно не практично. Начать прежде всего с того, что возражение против организованного труда заключенных ломится в открытую дверь, ибо заключенные уже всегда работали; только государство было их эксплуататором совершенно так же, как частный хозяин грабил организованных рабочих. Штаты или заставляли заключенных работать на правительство, или отдавали их в наем частным предпринимателям. 29 Штатов придерживались этой системы. Федеральное правительство и 17 отдельных Штатов отказались от нее также, как и руководящие народы Европы, так как эта система вела к ужасной эксплуатации заключенных и бесконечным злоупотреблениям и лихоимству.

– "Род-Айленд, штат, управляемый Ольдрихом, является, может быть, наихудшим в этом отношении. Согласно контракту, заключенному на 5 лет 7 июля 1906 года и возобновляемому при желании контрагентов еще на 5 лет, труд заключенных в Род-Айлендской тюрьме, а также в Провиденс-Каунтской тюрьме запродан частной компании Релайенс-Стерлинг К^о за ничтожную плату, менее 25 центов в день за человека. Эти компания есть в сущности гигантский трест для эксплуатирования труда заключенных, ибо она берет по контракту труд заключенных в тюрьмах в Коннектикуте, Мичигане, Индиане, Небраске, и Южной Дакоте, а также в исправительных тюрьмах в Иллинойсе, Нью-Джерси, Индиане и Висконсине, – всего в 11 учреждениях.

"О громадности злоупотреблений и лихоимства по этому контракту можно судить по тому, что та же компания в Небраске платит 62,5 цента в день за труд заключенного, и что Теннеси, например, получает 10 долларов 10 пенсов в день за труд заключенного от компании Грэй-Дэлей Хардвер; Миссури получает 70 центов в день от Стар Оверолль Компании; Западная Виргиния получает 65 центов в день от компании Крафт и Мэриленд получает 55 центов в день от компании Оппенгейм Оберндорф; все эти компании занимаются приготовлением рубашек. Такая разница в ценах указывает на громадное лихоимство. Например. Релайенс-Стерлинг К^о приготовляет рубашки, причем свободный труд обходится ей не менее 1 доллара 20 центов за дюжину, между тем как она платит Род-Айленд всего 30 центов за дюжину. Далее, государство не берет с этого треста никакой арендной платы за пользование громадной фабрикой, не берет ничего за двигательную силу, отопление, освещение и даже за канализацию, и. наконец не берет с нее никаких налогов. Что за мошенническая сделка!" (Цитируется из изданий Национального Комитета о труде заключенных).

Высчитано, что трудом заключенных в Америке производится ежегодно рубашек и рабочих передников на сумму свыше 12.000.000 долларов. Это область женского труда, и первая мысль, которая приходит в голову, что громадное количество женщин, благодаря такой организации остается без работы. Вторая мысль та, что заключенные мужчины, которые должны были бы изучать ремесла, которые дадут им возможность поддерживать себя трудом после освобождения из тюрьмы, сидят на ... <неразборчиво> ... это происходило в исправительных тюрьмах, которые так громко заявляют, что они подготавливают своих заключенных быть полезными гражданами. Третья и самая важная мысль, что огромные прибыли, получаемые таким образом из труда заключенных, являются постоянным стимулом для контрагентов вымогать из своих несчастных жертв таксе работы, которые им совершенно не под силу, и наказывать их жестоко, когда их работа не удовлетворяет чрезмерных требований хозяев.

Кроме того, мы должны осудить попытки заставлять заключенных делать работу, которой впоследствии они не смогут жить по отбытии наказания. Индиана, например, есть штат, который очень много говорил об образцовом устройстве своих тюремных учреждений. Однако, согласно опубликованному в 1908 году отчету школы местной исправительной тюрьмы, оказывается что 135 человек были заняты выделкой цепочек, 207 шитьем рубашек и 255 работали в литейной мастерской: всего 597 человек по 3 специальностям. Но у сидящих в исправительной тюрьме заключенных насчитывалось всего 59 профессий, из которых 39 были связаны с сельским хозяйством. Между тем, Индиана, как и другие штаты, заявляет, что она тренирует своих заключенных, подготовляя к профессиям, которыми они смогут впоследствии зарабатывать себе существование.

Фактически же Индиана посадила их на работу по приготовлению цепочек, рубашек и щеток, – последние изготовлялись для компании Луизвилль Фэнси Гросери К^о. Но выделка щеток есть ремесло, монополизированное главным образом слепыми, а шитье рубашек делается женщинами, и наконец в штате есть только одна фабрика цепочек, на которую выпущенные арестанты не могут даже надеяться попасть на работу. Таким образом весь план обращается о жестокую комедию.

Если таким образом штаты помогают лишь грабить этих несчастных на такие громадные суммы, то не настало ли время дли организованных рабочих прекратить эту пустую болтовню и настаивать на приличном вознаграждении для заключенных, равном тому, которое рабочие требуют для себя? Этим путем они убили бы самую возможность превращения заключенного во врага интересов рабочего класса. Я уже сказала, что тысячи заключенных, не обученных никакому ремеслу, без всяких средств к жизни, выбрасываются назад на общественную арену. Эти мужчины и женщины должны жить, ибо даже бывший арестант имеет потребности. Тюремная жизнь сделала их антиобщественными существами, и наглухо закрытые двери, которые встречают их всюду по освобождении, не смягчают их горечи. Неизбежным результатом всего этого является то, что они образуют те свободные от дела кадры, из которых фабрикуются стачконарушители, сыщики и полицейские, готовые на все по приказу хозяина. Таким образом организованные рабочие своей глупой оппозицией работы заключенных подрывают сами свои собственные интересы и помогают создать те ядовитые газы, "которые мешают всякой попытке улучшить их положение. Если рабочий хочет избежать этого, он должен настаивать на праве заключенных на труд, он должен встретить их, как братьев, принять их к себе в организацию и с их же помощью пойти против той системы, которая давит их обоих.

В заключение я должна указать на то, что все начинают понимать несправедливость и жестокость судебных приговоров. Те, кто верит в грядущую перемену и работает для нее, скоро приходит к заключению, что каждый человек должен иметь шанс и возможность проявить свои хорошие стороны. Но как он может это сделать, когда на нем висит приговор тюремного заключения на 10, 15 или 20 лет? Надежды на свободу и счастливый случай есть единственный стимул к жизни особенно для заключенного. Общество грешило против него слишком долго, – и должно ему дать хоть это. Я не верю особенно, чтобы общество согласилось на это, и не верю, что вообще может произойти действительное улучшение в этом отношении, пока не будут уничтожены навсегда самые условия, воспитывающие и тюремщика, и арестанта.

"Из его уст красная, красная роза!

Из его сердца белая роза!

Ибо кто может сказать каким странным путем

Христос исполняет свои желания,

Раз даже сухой жезл, который нес пилигрим,

Зацвел вдруг на глазах Папы.