МЕНЬШИНСТВО ПРОТИВ БОЛЬШИНСТВА

Если бы мне нужно было указать наибо­лее характерную черту нашего времени, то я бы сказала: количество. Количество, множе­ство доминирует всюду, подавляя качество. Вся наша жизнь, – производство, политика, об­разование, – основана на количестве, на чис­ленности. Рабочий, который когда-то гордил­ся совершенством и качеством своей работы, заменен ныне безмозглыми, некомпетентными автоматами, которые производят огромное ко­личество продуктов, не имеющих для них ни­какой цены, и вообще зачастую вредных для остального человечества. Так количество, вме­сто того, чтобы увеличить комфорт и мир в жизни, увеличило лишь тяжесть, лежащую на человеке.

В политике ничто, кроме количества, не имеет значения. Соответственно с этим идеалы, принципы, справедливость и прямота потеряли, будучи совершенно поглощены численностью. В борьбе за превосходство различные политические партии соперничают одна с другой в ловкости, хитрости, обмане и темных махинациях, будучи уверены, что та, которая победит, может рассчитывать в качестве победителя на аплодисменты большинства. Есть только один бог – успех. А за счет чего, какой ужасной ценой он получен, это считается неважным. Нам не приходится ходить далеко, чтобы доказать эту печальную истину. Никогда раньше такое разложение, такое полное падение нашего правительства не было так ясно у всех перед глазами; никогда раньше американский народ не стоял лицом к лицу перед такой подлой организацией, которая в течение долгих лет претендовала на безупречность, выставляя себя главной основой всех наших учреждений и защитницей и покровительницей народных прав и свобод. Однако, когда преступления партии сделались настолько вопиющими, что даже слепой мог их увидеть, правительству стоило только пустить в ход своих агентов, – и его превосходство было обеспечено. Таким образом, сами жертвы, обманутые, одураченные, оскорбленные тысячу раз, решили не против, а в пользу победителя. Некоторые удивленно спрашивали потом, как же большинство предало традиции американской свободы? Где же был его разум, способность рассуждать. В том то и дело, что большинство не может рассуждать, у него нет разума. Не имея совершенно ни оригинальности, ни нравственного мужества, большинство всегда вручало свою судьбу в руки других. Неспособное нести ответственность, оно всегда следовало за своими лидерами, хотя бы они вели его к гибели. Доктор Штокман был прав, говоря: "самый опасный враг истины и справедливости среди нас есть сплоченное большинство, проклятое сплоченное большинство". Без амбиции и инициативы сплоченная масса ничто так не ненавидит, как всякое новшество; она всегда противилась, осуждала и преследовала новатора, пионера новой истины.

Теперь часто повторяют среди политиков, включая и социалистов, следующие слова: "Наше время – есть эра индивидуализма, мень­шинства". Только те, кто не отличается глу­биной мысли, могут так думать. Разве богат­ство мира не собрано в руках немногих? Раз­ве они не хозяева, не самодержавные короли положения? Однако, их успех не есть резуль­тат индивидуализма, а инерции, запуганности и полного подчинения народной массы. Она только того и хочет, чтоб над ней доминировали, ею руководили, ее усмиряли. Что ка­сается индивидуализма, никогда еще в исто­рии человечества он не имел меньше шансов, чем теперь, на свое выявление и утверждение в нормальном и здоровом виде. Оригиналь­ный и честный воспитатель, артист или пи­сатель, с ярко выраженной индивидуально­стью, независимый научный деятель или ис­следователь, не поклоняющийся принятым ав­торитетам, и реформатор, не желающий идти на компромиссы, ежедневно принуждены от­ступать на задний план перед людьми, зна­ние и творческая способность которых при­шли уже в упадок.

Воспитателей типа Феррера не терпят нигде в то время, как люди, жующие давно пережеванную жвачку, вроде профессоров Эллиота и Бутлера, являются успешными продолжателями века глупых ничтожеств. В литературе и драме имена Хэмфри Уордс и Кляйда Фитча боготворятся массой в то время, как немногие знают и ценят красоту и гений Эмерсона, Торо, Уитмэна, Ибсена, Гаутпмана, Бэтлер Иэтса или Стиведа Филлипса. Они, как одинокие звери, находятся далеко за горизонтом и неизвестны большинству.

Издатели, театральные антрепренеры и кри­тики не интересуются действительно художе­ственными качествами творческого искусства, а спрашивают лишь, принесет ли данное про­изведение барыш, и понравится ли оно толпе? Увы, это плохой критерий; толпе нравится только то, что не требует умственного на­пряжения. В результате, на литературном рынке появляются главным образом лишь по­средственные, ординарные, мещанские произ­ведения.

Должна ли я сказать, что те же печальные выводы относятся и к изобразительным ис­кусствам? Нужно только пройти по нашим паркам и улицам, чтоб убедиться в вульгар­ности и отвратительном безобразии нашего искусства. Только большинство могло допу­стить такие оскорбительные для истинного искусства произведения. Ложные в своей ком­поновке и варварские по исполнению, статуи, наполняющие американские города, имеют та­кое же отношение к истинному искусству, как языческие идолы к статуям Микеланджело. И только такое искусство имеет успех. Ис­тинный артистический гений, который не под­делывается под принятые взгляды, который творит оригинально и хочет быть верным жизни, влачит неизвестное и жалкое существо­вание. Его работа может однажды стать пред­метом поклонения толпы, но не раньше, чем его истощенное сердце перестанет посылать кровь в жилы, когда в нем умрет искатель новых путей, и когда толпа безыдейных и ограниченных людей убьет наследство вели­кого мастера.

Сказано, что артист ныне не может тво­рить, потому что он, как Прометей, прикован к скале экономической необходимости. Одна­ко, это относится к искусству всех времен и эпох. Микеланджело зависел от своего свя­тейшего патрона не меньше, чем теперешний скульптор или художник, причем знатоки искусства тех времен были головой выше на­шей глупой толпы. Они считали за честь, ко­гда им разрешалось помолиться у гробницы маэстро.

Покровитель искусства нашего времени знает только один критерий, одну ценность – доллар. Его не интересует художественная сто­рона произведения, а лишь количество дол­ларов, которое придется платить. Так, в пье­се Мирбо "Дела есть дела" один финансист говорит, указывая на какую-то маз­ню в красках: "Посмотрите, какое великое произведение; оно стоит 50.000 франков". Точ­но также рассуждают наши разбогатевшие буржуа. Баснословные цифры, уплаченные ими за их великие произведения и открытия, ис­купают бедность их вкуса.

Самым непростительным грехом в нашем обществе считают независимость мысли. То, что об этом грехе так много говорят в стране, символом которой считается демократия, весь­ма многозначительно указывает на огромную силу большинства.

Венделл Филлипс сказал 50 лет тому назад: "В нашей стране абсолютного демократиче­ского равенства общественное мнение не только всемогуще, но и всезнающе. Нет никакого убежища от его тирании, некуда спрятаться от его влияния и в результате если вы возьмете фонарь и начнете искать, сред сотни людей вы не найдете ни одного американца, который не был бы убежден, что он может что-нибудь выиграть или проиграть в его самолюбии, в его общественной жизни или деле от того или иного мнения о нем его соседей и от их голосования. Следствием этого является то, что вместо того, чтобы быть коллективом индивидуумов, из которых каждый без всякого страха и опасе­ния высказывает свои мысли, мы как нация по сравнению с другими народами, являемся нацией трусов. Мы более, чем какой-либо другой народ, боимся друг друга".

Очевидно, что со времени Венделля Филлипса мы не подвинулись вперед и мало ушли от этих условий. Теперь, как и тогда, общественное мнение есть вездесущий тиран; те­перь, как и тогда, большинство представляет собой массу трусов, которые готовы принять всякого наглеца, хотя бы он не скрывал своей духовной бедности и скудости. Этим объясняется такой небывалый рост популярности человека вроде Рузвельта. Он воплощает в себе наихудшие элементы психологии толпы. Как политик, он знает, что большинство мало интересуется идеалами или целостностью лич­ности. Оно жаждет всякого рода зрелищ, хотя бы это была собачья выставка, или состязание борцов, или линчевание негра, или преследование и арест мелкого воришки, или свадьба богатой наследницы или акробатиче­ские выходки и речи бывшего президента. Чем отвратительней выходка, тем больший восторг и аплодисменты толпы она вызы­вает. Поэтому бедный идеями и вульгарный своей душой Рузвельт продолжает быть ге­роем дня.

С другой стороны люди, возвышающиеся над уровнем этих политических пигмеев, люди утонченной культуры и способностей, подвер­гаются насмешкам и должны молчать. Нелепо говорить, что наше время есть эра индиви­дуализма. Наше время есть просто яркое повторение всемирноисторического явления: ка­ждое усилие в направлении прогресса, каждый шаг вперед в просвещении, в науке, в рели­гиозной, политической и экономической сво­боде делается меньшинством, а не массой. Сегодня, как и всегда, немногие отдельные люди не понимаются, разыскиваются поли­цией, арестовываются, подвергаются пытке и убиваются.

Принцип братства, возвещенный агитатором из Назарета, заключал в себе жизненное зерно истины и справедливости, пока он оставался маяком света для немногих. Но с того момента, когда большинство ухватилось за него, великий принцип сделался ничего незначащим ярлыком и предвестником крови и огня, несущим в себе страдание и несчастие. Атака на всемогущество Рима, руководимая такими колоссами, как Гус, Кальвин и Лютер, была первым солнечным лучом среди ночной темноты. Но как только Лютер и Кальвин обратились в политиков и начали подделываться к маленьким князькам, дворянству, и к духу толпы, так сейчас же они подвергли опасности все великие возможности Реформации. Они добились успеха у большинства, но это большинство оказалось не менее жестоко и кровожадно в преследовании мысли и разума, чем католики. Горе еретикам и меньшинству, которое не преклонится перед их предписаниями. После бесконечных усилий, терпения и жертв человеческий ум, наконец, свободен от религиозных миражей. Меньшинство добивается теперь новых завоеваний, новых достижений, а большинство толчется сзади, без всякого движения, ибо оно связано по рукам и ногам старыми истинами, которые уже превратились в ложь.

Политически человечество пребывало бы до сих пор в рабстве, если бы не Джоны Боллы, Уоты Тайлеры, Вильгельмы Телли и другие бесчисленные борцы-гиганты, кото­рые сражались шаг за шагом против власти королей и тиранов. Если бы не отдельные борцы, то мир не был бы потрясен до са­мого основания огромной волной француз­ской революции. Великим событиям обыкно­венно предшествуют мелкие по внешности инциденты. Так красноречие и огонь Камилла Демулена прозвучали, как иерихонская труба, разрушая до самого основания Бастилию, символ пытки, оскорблений и ужасов.

Всегда и во все времена знаменосцами великой идеи и освободительных усилий, были немногие храбрецы, но не толпа, которая всегда была мертвым балластом, мешающим движению вперед. Эта истина доказана в России яснее, чем где бы то ни было. Тысячи жизней принесены в жертву кровавому цар­скому режиму, но чудовище на троне все еще не насытилось. Как это возможно, чтобы в стране, где существует высокоидейная, культурная интеллигенция, искусство и литера­тура, лучшие элементы стонали под желез­ным игом самодержавия? Большинство – вот объяснение; эта сплоченная, неподвижная, сон­ная масса русских крестьян, которые все еще верят, что веревка, на которой вешают "бе­лоручек", приносит счастье.

В истории американской борьбы за сво­боду большинство было неменьшим препят­ствием к прогрессу. До сих пор идеи Джефферсона, Патрика Генри, Томаса Пэйна не признаются их потомками, ибо масса не же­лает их знать. Величие и мужество, боготво­римое в Линкольне, было подготовлено его предшественниками, но это забывается. Не­гритянский вопрос был выдвинут еще деяте­лями из Бостона, каковы были Ллойд Гаррисон, Венделль Филлипс, Торо, Маргарет Фуллер и Теодор Паркер, во главе которых по своему мужеству и твердости стоял мрачный гигант, Джон Браун. Именно их неустанные усилия, красноречие и упорство подорвали могущество южно-американских рабовладель­цев. Линкольн и его сторонники пришли уже, когда вопрос об отмене рабства стал практи­ческой задачей дня, признанной всеми.

Около 50 лет тому назад на политическом горизонте мира сверкнула метеором ослепи­тельная идея социализма, – была столь многообещающа, столь революционна и всеобъемлюща, что страх закрался в сердца всех тиранов. С другой стороны для многих мил­лионов эта идея была вестником радости, счастья и надежды. Пионеры знали о трудностях на их пути, знали о сопротивлении, преследованиях и лишениях, которые они должны вынести, но гордо и бесстрашно они высту­пили вперед. Теперь эта идея стала обычным избитым лозунгом. Почти каждый человек ныне социалист: богач так же, как его бедная жертва; защитники закона и власти так же, как и их несчастные нарушители, вольноду­мец так же, как и ханжа, упорно держащийся религии; модно наряженная дама так же, как и бедно одетая девица. Почему же нет? Ведь эта истина, появившаяся 50 лет тому назад, стала теперь ложью, когда ее окорнали со всех сторон, обрезали, отняли у ней юноше­ское вдохновение, лишили ее силы и револю­ционного идеала. Почему же нет? Теперь это уже не прекрасная мечта, а "практически осу­ществимая схема", основывающаяся на воле большинства. Почему же нет? Политический интриган всегда возносит фимиамы большин­ству, – бедное, обманутое, одураченное боль­шинство, если бы только оно последовало за нами!

Кто не слышал эту песню? Кто не знает, как ее неустанно напевают все политиканы? Что народ истекает кровью, что его грабят и эксплуатируют, я знаю так же хорошо, как и эти господа, ловящие голоса избирателей. Но я утверждаю, что не кучка паразитов, а сами массы ответственны за это ужасное со­стояние вещей. Большинство раболепствует перед своими господами, обожает кнут и го­тово первое кричать: "распни его", как только кто-нибудь возвышает голос против святости капиталистической власти или другого отжив­шего учреждения. И неизвестно еще как долго просуществовала бы власть и частная соб­ственность, если бы не готовность народных масс служить солдатами, полицейскими, тю­ремщиками и палачами. Социалистические демагоги знают это так же хорошо, как и я, но они поддерживают миф о достоинствах большинства, потому что их программа также стоит за продолжение власти. А как можно добиться власти без большинства? Власть, принуждение, подчинение основывается на большинстве, но свобода или свободное раз­витие человека или создание свободного общества от большинства не зависят.

Я отрицаю большинство, как творческую силу, не потому, что я не сочувствую всем притесненным и обездоленным, и не потому, что не знаю ужасные, позорные условия, в которых живут народные массы. Вовсе нет и нет! Но я отрицаю большинство потому, что я знаю слишком хорошо, что массы никогда не стояли за справедливость и за равенство. Большинство всегда подавляло человеческий голос, подчиняло человеческий дух, и заковывало в оковы человеческое тело. Его целью всегда было сделать жизнь однообразной, се­рой, монотонной, как пустыня. Как большин­ство, оно всегда уничтожало индивидуаль­ность, свободную инициативу и оригиналь­ность. Поэтому я верю вместе с Эмерсоном, что „массы – грубы, убоги; их влияние, их требования вредны; им нельзя льстить, их нужно только учить и учить. Я не желаю делать им никаких уступок, их следует тре­нировать, разделить, разбить и вырвать из них отдельные личности! Массы! Массы – это бедствие. Я не хочу никаких масс, и желаю иметь дело только с отдельными чест­ными людьми и вежливыми, милыми женщи­нами".

Другими словами, всякая живая правиль­ная мысль об общественном и экономическом процветании может стать реальностью только благодаря энергии, мужеству и твердой ре­шимости интеллигентного меньшинства, но ни в коем случае не благодаря большинству.