Яшка Кочкарев

БУДУЩЕЕ? КАКОЕ БУДУЩЕЕ?!

(киносценарий)

Сквозь быстро мелькающие титры видна улица, ночь, моросящий дождь, мокрый асфальт под фонарями и шаги. Шаги широкие, твердые, усталые. По блестящему асфальту тротуара, сужавшейся в ночь улицы, идет старик в тяжелых армейских ботинках. Нет, первое впечатление обманчиво, это не старик – это парень, лет на вид не больше 20. Но почему-то кажется, что идущему далеко за 70... Согнутая мокрая спина и усталые, темные глаза подтверждают догадку.

Но ему действительно 20 и он идет домой, к жене, которую любит, которая носит его ребенка, которая, наверняка, уже уснула, не дождавшись его...

Он идет домой, он думает ни о чем и слушает шаги, тишину, ночь...

Ключ, клацнув, повернулся. Из открывшейся двери выскочила черная кошка, метнулась по ступеням вниз. Он проводил ее глазами, вошел, закрыл дверь. Не включая свет разулся, стараясь ступать тихо, вошел в комнату. Жена спала. Ровное дыхание наполняло пустую комнату уютом. Нашарив на подоконнике мятую пачку, разминая на ходу папиросу и все также стараясь не шуметь, вышел на балкон.

Огонек папиросы, светлеющее небо, мокрый воздух, тишина перед грохотом множества шагов... Отброшенный сильным щелчком бычок медленно, нереально кувыркаясь описывает дугу... Под дугой, на красной кирпичной стене слабо проступает… NO FUTURE!

Жена спала раскинувшись на кровати широко, свободно, одеяло съехало в ноги, маленькая острая грудь ритмично покачивалась вместе с небольшим пока еще животом. Широкая улыбка молодила и без того молодое лицо... Он посмотрел на нее всю, остановил взгляд на груди, его глаза потеплели, собрали вокруг себя разбегающиеся морщинки. Стараясь не разбудить, вытащил из-под ее головы вторую подушку, положил на улыбающееся во сне лицо, навалился грудью. Она сильно задергалась, руки синхронно застучали по кровати, ноги, сбросив одеяло, метались в воздухе. Тело изгибалось, билось, рвалось, пыталось жить… Жить! Жить... Все слабее, тише, минута, другая... Все... Тело вытянулось, расправилось и расслабилось. Он немного пождал, убрал полушку. Как не странно – она улыбалась, но улыбка была уже серьезная, застывшая. Молодой старик улыбнулся в ответ, достал папиросу, тщательно размял, дунул в мундштук и медленно прикурил, глядя на мерцающий огонек спички...

Не включая свет и затягиваясь, щелкнул клавишей "пуск". Магнитофон выдал "Последний Танец" Element of Crime.

Папироса осыпалась серым на серую от дождя рубашку, рука набирала 02...

Глухой гул в официальном до оцепенения зале суда стих. Вопрос прозвучал приговором:

– Подсудимый! Считаете ли вы себя виновным?

– Считая ли я себя виновным?! Ужасно хочется курить...

ПРИГОВОР: Одиночное заключение сроком на сто лет!

Камера напоминала больничную палату. Гладкие белые стены, железная койка, привинченная к полу, умывальник, унитаз, длинное и узкое окно с матовым стеклом. Исключение составляли: маленький телевизор, стоящий на холодильнике, боксерская груша, полка с книгами. На стенах висело несколько плакатов с японскими манекенщицами и монстрами. Воздух слабо вибрировал от тихого дыхания спящего. Лицо спящего было удивительно похоже на лицо спящего ребенка. Это выражение, выражение безмятежности и спокойной радости не могло перебить даже множество острых морщин, сбежавшихся к глазам. Будильник кастрированно запищал.

– Хочу пива! – поднимаясь и потягиваясь выдохнул заключенный.

Заканчивался выпуск Обще-Европейских новостей. Передавали криминальную хронику. Переложив листы сводок, диктор поднял лицо к камере:

– Сегодня, спустя век, выходит на свободу отсидевший сто лет за зверское убийство беременной жены Джек Кочкарефф. Интервью с убийцей-долгожителем в следующем выпуске. Не пропустите! Я прощаюсь с вами. До вечера!

Старик умылся, выпил банку пива, постучал по груше ногами, взял с полки Сэлинджера и упал на койку. Магнитофон голосом Роттена в который раз не то хранил, не то хоронил королеву. Открылось и закрылось окошко на двери, зажужжал замок, дверь въехала в стену. Вошел охранник – высокий негр в шортах и майке без рукавов цвета хаки. Другой охранник – средних лет узбек, одетый так же, прислонился к дверному косяку, занятый лишь пережевыванием прессованной коки.

– Джек, подышать не хочешь? Идем! Шмотки получишь по почте.

Старик встал, потянулся, заложил книгу зубочисткой, молодо и упруго пошел вслед за черным. В коридоре ждала девушка – тюремный врач. Поправив красиво сидящую белую накрахмаленную пилотку, справилась о здоровье. Получив краткий ответ, девушка улыбнулась и предложила опереться на ее плечо. Если, конечно, старику трудно идти. Старик покачал головой и взял девушку под руку. Все четверо не торопясь направились к свету – на выход.

Улыбка медленно сползала с. побелевшего лица девушки-врача. Мысли путались, лезли во все стороны... "Этого не может быть... Ему же 120… .Как?'' Старческая рука с выступившими венами лезла под юбку, оттягивала резинку трусов...

Вечерний выпуск новостей:

– Как мы и обещали – интервью с Джеком Кочкареффым. Напомню: Джек пробыл в одиночной камере ровно век. Сто лет назад Джек убил, задушил подушкой молодую жену и своего неродившегося ребенка. Сейчас ему 120. Долгожитель отлично себя чувствует, он энергичен, бодр и в своем уме. Сегодня в полдень Джек вышел на свободу.

– Джек, один вопрос: что вы собираетесь делать в будущем?

– БУДУЩЕЕ? КАКОЕ БУДУЩЕЕ?!

THE END.

Текст приводится по газете самарских анархистов «1» (1991г.)