ГЛАВА 5

УЧЕНИЕ ШТИРНЕРА

5.1. Общие замечания

1. Иоганн Каспар Шмидт родился в 1806 году в городе Байрейте, в Баварии. С 1826 по 1828 году он изучал философию и теологию в Берлине, а с 1828 по 1829 год — Эрлангене.

В 1829 году он прервал свои занятия, совершил большую поез­дку по Германии и жил после этого попеременно в Кенигсберге и в Кульме. В 1832 году возобновил свои научные занятия в Берлине, где и сдал в 1835 году экзамен на звание учителя гимназии. Но ме­ста на государственной службе ему не дали, и в 1839 году он по­ступил учителем в одну частную женскую школу; в 1844 году бро­сил это место, но остался жить в Берлине, где и умер в 1856 году.

Частью под псевдонимом Макса Штирнера, частью без под­писи Шмидт выпустил небольшое число работ, главным обра­зом философского содержания.

2. Учение Штирнера о праве, государстве и собственности изложено преимущественно в его книге «Der Einzige und sien Eigenthum» («Единственный и его достояние») (1845).

Но тут возникает вопрос: может ли быть вообще речь об Учении Штирнера?

Штирнер отрицает понятие долга. «Люди — таковы, какими Должны быть и какими могут быть. Чем они должны быть? Не более того, чем они могут быть. А чем они могут быть? Тоже не выше того, чем могут быть, т. е. тем, что в их власти, в их си­лах»*. «Человек ни к чему не «призван», у него нет «долга», нет «призвания», точно нет их у растения и у животного. Он не имеет призвания и не наделен никакой миссией, но у него есть силы, и эти силы проявляются там, где они существуют, ибо «существо­вать» для них значит «проявляться», и они не могут оставаться бездеятельными, как не может сделать этого сама жизнь, кото­рая, если бы «остановилась» на секунду, то перестала бы быть жизнью. В таком случае, можно, пожалуй, крикнуть человеку: «Пользуйся своей силой». Но повеление это заключало бы в себе понятие долга там, где нет и помину об этом. И притом, к чему этот совет? Каждый следует ему и действует, не видя в проявле­нии своих сил никакой обязанности: каждый ежеминутно разви­вает те силы, которые имеет» (с. 435—436).

* Stiner. Der Einzege, p. 439. (Далее все страницы этого произведения, будут указаны в скобках в тексте данной главы.)

Штирнер доходит до отрицания самой истины. «Истины — это фразы, выражения, слова (λόγος); слова эти, связанные одни с другими, нанизанные, построенные в ряды, — образуют логи­ку, науку, философию» (с. 465). «Нет ни одной истины, будь то право, свобода, человечество и т. д., которая бы существовала независимо от меня и пред которой я преклонился бы» (с. 464). «Пока остается хоть одна истина, на служение которой человек должен обречь свою жизнь и силы в силу того лишь, что он че­ловек, до тех пор он подчинен правилу, господству, закону и т. д., он остается рабом» (с. 466). «Пока ты веришь в истину, ты не веришь в себя и ты — раб, религиозный человек. Ты сам — един­ственная истина, или, лучше сказать, ты — больше, чем истина, ибо без тебя она ничто» (с. 473).

Если бы из всего этого мы пожелали сделать конечные вы­воды, то книга Штирнера явилась бы лишь исповедью, сводом мыслей, не имеющих общего значения; Штирнер не указывает нам, что он считает верным либо что мы должны делать; его книга — лишь средство постигнуть игру его мысли. Но не это заключение вложил Штирнер в свой труд и не следует обращать внимания на постоянное упоминание им своего «Я». Впрочем, он называет слепцом того, кто стремится быть только «челове­ком» (с. 322). Он восстает против «того, что я не имею права делать все, что мне надо» (с. 343). Он смеется над нашими ба­бушками, верившими в призраки (с. 45). Он заявляет, «что стра­дание должно исчезнуть и смениться наслаждением» (с. 281) и что «человек должен обороняться от человека» (с. 281). Он ут­верждает также: «на вратах нашего века нет больше дельфийс­кой надписи», «познай самого себя», но: «используй себя» (с. 420). Таким образом, Штирнер имеет в виду не только поведать нам свое душевное настроение во время писания своей книги, но он желает и передать нам свое понимание истины и указать путь нашего поведения. Ввиду этого книга его не просто исповедь, а философское учение.

3. Штирнер не называет «анархизмом» свою теорию о праве, государстве, собственности; но он применяет это выражение к по­литическому либерализму (с. 189—190), с которым он боролся.

5.2. Основы

По Штирнеру, высшим законом для нас является личное благо.

Что значит личное благо? «Мы ищем радостей жизни» (с. 427). «Отныне вопрос заключается не в том, как завоевать жизнь, а в том, как ее прожить и как насладиться ею; дело не в том, как совершенствовать в себе свое «Я»; но в том, как упиться жиз­нью и получше истратить ее» (с. 428). Чтобы восторжествовать над жаждой жизни, наслаждение должно преодолеть ее двоя­ким образом (указанным Шиллером в его поэме «Идеал и жизнь»), подавить как духовные, так и телесные лишения, иско­ренить разом жажду идеала и нужду в насущном хлебе.

«Тот, кто прозябает, не может наслаждаться жизнью, а тот, кто ищет жизни — не имеет ее и еще менее может наслаждать­ся ею: оба — бедны» (с. 429).

Личное благо наш высший закон; Штирнер не признает ника­кого долга (с. 258). «Какое мне дело до того, согласно ли с хрис­тианством то, что я мыслю и делаю? Человечно это или бесчело­вечно, либерально или нелиберально, но это хорошо, если ведет к моей цели и если удовлетворяет меня. Называйте это как угодно, мне все равно» (с. 78). «Итак, вот в чем состоят мои отношения к миру: я ничего не делаю «ради Бога»; я ничего не делаю «ради человека», но все, что я делаю, я делаю «ради себя» (с. 426).

«Если мир становится мне поперек дороги (а становится он постоянно), я поглощаю его, чтоб утолить голод моего эгоиз­ма: ты для меня только пища; точно так же, как и я для тебя. Между нами только одни отношения: пользы, выгоды, прибы­ли» (с. 395). «Я также люблю людей, и не только некоторых, но всех вообще. Но я люблю их из эгоизма: я их люблю, потому что любовь делает меня счастливым, я люблю потому, что для меня естественно и приятно любить. Я не знаю обязанности любить» (с. 387).

5.3. Право

I. С точки зрения личного блага, Штирнер отрицает пра­во неограниченным образом независимо от времени и места.

Право держится не тем, что человек считает его полезным для личного блага, но тем, что считает его священным.

«Кто может сообразоваться с «правом», если только оно не стоит на религиозной точке зрения? Разве «Право» не есть рели­гиозное понятие, т. е. нечто священное»? (с. 247). «Когда рево­люция признала равенство правом, то она вступила в царство свя­тости и идеала» (с. 245). «Я обязан почитать в султанском царстве право султана, в республике — право народа, в католической об­щине — каноническое право и т. д. Я должен подчиняться этим правам, считать их священными» (с. 246). «Закон — свят, тот, кто нарушает его,— преступник» (с. 314). «Преступником можно быть только по отношению к чему-нибудь святому» (с. 268), «пре­ступление рушится» (с. 317), раз исчезает святыня.

«Наказание имеет значение лишь по отношению к святому» (с. 317). «Что делает священник, напутствующий преступника? Он выясняет ему его великий грех, ибо он осквернил то, что освящено государством, государственную собственность (под этими словами разумеется и жизнь граждан)» (с. 265—266).

Но право так же мало священно, как и мало полезно для лич­ного блага. «Право есть своего рода пугало, созданное химерой» (с. 276). «Люди не в состоянии победить идею о «праве», кото­рую они сами создали; их собственное создание поработило их» (с. 270). «Пусть личность домогается всех прав мира; какое мне Дело до ее прав и притязаний». Я их не признаю (с. 326—327). «Если ты имеешь силу жить, то имеешь и право жить. Я источник всякого права и закона; я имею право на все, чем могу овладеть. Я имею право низвергнуть Зевса, Иегову, Бога и т. д., если я это могу; если же я этого не могу, то эти боги будут правыми и силь­ными» (с. 248—249).

«Право превращается в ничто, когда его поглощает сила», «с понятием самое слово теряет свой смысл» (с. 275). «Если народ против богохульства, то издается закон против него. Разве отсюда следует, что я не должен богохульничать? Этот закон для меня не более чем «приказание» (с. 259).

«Кто имеет силу, тот «выше закона!» (с. 220). «Мир принад­лежит тому, кто может его взять, или тому, кто не позволяет от­нять у себя. Если он завладеет им, то он получит не только мир, но и право на него. Это эгоистическое право, которое можно выразить так: я желаю, следовательно, имею право» (с. 251).

II. Личное благо требует, чтобы в будущем оно само было руководящим законом для каждого.

Каждый из нас является «единственным» (с. 8), «он сам есть всемирная история» (с. 490) и, если он сознает себя единствен­ным (с. 491), то он «собственник» (с. 491).

«Бог и человечество основали все ни на чем другом, как толь­ко на своем «Я». И я также строю все лишь на своем «Я», как и Бог, я отрицание всего остального. Все я «Единственный» (с. 7). Долой все то, что не является всецело моим делом! Вы думае­те, что мое дело должно быть «хорошим делом»?

Что хорошо, что дурно?

Я сам — мое дело и я ни хорош, ни дурен; это пустые звуки. Божественное есть дело Бога, человеческое — дело человека. Мое дело ни божественное, ни человеческое; оно ни истинное, ни хорошее, ни справедливое, ни свободное, оно — Мое; оно не общее, но единственное в своем роде, как и я! Ничто не выше меня (с. 8).

«Какая разница между свободой и индивидуальностью! Я — свободен от того, от чего избавился; я — собственник того, чем владею, что в моей власти» (с. 207). «Моя свобода станет нео­граниченной, когда сделается моей силой; только благодаря ей я перестаю быть просто свободным и делаюсь индивидом и собственником» (с. 219). «Каждый должен сказать себе: я для себя, все для себя, и делаю все для себя. Если когда-нибудь вам станет ясно, что Бог, закон и т. д. лишь вредят, умаляют и губят вас, то вы, наверно, отбросите их подальше, как христиане нисп­ровергли Аполлона, Минерву и всю языческую мораль» (с. 214).

Так как каждый поступает так, как ему нравится, то христиане решили, что и Бог действует так, «как ему нравится» (с. 212).

«Сила — прекрасная вещь и полезна во многих случаях, ибо «с горсточкой силы можно добиться большего, чем с мешком прав. Вы жаждете свободы? Безумцы! Имейте силу, и свобода придет сама собой. Смотрите: кто имеет силу, стоит «выше за­кона!» По вкусу ли вам это, «господа законники»? Но у вас со­всем нет вкуса» (с. 220).

5.4. Государство

I. Отрицая право, Штирнер равным образом и безусловно от­рицает также правовое учреждение, называемое государством.

Государство без права немыслимо. «Уважение перед законом!» — вот спайка, которой держится все здание государства (с. 314).

«Государство, как и право, держится не тем, что человек счи­тает его полезным для личного блага, но тем, что считает его священным, так как мы не освободились от ложного взгляда, что государство какое-то «Я» и что, как таковое, оно есть лич­ность отвлеченная, мистическая, или политическая. Я, который действительно есть «Я», должен сорвать маску с этого чванли­вого животного» (с. 2).

«С государством — то же, что с семьей. Для того чтобы семья признавалась и поддерживалась каждым ее членом, не­обходимо, чтобы каждый считал кровную связь священной, ис­пытывал бы к ней такое набожное уважение, которое делало бы святым каждого из его родственников. Точно также для каждо­го члена государства должно быть святым это государство, и то понятие, которое государство считает верховным, должно и им почитаться верховным» (с. 231—232). И государство «не толь­ко имеет право, но и обязано требовать это» (с. 231).

Но государство не есть святыня. Государство действует гру­бым насилием; его насилие называется «правом», насилие от­дельной личности «преступлением» (с. 259).

Если я не сделаю того, чего хочет государство, то «оно на­бросится на меня со всею силой своих когтей и зубов, ибо оно — царь зверей — лев и орел» (с. 337).

«Если даже вы внушите страх противнику, вы все же не явля­етесь для него святыней. Он не обязан вас почитать и уважать, хотя и должен вечно бояться вашей силы» (с. 258).

Государство не приносит пользы и личному благу. «Я смер­тельный враг государства» (с. 339). «Общее благо не есть мое личное благо; оно есть высшая степень самоотречения. Общее благо может кричать от радости, а мне приказывать валяться у него в ногах: государство может ярко блистать в то время, как я умираю с голоду» (с. 280). «Всякое государство есть деспотия, все равно один ли деспот или их несколько, или, как в республике, все властвуют, т. е. один царит над другим» (с. 257). «Государство позволяет каждой личности играть свободно, но запрещает при­нимать эту игру за правду и забывать о государстве. Государство имеет всегда одну только цель: ограничить, связать, покорить лич­ность, подчинить ее чему-нибудь отвлеченно-общему. Оно су­ществует только при условии, чтобы личность не была всем; оно навязывает мне самоограничение, ломку, рабство. Государство никогда не стремится развить самодеятельности» (с. 298). «Госу­дарство стремится стеснить свободную деятельность своей цен­зурой, надзором, полицией; оно считает это стеснение своим дол­гом, ибо это действительно долг самосохранения» (с. 299).

«Я не смею делать того, что мне по силам, но только то, что позволено государством: я не могу развивать ни своих мыслей, ни свой труд, вообще ничто свое» (с. 298). «Пауперизм есть ре­зультат моей бесценности, невозможности использовать себя. Поэтому государство и нищенство — два нераздельных явления. Государство не допускает мне быть полезным и существует лишь благодаря моей ничтожности. Оно старается извлечь из меня вы­году, т. е. эксплуатирует меня, грабит, пользуется мною для все­го, хотя бы для размножения proles (пролетариат); оно желает, чтобы я был его «созданием». Государство не может допустить непосредственных сношений человека с человеком: оно должно вмешаться как посредник. Оно разделяет людей и становится между ними как «Дух Святой». Рабочие требуют повышения, они его не добьются и силой постараются вырвать его у хозяев; на них смотрят, как на преступников. Что остается им делать? Без принуждения они его добьются; в принуждении государство усма­тривает самопомощь, действительное использование своей лич­ности; всего этого оно допустить не может» (с. 337—338).

II. Личное благо требует, чтобы общежитие людей по­коилось на предписаниях личного блага. Штирнер называет подобное общежитие «Союзом эгоистов» (с. 235).

Освободившись от государства, люди должны все-таки жить общественной жизнью. «Индивидуалисты будут бороться за желанную личную независимость» (с. 304). Но что соединит людей в таком союзе? Во всяком случае не обещание! «Если бы я был связан своей вчерашней волей на сегодня и навсегда, то моя воля была бы недвижна. Мое творчество, т. е. определен­ный акт моей воли, сделалось бы моим хозяином. На том осно­вании, что вчера я был дураком, разве я должен оставаться им всю жизнь?» (с. 258). Союз — это мое создание, мое дело; он не свят, он не духовная власть над моим духом. Я не желаю быть Рабом своих правил; они должны свободно подвергаться критике, и я не могу ручаться за их долговечность.

Точно так же я не обязуюсь перед союзом относительно сво­его будущего поведения и не «продаю ему мою душу», как дьяволу и, как это действительно бывает в государстве, по отноше­нию к духовному господству. Я есть и остаюсь для себя чем-то большим, нежели церковь. Бог и пр., и, следовательно, я выше союза» (с. 411).

Связь, соединяющая людей в союзе, есть та польза, которая в каждый момент вытекает для них из этого союза. «Если ближ­ний мой может быть полезен мне, я сговариваюсь и соединя­юсь с ним для того, чтобы соглашением увеличить мою силу, чтобы нашею соединенной мощью достигнуть большего, чем каждый в одиночку. Но в этом союзе я вижу только усугубле­ние своих сил и сохраняю его, пока он их умножает» (с. 416).

Поэтому союз есть нечто совершенно другое, чем то «обще­ство, которое хочет основать коммунизм» (с. 411). «В союз ты вносишь свою мощь, все свое богатство и ценность. В обществе же пользуются тобой и твоей работой. В первом ты живешь, как эгоист, во втором, как человек, т. е. религиозно: ты заботишься о спасении души. Ты должен обществу все, что имеешь, ты — его должник, и ты осажден «общественными обязанностями»; союзу же ты не должен ничего: он служит тебе, и ты его бросаешь, как только он перестанет приносить тебе пользу.

Если общество сильнее тебя, то оно станет выше тебя, и ты сде­лаешься его слугой; союз же есть твое орудие, твой меч, которые изощряют и увеличивают твою природную силу. Союз существует для тебя и тобою, общество же, наоборот, пользуется тобою, как собственностью, и может обойтись без тебя. Одним словом, обще­ство священно, а союз есть твоя собственность; общество пользу­ется тобою, а союзом пользуешься ты» (с. 417—418).

2. Но как могут образоваться подобные союзы? Штирнер в своей полемике с Моисеем Гессом дает пример уже существу­ющих союзов.

«Может быть, в этот момент перед его окном играет толпа детей. Пусть он присмотрится к ним и увидит веселые союзы эго­истов. Может быть, г. Гесс имеет друга, возлюбленную; тогда он может понять, как одно сердце привязывается к другому, как две эгоистические личности соединяются, чтобы наслаждаться друг другом и как при этом никто не обижается. Может быть, он встре­тит на улице друзей, которые пригласят его с собой на стакан вина, — разве он пойдет за ними, чтоб оказать им благодеяние? Или он «соединяется» с ними, потому что ожидает удовольствия?

Разве сотоварищи должны будут благодарить его за «жерт­ву»? Или они поймут, что образовали на часок «эгоистический союз»? «Штирнер думает даже основать «немецкий союз» (с. 305) (эгоистов).

5.5. Собственность

I. Вместе с правом Штирнер безусловно отвергает и пра­вовое учреждение собственности.

«Собственность живет по милости права; право единствен­ная ее защита. Она не «действительность», а фикция, идея. Это собственность правовая, законная, гарантированная; собствен­ность «моя» не благодаря Мне, а благодаря праву» (с. 332).

Собственность в этом смысле покоится не на том, что лич­ность считает ее полезной для личного блага, но на том, что она является для личности священной.

«Собственность в гражданском смысле означает священную собственность, которую я должен уважать. «Уважение к соб­ственности». Вот почему политики стремятся к тому, чтобы каждый владел клочком собственности, и стремление это отчасти привело к невероятному дроблению. У каждого должна быть своя кость, чтобы грызть ее» (с. 327—328).

Но собственность не священна. «Я не отступаю перед твоей и вашей собственностью; напротив, я всегда считаю ее своею собственностью, которую мне нечего «уважать». Поступайте же так и с тем, что вы называете моею собственностью» (с. 328).

Собственность не благоприятствует личному благу. «Собствен­ность, как ее понимают буржуазные либералы, пустая вещь, ибо буржуазный собственник на самом деле лишен собственности. Весь мир мог бы принадлежать ему, а на самом деле даже тот несчаст­ный уголок, где он ютится, не принадлежит ему» (с. 328—329).

II. Благо каждого человека требует, чтобы распределе­ние благ совершалось не на основании собственности, а на основании потребностей личного блага.

Если Штирнер называет «собственностью» долю, получен­ную каждым от этого распределения, то это не в прямом смыс­ле, по которому собственность означает лишь ту часть благ, ко­торая получена на основании права.

Согласно предписанию собственного блага человек должен иметь все то, что он в состоянии приобрести.

1. «Если вещь нельзя вырвать из моей власти, то вещь эта моя собственность. Так пусть же сила освящает собственность, и я буду ждать всего от своей силы. Чужая сила, сила, которую я уважаю в других, сделала меня рабом: пусть же собственная сила сделает меня собственником-личностью» (с. 340). «На какую собственность я имею право? На всякую, на которую даю себе право. Я даю себе право собственности на вещь, захватывая ее, т. е. присваивая себе над нею власть, полномочие, право» (с. 339). «Все, что я в силах иметь, есть моя собственность» (с. 351). «Больные, дети, старики способны еще на многое; хотя бы на то, чтоб сохранить свою жизнь, вместо того, чтобы лишиться ее. Если их влияние может заставить вас желать их жизни, то они имеют власть над вами» (с. 351). «Сколь­ко силы у ребенка в его улыбке, в его жестах, в его крике, словом, во всем его существе. Разве ты в состоянии противиться его жела­ниям? Ты, мать, даешь ему грудь, ты, отец, уделяешь ему все, что ему нужно? Он принуждает вас и поэтому владеет тем, что вы счи­таете своим» (с. 351—352).

«Итак, собственность не может и не должна быть уничтоже­на; но она должна быть вырвана из рук призрака и сделаться моею собственностью. Тогда исчезнет заблуждение, по которому я не имею права на то, что мне нужно. «Но чего только не нужно человеку!»

Тот, кому нужно многое, и кто умеет взять его, всегда и дос­тигает цели. Наполеон взял Европу, французы — Алжир.

Необходимо, чтобы «чернь», обезличенная преклонением, научилась, наконец, брать себе то, что ей нужно. Если она зайдет слишком далеко, защищайтесь» (с. 343—344). «Потребности «человеческие» не могут служить мерилом для меня и для моих потребностей, ибо я могу нуждаться в большем и в меньшем.

Я должен иметь все, чем могу завладеть» (с. 349).

«Союзы увеличат силы отдельной личности и охранят ее соб­ственность» (с. 342).

«Если мы желаем отнять у землевладельцев землю и при­своить ее себе, станем соединяться, составлять товарищества, образуем «союз», который и сделается собственником земли. Если мы добьемся этого, то нынешние собственники переста­нут быть ими.

Отняв у них землю, мы точно так же можем лишить их и дру­гих владений, присвоить их себе по праву сильного. «Сильные» составляют общество, которое, разрастаясь и расширяясь по­степенно, обнимет собою, наконец, все человечество.

Но это человечество само по себе только понятие (призрак); на деле существуют лишь отдельные личности. И эти личности, взятые в массе, будут поступать с землей не менее произволь­но, нежели отдельные личности» (с. 329—330).

«Предмет, в котором все пожелают иметь известную долю, будет отобран у того, кто владел им один, и обращен в обще­ственное достояние. Каждый будет обладать долей этого об­щественного блага, и доля эта будет его собственностью. Так, по старому закону о наследстве, дом, принадлежащей пяти на­следникам, есть их общее владение, нераздельное, но каждый владеет пятой частью дохода. Собственность, которой мы ли­шены теперь, будет гораздо лучше использована в наших руках. Соединимся же для такого грабежа» (с. 330).

5.6. Осуществление

Преобразование, необходимое для личного блага каждого человека, должно совершиться, по мнению Штирнера, следую­щим образом: сначала значительное число людей перерабаты­вает себя внутренне и признает свое личное благо за высший закон, затем эти люди произведут и внешний переворот, т. е. раз­рушение права, государства, собственности, и этим положат на­чало новому строю.

I. Внутренняя переработка личности есть первое необходимое условие. «Революция и возмущение не синонимы. Первая состоит в ниспровержении существующего порядка, государ­ственного или общественного, она имеет только политическое или социальное значение. Второе, хотя и влечет за собой ниспро­вержение установленных учреждений, но это не просто вооружен­ный мятеж, это восстание личностей, которые поднимают голо­вы, не заботясь об учреждениях, которые возникнут.

Революция имеет в виду новый образ правления; возмуще­ние ведет нас к тому, чтобы не нами управляли, а чтобы мы уп­равлялись сами собой, и не возлагает блестящих надежд на «бу­дущие учреждения». Возмущение не есть борьба с установлен­ным порядком, ибо этот порядок падет сам собою. Оно выра­жает собой мое усилие освободиться от гнета; под влиянием возмущения он умирает и разлагается.

А так как цель моя не в том, чтоб ниспровергнуть существую­щее, но возвыситься над ним, то намерения мои и поступки не име­ют ничего политического или социального; я ставлю своею целью себя и свою личность, и намерения мои эгоистичны» (с. 421—422).

«Почему основатель христианства «не был ни революционе­ром, ни демагогом, как то желательно иудеям? Почему он не был либералом? Потому что не ожидал спасения от перестрой­ки учреждений и относился безразлично к ним.

Он не был революционером, подобно, например, Цезарю, он был мятежник; он стремился не ниспровергнуть правительство, а возвыситься. Он не вел либеральной и политической борьбы против действующей власти, а желал лишь идти своим путем, свободно и независимо» (с. 423).

«Все, что священно, есть оковы и цепи. Все, что священно, создано обманщиками, иначе и быть не может; в наше время повсюду мы встречаем массу обманщиков.

Они готовят правонарушения и бесправие» (с. 284). «Считай себя сильнее, чем думают, и ты будешь сильным; считай себя большим, и ты будешь большим» (с. 483). «Бедные станут сво­бодными лишь тогда, когда подымут возмущение, когда восста­нут, возвысятся» (с. 344). «Чернь должна ждать помощи от эго­изма; эту помощь она должна добыть себе сама; и она добудет ее. Чернь — сила, лишь бы только страх не одолел ее» (с. 343).

II. Чтобы произвести переворот в существующих поряд­ках (с. 422) и чтобы заменить право, государство, собствен­ность новым строем, необходимо насильственное восстание против современного государства.

1. «Государство может быть побеждено лишь дерзостным своеволием» (с. 199). «Преступление — это насилие отдельной личности. Личность может разрушить мощь государства толь­ко преступлением, если считает, что не государство сильнее ее, а, наоборот, она сильнее государства» (с. 259). Из этого следу­ет, что в своей борьбе с правительством мыслители ошибаются (иначе сказать: они бессильны), когда предпринимают борьбу идеи с силой (эгоистичная сила заглушает голос мысли). Теория не может победить; священная сила мысли падает под ударами эгоизма. Только одна эгоистическая борьба, борьба эгоистов, может разрешить вопрос (с. 198—199).

«Вопрос о собственности вовсе не так прост, как это думают социалисты и даже коммунисты. Он будет разрешен лишь войной всех против всех» (с. 344). «Я завладею властью, которую я ус­тупил другим, не зная цены моей силы. Моею собственностью является все, что я могу добыть; я верну себе все, что в состоя­нии приобрести; границами моей собственности я считаю только свою силу — единственный источник моего права» (с. 340).

Чтоб искоренить неимущую чернь, эгоизм не говорит ей по­дожди, пока правосудие наградит тебя от имени общества; но он говорит: хватай все, в чем ты нуждаешься, бери все (с. 341).

В этой борьбе Штирнер не пренебрегает никакими средства­ми. «Я не отступлю ни перед чем: не отступлю даже перед ду­хом безбожия, безнравственности, несправедливости, подобно тому, как св. Бонифаций не задумался из-за религиозных сомне­ний срубить священные дубы язычников» (с. 749). «Право жиз­ни и смерти, которое присвоили себе церковь и государство, я объявляю своим» (с. 424). «Жизнь отдельной личности важна для меня лишь постольку, поскольку имеет цену для меня; ее богатства как материальные, так и духовные, принадлежат мне, и я смотрю на них, как собственник, сообразуясь с моими сила­ми» (с. 326—327).

2. Штирнер рисует нам пример преобразования путем наси­лия. Он предполагает, что известное число людей пришло к со­знанию, что их эксплуатируют сверх меры, особенно по отно­шение к другим гражданам.

Обездоленные осмелятся спросить: что охраняет вашу соб­ственность, господа привилегированные? и сами ответят: ваша собственность цела, потому что мы воздерживаемся нападать на нее! Она неприкосновенна лишь благодаря нашему покрови­тельству. А чем благодарите вы нас за это? Вы платите черни презрением, пинками, полицейским надзором и наставлениями:

уважай то, что не твое, то, что принадлежит другому! Уважай других, и в особенности начальников. На это мы ответим: вы хотите нашего уважения? Тогда купите его у нас. Мы оставим вам вашу собственность за приличную плату. Что дает генерал в мирное время взамен тысячного оклада? А другие с миллион­ными доходами? Какую награду получаем мы, когда едим свой картофель, глядя, как вы спокойно глотаете устрицы? Заплатите столько, сколько мы платим за картофель, и спокойно продол­жайте их глотать. Или, может быть, вы думаете, что устрицы — не про нас? Вы возопите о насилии, если мы наполним ими наши тарелки и станем глотать их, и вы будете правы. Без насилия мы их не получим; но и вы имеете их только потому, что совершае­те над нами насилие.

Но довольно об устрицах, и перейдем к той собственности, которая касается нас ближе, к труду.

Мы трудимся двенадцать часов в сутки в поте лица, и вы даете нам за это несколько грошей. Ну что же! Получайте и вы столько же. Мы скоро придем к соглашению, лишь бы, конечно, никто не Давал и не получал милостыни. Целые века мы, глупцы, по доброй воле даем вам милостыню; целые века мы отдаем вам свою полушку и уступаем свою собственность. Конец: раскошеливайтесь, ибо отныне цена на наш товар поднялась неимоверно.

Мы не возьмем у вас ничего, решительно ничего, но вы ста­нете платить лучше за то, что вам нужно. «Послушай, сколько у тебя земли?» — «У меня имение в тысячу десятин». — «Ладно, я твой рабочий, и за работу на твоем поле не возьму меньше золо­того в сутки». — «В таком случае, я возьму другого». — «Ты не найдешь, ибо мы, батраки, больше не станем работать на иных условиях, а если кто заявится, несдобровать ему» (с. 357—360).