Герберт Маридзе
КАК САЛЬВАДОР ДАЛИ
– Смотри-ка, это как раз для
тебя.
Чему-то загадочно улыбаясь подружка
протянула мне плотный конверт.
Уважаемый г-н ... Группа компаний DAMESME имеет честь пригласить Вас
принять участие в научно-практической конференции “DAMESME – НАСТОЯЩЕЕ И БУДУЩЕЕ”. ... Группа компаний DAMESME рада будет взять на себя все расходы на проезд и проживание. ... По
итогам конференции будет выпущен сборник.
На плотном картоне,
украшенном большой зелёной буквой D, было напечатано следующее:
ТЕМЫ ДОКЛАДОВ НАУЧНО-ПРАКТИЧЕСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ “DAMESME – НАСТОЯЩЕЕ И БУДУЩЕЕ”.
1.
Damesme – технологии и перспективы
нового бренда.
2.
Дегустационные залы Damesme.
3.
Стратегии маркетинговой
политики. Damesme признанный лидер рынка.
4.
...
– Что за чёрт, зачем мне этот Дамем?
– Другую сторону, милый. Другую сторону.
Ага, вот:
– Молодёжные субкультуры и закат
эпохи пост-постструктурализма
– Репрезентация моральной
философии Канта средствами массовой культуры и массовой информации
– Отражение гегелевского понятия
чувственной достоверности в искусстве видео-порнографии
– ...
У моей подружки есть,
конечно, имя. Но оно не сыграло никакой роли в этой истории. Мне бы с самого
начала с самого начала догадаться, почему вдруг обычно равнодушная ко всему
кроме оккультной литературы так яростно взялась она за выбивание этого гранта. Что знала она об
этой парадоксальной конференции, где высокоточные технологии большого бизнеса и
отвлечённая культурно-философская рефлексия (в русском исполнении) сливаются в
страстном пароксизме с неясными перспективами. Что подсказывало ей (подружке)
единственно верные слова, открывавшие мне дверь в первый круг этого чёртова
Дамема, о котором пока было известно только то, что он существует и проявляет
интерес к мысли? Кто, с какой целью руководил ей (подружкой) когда она
улаживала формальности и собирала меня в дорогу? Вот о чём, а вовсе не о
завтрашнем докладе думал я уныло сидя перед чистым
листом бумаги в гостиничном номере с вынесенным по моей просьбе телевизором и
отключенным телефоном. Такое сидение изматывало сильнее самой напряжённой
работы, самого обморочного прилежания. Когда же загипнотизированные мною
стрелки часов коснулись некоего рокового предела я со
всею решимостию лёг спать как всегда надеясь на спасительное утро, как всегда
зная, что и утро не принесёт ничего нового.
– ...
Среди культур-мыслителей недавнего совсем прошлого
хорошим тоном считалось упрекать современную техническую цивилизацию во
внутреннем антагонизме, преодолеваемом-де только вместе с самой цивилизацией.
Пролетариат – Капитал, «Я» – «Оно», Эрос – Танатос. Взглянуть хоть на заголовки
философских книг, этих кирпичей сознания: «Время и бытие», «Бытие и ничто»,
«Слова и вещи», «Истина и метод», «Капитализм и шизофрения», «Голос и феномен».
В этих навязчивых дихотомиях на поверхности, конечно, намерения раз и навсегда
похоронить доставшую всех «философию тождества», и не время и не место здесь
задаваться вопросом, почему союз «и» покидает ныне из
философские трактаты. Продолжая традиции классиков …
Как всегда в незнакомой
аудитории трудно было понять, кто вовсе тебя не слушает, а от кого нужно ждать
каверзных вопросов. Читая против обыкновения не с листа, я мог видеть, что
явная опасность могла грозить только от какого-то жизнерадостного толстяка.
Приветливо улыбаясь, он кивал мне и при этом яростно строчил что-то в блокнот.
– … На современную массовую культуру есть две распространённые точки
зрения и одна элитарная. Первые, так называемые жлобы,
принимают попс за последнюю реальность культуры, относятся к нему предельно
серьёзно. Другие – снобы – вовсе не воспринимают попс (весь этот «китч», эти «сопли в сахаре») – нечто недостаточно сублимированное и
дистиллированное. Третьи, – теоретики школы Лакана –
Слотердайка, – принимают массовую культуру, но принимают её за интересную и
богатую симптоматику как нарочно созданную для их критического анализа.
Достаточно отстранённо и достаточно серьёзно, чтобы упустить главное. –
Несмотря на техническую воспроизводимость вдохновения, на всеобщую нивелировку
вкуса для нужд производства именно современные технические средства и новые
материалы дают уникальную возможность для воплощения любых фантазий, любых
творческих импульсов. И то, как «обычный человек» пользуется свалившимися на
него возможностями, показывает, что он не так уж прост, этот филистер духа.
Что бы там не говорили идеологи так называемого «актуального
искусства», сейчас – на фоне постоянных призывов к осторожности – именно
человек массы, человек толпы, подвергается самому мощному техническому, чтобы
не сказать механическому воздействию, самому изощрённому эксперименту.
Шоу-бизнес – подлинная мастерская культуры – тщательнейшим образом изучает
реакции и рефлексы, особенно рефлексы восприятия. Самые высокие технологии,
самые последние достижения точных и гуманитарных наук используются
чтобы предложить на рынок новое шоу, нового исполнителя новое развлечение. Вас могут отправить одного в космос, ведь туризм – тоже отрасль
шоубиза, или слить в коллективном теле на огромном танцполе, могут отравить
синтетическими наркотиками и провести полную очистку организма, вам могут
предложить быстрый адреналин в парке аттракционов, могут предоставить любое
снаряжение для его самостоятельной добычи. Однако всё мыслимое
разнообразие технических средств и инструкций к ним не может достаточно
затушевать то, что именно предлагается индустрией развлечений. – Забвение!
Забвение собственной человеческой природы! Гарантированный
хотя и дорогостоящий опыт архаического, первозданного.
Заметим в
сторону, что наш собственный интеллектуальный багаж, – наш внутренний Картезий,
внутренний Деррида, внутренний Фуко, – не только не дают иммунитета от желанием дочеловеческого, но и не укорачивают к нему
путь. И не удлиняют. Речь не об этом. Наиболее активная, наиболее продвинутая
часть населения оказывается гораздо ближе к архаическому мышлению, чем могут
себе представить самые смелые искусствоведы и их подопечные. Поэтому мы,
философы, культурологи не только должны быть благодарны инструментам массовой
культуры. Нам следует обратить самое пристальное внимание на шоу-бизнес в
целом...
Вопросов не было.
Закончив, я по привычке стал было собирать разложенный по кафедре текст доклада.
Текста нигде не было. Я шёл от кафедры к своему месту и чувствовал, как у меня
холодеют руки. Смысл происходящего всё ещё не доходил до меня.
Внезапно проснувшись сегодня
задолго до будильника, он помнил, что во сне, поспорив с деканом, он неожиданно
для себя прочитал ему импровизированную лекцию о значении управления сознанием
в шоу-бизнесе. Потом, боясь спугнуть сон,
лежал целый час в постели, пока не вспомнил всю её дословно, пока не
понял, что тема её совпадает с темой заявленного, но так и не написанного
доклада. Но времени на размышления и записи уже не было. Хуже всего было то,
что сейчас он не мог вспомнить ни слова из того, что говорил только десять
минут назад. С нехорошим чувством в желудке он осознал, что забывал свои слова как только произносил их. Он как будто бежал с текстом
наперегонки, и случись вдруг вопрос из зала, он отстал бы, безнадёжно отстал.
Один вопрос из зала и мне
конец!
То, что я десять минут думал
о себе в третьем лице, испугало меня до липкой паники. Воспользовавшись
перерывом на прения, я покинул его. Покинул храм корпоративной науки. Покинул
его. Кажется, меня тошнило.
Вечером того же дня в мой
номер постучался молодой очень вежливый человек в безукоризненном костюме и со
свёртком в руках.
– Прошу прощения, – начал он и после
необходимого вступления конверт плотной прохладной бумаги с приглашением
посетить г-на Дамема перекочевал из внутреннего кармана дорогого пиджака на мой
стол.
– А это? – спросил я
указывая на свёрток.
– А, это. – Еле заметный вздох. Едва заметный
оттенок превосходства. – Видите ли, господин Damesme придаёт большое значение
некоторым формальностям, которые могут кому-то показаться даже излишними,
однако.
Он делал весьма многозначительные паузы, этот молодой высокооплачиваемый подлец в своей пахнущей дорогим парфюмом униформе.
– Впрочем, если вас что-то
не устраивает, или не подходит время.
– Понятно, – ответил я ему,
хотя пока понимал только смысл его слов. – Понятно, – сказал я ещё раз, – всего
хорошего.
Как только за ним захлопнулась дверь, в кармане тихо звякнул мобильный.
– Алло, дорогой, – нервно смеялась в трубку подружка, – что у вас там происходит? Какие-то люди звонят, спрашивают, какой размер одежды ты носишь. Ты точно не в морге.
– Я не в морге, – ответил я, сдерживая нежность.
– Скажи, ты умеешь завязывать галстук?
Учредителем, владельцем контрольного пакета,
председателем совета директоров группы компаний Damesme оказался тот самый
жизнерадостный толстяк. Мимолётное удивление смешалось у меня с благодарностью
за его вчерашнее молчание. Меж тем г-н Damesme приветливо улыбался, кивая
аккуратной головой в такт собственным словам.
– Видите ли, – сказал он
мне, – видите ли, я почти ничего не понял из того, что вы вчера говорили. То,
что я понял, показалось мне недостаточно обоснованным. Да, да, не вскидывайте
бровь. Я вам больше скажу. Ваши идеи мне категорически не понравились. Они мне
противны эстетически, чужды морально и как хотите ещё. Подождите, не
перебивайте...
Г-н Дамем, по его словам,
разочаровался в философии. («Ваша философия делает из говна
конфетку, и я хочу, чтобы вы поняли меня буквально»). Вложения в философию
могут стать модой, но они не оправдывают себя ни с какой стороны. Издательство
«Инфракультура», тоже как оказалось входящее в группу
компаний Damesme, больше зарабатывает на Эндрю Макдональде, чем на
всех этих Чомски, Кожевых, Хайдеггерах. Но дело не в этом.
– Всё дело в том, – сказал мне г-н Дамем, – что именно вы стали единственным открытием конференции, но несколько с другой стороны. Дело в том, что ваш внешний облик, понимаете, ваша манера держаться.
Г-н Дамем был в затруднении.
По его словам выходило, будто моё вчерашнее выступление подействовало на него
как катализатор. Он, то есть г-н Дамем, вдруг увидел новые перспективы своего
бизнеса. Сразу два новых отличных проекта. Никем не занятые ниши. Быстрая
окупаемость, минимальные затраты и никакого риска.
– А ведь я даже не знаю,
верите вы сами в то, что говорите. Но послушайте меня ещё, прошу вас, ведь я
вас вчера слушал.
Г-н Дамем заметно нервничал.
Охватившее его вчера вдохновение было настолько сильным и так отчётливо
связывалось со мной, что он теперь и мысли не мог допустить о том, чтобы
выпустить меня из рук. Вторжение необъяснимого кого угодно сделает
подозрительным. В тот день г-н Damesme – достойный представитель
своего общественного строя – предложил мне выбор между аверсом и реверсом
золотого доллара.
– Вы могли бы выступать с
закрытыми лекциями перед менеджментом компании, или, вот, я открою клуб, где вы
сможете заниматься вашей архаикой. Будет правда несколько условий с моей
стороны. Нет, не перебивайте меня, ведь я уже почти ваш босс.
* * *
Скатившись по сбитым
ступенькам, мы очутились перед неплотно прикрытой дверью, из-за которой едва
пробивался свет.
– Кафе «Север» – сипло презентовал ВК дёргая дверь.
– Мадеры! – закричали мы от
входа прямо через клубы дыма, удивлённые и мутные взгляды последних
посетителей, ностальгического вида столики. – Мадеры и музыку тише!
– Так вот, – продолжал ВК, –
снимаете в дýше распылитель и сильной струёй
холодной воды рисуете на макушке свастику.
– Каждому своё,
– заметил я. Я избегал спорить с ВК о политике.
Знание всех местных кабачков, разливочных и рюмочных
составляет, пожалуй, последнюю действенную привилегию
аборигенов мегаполисов. Вот уже несколько дней после нашей случайной встречи, в
случайность которой я верил всё меньше, мы с ВК шлялись
по пролетарским и студенческим пивным. И вдруг окончательно поняв, что именно
моя работа, а вовсе не я интересует моего долговязого приятеля, я поразился,
как мало могу я ему помочь.
Что же мог я ему рассказать?
Мне не были известны никакие секреты семьи Дамем, кроме тех которыми время от
времени прикармливали журналистов. Ни в какие коммерческие тайны меня не
посвящали. Всё что я знал – это клуб. Клуб «МКС» был обычным развлекательным
центром с соответствующим антуражем: герметичным люком на входе, тренажерами a-la
Звёздный городок и огромным даже по столичным меркам танцполом.
Всем в клубе распоряжался некий Силантий Германович, бывший рок-музыкант, а
ныне ведущий арт-директор столицы переманенный г-ном Дамемом из Гамбурга. На
правах исследователя я был допущен соглядатаем всей
машинерии развлекательного центра. Не раз, не два натыкался я на белые
пластиковые баллоны с закисью азота подключенные к вентиляции клуба.
Расслабляющая атмосфера клуба «МКС» была широко разрекламирована посетителями,
что позволяло Силантию всё выше задирать цены и не экономить на антидоте для
сотрудников.
– Что же там делаете вы?
– Я? – переспросил я. – Как
вам сказать. – В общем я, – я глубоко вздохнул, – я
читаю им лекции.
В начале философской карьеры мне некоторое время пришлось работать в одном рекламном агентстве. Перед нами стояла задача, как говорят, пропиарить элитный коттеджный городок. Дело шло не шатко, не валко, а так как заказ был крупный, к проекту подключился руководитель направления. Он то и предложил на все рекламные буклеты, во все ролики вмонтировать фотографию верблюда. На вопрос: зачем, он только загадочно усмехался. Результат превзошёл все ожидания. Строительная фирма не справлялась со шквалом звонков. Несмотря на запредельную стоимость квадратного метра весь городок был распродан ещё на фундаменте. Мы получили премию, руководитель – очередное повышение. Произошла самая простая вещь: изображение экзотического в наших широтах животного, его чуждый силуэт притянул внимание, а потом и деньги покупателей. Однако простота эта мнимая. Сам по себе этот пример является квинтэссенцией современной рекламной политики. Но что же он доказывает? Что при грамотном подходе можно создать спрос на всё что угодно? Разумеется. Что одномерное сознание ищет и находит в эрзацах культуры иллюзию подлинной жизни? Без сомнения. Что общество зрелища эксплуатирует уже инстинкты, доставшиеся нам от приматов? Совершенно верно. Но верно и то, что само по себе предложение никак не затрагивает структуру спроса. Связь их зыбка и эфемерна. Верно и то, что одномерная конструкция сознания оказывается наиболее устойчивой при столкновении, как с «подлинной реальностью», так и с ещё более «реальными» суррогатами её. Верно и то, что инстинкты приматов, неотличимые от социального чутья филистера, и есть та бесконечно податливая и неизмеримо прочная фактура человечества, на которой Бесконечность рисует иероглифы всякий раз, когда мы включаем телевизор.
Нельзя сказать, чтобы они мне нравились.
«Нельзя сказать, чтобы они мне не нравились». – Решив записывать свой сновидческий опыт я так и не продвинулся далее этой первой фразы. Пытаясь сопоставлять свои «лекции» с тем, что когда-то считал «своей философией», я постоянно сталкивался с непреодолимыми препятствиями. Странно сказать, я не мог должным образом воспринять эти свои речи. Не мог подобрать стратегии чтения. Делая усилия, постигая суть, я понимал, насколько был поверхностен, прямолинеен, схематичен. Стремясь скользить по поверхности, вдруг оказывался в плену у назойливых афоризмов, казавшихся глубокими до второго прочтения. Какой-то проклятый паралич критической способности. Мне не за что было ухватить их, – эти мои выступления.
Но не может же Дух быть настолько расточительным. То обстоятельство, что всякий раз эти доклады обнаруживались искусно упакованными в яркое почти всегда абсурдное сновидение именно тогда, когда возникала необходимость, заставляло самовлюблённо полагать себя медиатором, по необходимости ничего не понимающим репродуктором. Вряд ли кто-нибудь из жрущей и веселящейся толпы обращал внимание на слова человека в строгом костюме, – в империи Damesme все носили костюмы, даже дворники, даже повара, – в паузе между DJ α и DJ β. (Вскройте несколько философских книг. Начните читать первую. Как только вам показалось, что вы всё понимаете и можете предугадать мысль автора, – переходите к следующей). Вся прожорливая журналистская братия молчала об этих лекциях настолько искусно, что не заподозрить влияния г-на Дамема было невозможно. И уж конечно, сам г-н Дамем никогда не слушал клубных лекций. Он слушал лектора. Видимой оборотной стороной золотого доллара был и оставался категорический запрет выступать на стороне.
Со временем он даже привык регулярно просыпаться с очередным сюжетом в голове, будто бы кто-то хорошо поставленным голосом читал с листа, лежащего у него перед глазами. Со временем он даже выучился думать о своей судьбе без сердцебиения. Диктующая клубные проповеди «Сила» (легче было думать об этом именно так) настолько мало интересовалась им лично, что он не боялся уже забыть или как-то исказить смысл. Перестал даже применять известные ещё со времён Фрейда способы запоминания снов. На каком-то этапе он хорошо понимал, что у управляющих им сил были цели настолько далёкие от любого человеческого понимания, что помочь или помешать им не было никакой возможности. Потом и это прошло.
Но всё же был один способ разрушить неведомый план: стать физически неспособным воспроизводить магические лекции, уничтожить, истощить себя полностью в тщательно спланированных профессионально поставленных оргиях, устраиваемых всё чаще в «МКС» под видом собраний секты «Живой Любви» – очередного бизнес-проекта гениального г-на Дамема. О, гениальный г-н Дамем! О, великолепный наш Силантий Германович, каждый раз нагонявший в дополнение к экзальтированным богатым блядям отборных уличных шлюх! О, эти банкиры, дельцы, бандиты, остервенело насаживающие на свои короткие, толстые палки и тех и других без разбора! О, эти мясистые, увешанные перстнями короткопалые руки, стискивающие трепещущую плоть! О, эти бесконечные груди, эти попки, эти искажённые свиные хари! О, эти тонкие пальцы с ногтями в виде красных капель медленно расстёгивающие белую шёлковую рубашку на мускулистом загорелом теле! О, этот чуть лягушачий рот! О, эти зелёные восторженные глаза, всегда устремлённые только на него, на нашего клубного Христа! Кому, как не тебе, с телом и грацией прирождённой (и хорошо вышколенной) танцовщицы, служить молодому прекрасному богу (сыну г-на Дамема)? Ты, моя черноволосая стриженая бестия, ты единственное обстоятельство моей новой жизни, единственная клубная фишка, о которой я не сказал тогда ВК. О, будь благословенна мудрость нашего дальновидного управляющего, безошибочным чутьём делового человека понявшего, что бизнесмены и политики – убийцы по расчёту и из любви к искусству – готовы платить только за то, что ты навсегда останешься за прозрачным барьером, за мираж, за тень тени недоступного. А иначе я бы сам убил бы его, нашего милейшего Силантия Германовича, бывшего рок-музыканта, из старообрядцев. О, мой несчастный долговязый друг!
Всего только раз я принял участие в собрании секты «Живой Любви». Впрочем, это не возбранялось. Как и все я изнывал от вожделения и горя, глядя на вас там. И в ту же ночь или утро седенький приятный старичок с зелёными восторженными глазами говорил мне, опустошённому развратом, о бесспорном влиянии средней схоластики на раннего Кв. Тарантино. Потом вдруг обратился огромным чёрным псом, плюнул в лицо пищеварительным соком, вскочил на грудь. Конечно, как бы ни был я беспомощен в том сне, ни один голодный демон не может нанести физического вреда. Однако тот прет оказался настолько сильным, что последовал за мной на эту сторону и несколько раз пытался перетащить меня обратно. Нет, этот путь был не для меня.
Верховным гуру общества «Абсолютной Любви» был, как и было сказано, единственный сын г-на Дамема, г-н Дамем младший. Богумéр, таков был его сценический псевдоним, Богумéр. Быстро переделанный тусовкой в Богомéра, он был единственным кто в империи Damesme мог пренебречь обязательным костюмом. Говорят, он не особо ладил с отцом, и до самого последнего момента никто не знал насколько. Этот человек раз и навсегда поразил меня тем, что, придя ко мне «знакомится», он как бы между делом переворошил все мои вещи. Спорить в присутствии охраны я не решился и предпочёл во время во время этого импровизированного обыска скалиться нескончаемым шуткам наследника империи. Обнаружив в ворохе бумаг пару книг, одну он немедленно сжёг (прямо на полу отогнув шершавый угол ковролина), другую – «Феноменологию духа» – с шутливым почтением открыл и, прочитав вслух начало «Абсолютного знания» («Дух религии откровения ещё не преодолел своего сознания как такового, или, что то же самое, его действительное самосознание не составляет предмета его сознания; он сам вообще и различающиеся в нём моменты относятся к процессу представления и к форме предметности»), бережно положил на стол. Случайно взглянув на него, я не мог уже оторвать взгляд от его лица, такую степень покорности судьбе оно выражало.
– Значит, не составляет предмета сознания, – повторил после паузы Богумéр, – не составляет предмета.
Сделав почему то на этот раз ударение на предмете, он вышел. Охранники последовали за ним. О чём мог гадать по Гегелю единственный человек, о котором ВК не захотел слышать ни слова? Какую цель прикрыл безупречным бизнес-планом «Абсолютной Любви»? Какое то время эта цель в переложении черноволосой бестии сама по себе спасала г-на Дамема младшего от крупных неприятностей. И когда ВК, а мы с ним виделись теперь почти ежедневно, вдруг начал расспрашивать меня о Силантии, его привычках и слабых местах, я понимал это и понимал, что это значит.
* * *
Последняя часть моей истории наименее интересна, наиболее богата внешними событиями. Эпилог начинался с того, что однажды ночью, в разгар общего веселья в каморку дежурного администратора, где сидели мы с Силантием, вошёл человек в кожаной куртке и с пистолетом в руке. «Антидот» – подумал я односложно, задержавшись взглядом на его лице, с которого ещё не стёрлось отвращение.
– Кто здесь думает?
Похоже, мы с Силантием ослышались одинаково. Глядя на его, незнакомца, прекрасное арийское лицо, на чёрную кожу его куртки я думал о Вернере Фассбиндере, потом, о собственной гомосексуальности, потом, о том, что мне для самоанализа непременно нужен пистолет.
– Я спрашиваю, кто всё это придумал? – повторил свой вопрос киногерой. В его голосе даже не было угрозы и мы с Силантием не сговариваясь, и не солгав, показали друг на друга.
– Он!
Тут я вспомнил фильм «Бешеные псы». А потом вспомнил золотой доллар г-на Дамема. А потом вошёл ещё один с пистолетом. А вслед за ним ВК.
– Он, – произнёс он, не глядя на меня и ткнул пальцем в правильном направлении. И Силантия увели. «Поцелуй Иуды, – думал я, глядя на то место, где они только что стояли, – поцелуй Иуды». О, моя прекрасная черноволосая стриженая бестия с восторженными зелёными глазами. Ты обманула ВК с Дамемом младшим, и я простил тебя. Но зачем ты обманула его с Силантием? Так обманула?
А через несколько дней г-н Дамем в первый раз сам позвонил мне. Зачем он это сделал? Неужели хотел мной заменить сына, которого потерял для дела (а для чего ещё буржуазия рожает сыновей) много лет назад? Однако тогда тон и смысл слов не оставлял места раздумьям, – клуб ликвидируется, и мне надлежит немедленно его покинуть.
Размах происходящего убийства настолько поразил меня, что какое-то время я воспринимал происходящее как осознанное сновидение за ту самую секунду до пробуждения, когда никакие детали уже не важны. Помню лишь главное: звероподобные в противогазах, лихорадочно подключающие большие красные с чёрной полосой баллоны к вентиляции клуба, плотная хохочущая толпа сектантов уже глотнувшая живительного воздуха «МКС» несущаяся от входа наверх, и как легко эта толпа разрезалась магической униформой сотрудника ГК DAMESME, и ещё мучительнейшее чувство, будто забыл наверху нечто очень важное.
На улице меня никто не встретил. Только припозднившиеся бандиты, сгорая от похоти, неслись навстречу смерти. Так я и ушёл, но на исходе ночи вернулся. На скамейке у герметично запертых дверей одиноко сидел ВК. Судя по тому, как он удивился увидев меня живым, он всё знал, и этому могло быть только одно объяснение. Почему-то, глядя в его постаревшее бледное лицо, я вспомнил, что оставил там, в клубе, все деньги, все бесполезные теперь кредитные карты «DAMESME Банка», словом, всю свою жизнь за последний год. Нашарив в кармане какую-то монету я высоко подбросил её. Мы оба не отрываясь, смотрели на неё, на эту монету, но думали, наверное, о разном.
– На что гадаете? – спросил ВК. Я видел насколько трудно ему разговаривать. Думаю, мой ответ снова удивил его.
– Кто будет платить за выпивку, – ответил я, – Слон, или Наташа.