Алексей Щербаков

БЕССОНИЦА МОСКОВСКАЯ

Вот те на – я влюбился в Москву!

В этот город, набитый лихорадкой под завязку, где сталинские дома-пироги и дома-пирамиды брезгливо поглядывают на мечущихся на переименованных в очередной раз улицах жителей столицы. Где памятники поспешно переделаны в кресты. Где пестрые витрины киосков радуют глаз обладателей баксов. Где все – судорога и накипь – расписные балалайки Арбата.

Бизнесмены тут платят деньги непримиримым коммунистам, вход в панковское кафе стоит минимальную зарплату, бог-"Макдональдс" уже отмечен взрывом гранаты (метили в ментовку, да промахнулись, раззявы). Вокзалы похожи на дурдом, в метро запутались сами жители, неформалы торгуют шерстью, борцы за народное дело сыты до неприличия – видно, для того, чтобы хватило сил на борьбу.

Раньше тут было иначе – проще и четче – толпы приезжих с сумками метелили по Горького, местные знали свои дороги – от метро до метро, у каждого была своя ниша, у каждого было персональное измерение – и словно много-много череповцов и жмеринок столпилось вокруг Кремля и Большого театра, отданного в пользование иностранцев. Высотные здания были гордыми – они знали своё право, они помнили, кто и зачем их соорудил – они гордо подпирали Третий Рим, не подозревая, что разнесут его в клочья не полчища варваров или ядерная зима – а всего-то портвейн ''Агдам", примененный в больших количествах. Скопище жмеринок и череповцов – бестолковое и нелепое – самозабвенно металось в мандале Садовых.

И вдруг - это стало городом, будто тогда в августе, сойдясь на трехночную пьяную тусовку, столица не захотела расползаться обратно – а потянулась к Западу – дай! И райцентры и деревеньки; уголки и квартирки; подзаборные сплетни все-все это стало городом – и с тех пор бурлит, сходит с ума, выходя порой из берегов, расцветая разноцветными демонстрациями и пестрыми чужими, как миражи, магазинами. Благолепие рухнуло, благолепия больше нет – черный водоворот на гранитной целине площадей.

Я кружусь в этом городе, я принимаю его игры – тут не Питер, тут негде выпить, зато есть на что поглазеть – и я глазею вовсю, мои знакомые из старой Москвы исчезли за кольцевую дорогу, им нет тут места – меня ждут другие люди в десяти местах Москвы, сошедшей с ума – они не сидят на месте, тут все действуют – и те, кто не продает-покупает, клеит листовки с призывами к революции. А мой товарищ, примчавшийся в столицу на три часа раньше меня, мчится на футбол – там бьются два "Спартака" – а трибуны исходят на крик под мокрым снегом. А я пропиваю на заснеженном бульваре вместе с пьяными панками деньги бизнесмена, торгующего косметическими карандашами, полученными в адрес питерских ментов.

Где твоя столичная спесь, Москва? Где твой порядок беспорядка, презрение к приезжей провинции? Теперь все тут – приезжие, богатые и сытые, спешащие прогулять денежки, пока не началось.

Москва мечется, как красные флаги над Манежной – где я хриплю в мегафон: ВЛАСТЬ РАБОЧИМ! Дедушки с глазами-кнопками и трогательными бантами сочувственно хлопают – они любят мою молодость и веселье, у них слезы выступают на глазах, когда мы горланим песни революции – а революция дышит в затылок, стоит за спинами, она взлетает пачками листовок, раскидываемых турецкими маоистами. Жуткое "что-то будет" взлетает над Манежной, мегафоны каркают, множество рук хватают мои листовки. Веселое время – предчувствие горячих денечков, оно крепче портвейна, оно пригнало сюда многих желающих потрясений, мечтающих о баррикадном запое – англичан и немцев, японцев и американцев – они примчались из стран, где все есть, куда один за другим пропадают мои друзья. А эти толкутся в московском немыслимом транспорте, стоят в очередях, вникают в русский матерный строй – они приехали за большой жизнью, они боятся опоздать к большому делу – и, попадая в резонанс с Москвой, их лихорадка становится всесокрушающей – Красная площадь уже не удивляется пьяной компании с черными флагами, горланящей что-то за батьку Махно, тут вообще никто ничему не удивляется, тут царствует бессонница, невозможно заснуть в городе, в котором поселилась лихорадка, откуда исчезли даже бродячие коты.

По ночам я читаю в Москве Фромма в приличной квартире, хозяин которой читает доклад о сексуальной революции ровно за неделю до свадьбы. Он ксерит мои рассказы и беседует со мной о жизни (тоже по ночам) – а его мама кормит обильно и вкусно. Такие тут революционеры – они ходят в гости друг к другу, пьют чай и водку, а под вечер они поют песни на иностранных языках. Они любят ездить на Запад – а приехавшие оттуда с ответным визитом остаются в Москве, зараженные небывалой лихорадкой – тут даже продавцы пива не стоят спокойно, а танцуют брейк-данс (с морозу, видать), тут знакомые попадаются на каждой улице – и даже чаще – они угощают наркотиками и тоже беседуют о жизни, а кто-то вылезает по недопою на крышу и там поет Летова, сверкая в темноте яично-желтыми штанами.

Москва – шиза в квадрате. Нет места, где не торгуют, не воруют, не бьют кому-то морду. Нет перехода без нищего, без веера развешенных газет, без Розенбаума под нестроящуюся гитару.

Не хулиганы, не бездельники,

Но очень весело живем.

Мы бьем жидов по понедельникам,

В другие дни их тоже бьем!

Так пишет украшенная свастикой газета – а за продающей ее затурканной старушкой решают свои дела ребята с Кавказу, совсем недалеко от гамной кавказкой бетонной трубы под Тверской получает ежедневную порцию пиздюлей Богдан Титомир – от озлобленных рокеров – возле "Макдональдс", в котором завтракают австрийские троцкисты и бросившие анархизм ради бизнеса оптовые торговцы порнографией.

Весело живёт Москва? Ох, бля, весело!

Московская революционерка Женя – блондинка, черно-красный призрак революции, затаскивает меня в зеркально-прокуренное кафе, заполненное статуями, вежливыми восточными людьми и дутыми трэш-металлистами – она планирует на лето какие-то революционные акции, она их любит, эти самые акции, прошлым летом ее забирали чуть ли не каждый день в городе Липецке, за захват главного здания на центральной площади, за поднятие черного флага над главным зданием.

Женя ходит во главе отряда пьяных неформалов, горланящих Летова, у нее талант пионервожатой, она нужна революции – а вороны и грузины разлетаются с Тверской при виде такого атаса.

Молодые хиппи ушли в Новые Черемушки – там у них двухэтажный бетонный сарай с музыкой, но без плясок – имени Джерри Рубина – наверное, кончат они, как и тот – большой валютой. Впрочем, в Москве без валюты можно идти разве что в троцкисты – там валюту дают западные товарищи. А старые хиппи сидят, где сидели, при всех временах – теперь они жрут куриц-гриль – и все рады и довольны – у них валюта есть.

Я люблю такую Москву – за это странное напряжение, за лихорадку, за слякоть под ногами уличных бизнесменов и рэкетменов, за красные флаги в руках у сытых мальчиков, за приглашающие к революции листовки, отпечатанные в Австрии, за девочек в шикарных шмотках, гуляющих с черным знаменем по Тверской.

Я устал от Питера. Питер – провинция с черными окнами, трущобный рай, который уже не разбудить. Пока еще крутятся ненужные заводы, в бесчисленных университетах синхронно зевают преподаватели и студенты, поддатые дяди и тети скучно веселятся под хлипкий джаз на ритуальных ночных джемах, поэты – вообще выродки, экстремисты ночами напролет в глубоком подполье режутся в преф – вот и все. Легенда тихо догнивает – и уже видны сквозь ее прорехи контуры совсем другого города, совсем не Питера, злого порта и точки в транзите торча. Дальше – Лета.

А Москва сорвалась с цепи. Тут нет одного – покоя, все остальное – с избытком, тут не заснуть даже после многих бутылок портвейна, выпитых в морозном скверике в ознаменование батькиных именин. Тут опохмеляются шампанским, а за сидение на вокзале берут деньги.

Еще есть в Москве Метро, именно так, с большой буквы – ибо много я видел всяких подземок – но тут гуляешь как по лунному городу – переходы гулки и нескончаемы, мозаики, барельефы, горельефы, снова переходы – шиза! На кольцевой линии в вагонах кучкуются бичи – их тем больше, чем ближе к вечеру – они описывают круги, упершись взглядом в жизнерадостные рекламы. Бхагавадгита! Это не для них, как, впрочем, и "МММ" (а это и не для меня)

Станция "Тверская", бывшая "Горьковская"! Станция "Марксистская" – так и осталось! Станция "Алексеевская" – бывшая "Щербаковская"!

На открытой станции "Измайловский парк" в полночь летают частушки и заходится гармонь – а немецкие рокеры в вагоне балдеют, от экзотики.

А ночью Москва – лес. Лишь груды пустой тары на обочинах бескрайних площадей и закрученных переулков. Никого. Мерзкий конструктивизм, воткнутые в самый центр точеные двадцатиэтажки, рядом двухэтажные флигельки неизвестно чего снесенного. И стиль модерн совсем другой. Заперто все – а кабаки в подполье – мороз, тишина и теплые окна ночной Москвы – наверное, и революционеры тут ночью становятся белыми и пушистыми – за теплыми огнями окон. Но котов на улицах нет все равно.

Да и какие там коты? В доме, где обои под цвет грязи, а на них – Моррисон и Че Гевара, а под ними бывший хипповый идеолог пьет водку с бывшим вором (15 лет + 2 побега) меня спрашивают:

– Мы пойдем с тобой, ты только покажи: кого надо убивать?

А я ведь не гуманист, я покажу!

"Бил стекла и нецензурно выражался" – это обо мне в протоколе, это все по местной норме – только вот руки разбиты и деньги пропиты – а так – делов-то! Революционерка Женя пьет со мной портвейн на опохмел, нет, она и вправду хочет за что-то бороться. Во дела, а? А моим старым друзьям не хочется бороться, они торгуют чем-то на Арбате, их карманы полны баксов, но они ничего, кроме травы и "Мартини" не покупают, но такие и делают революции, не белокурые призраки, а те, кому уже ничего не надо.

А рядом клянчат сотенные у фирмачей – гляди в Арбат, сто двадцать способов околпачить того, кто с гринами – так ему и надо – пусть, дебил, покупает шинелей и матрешек – нашим тоже жрать что-то надо.

А азиатов (не японцев) на Арбате зовут гоблинами – они вечно толкутся у своего гоблинского посольства в переулке рядом и нервно и чутко реагируют на травяной запах.

На свадьбе товарища революционера, чьи родители меня так вкусно кормят, кричали "Горько" (вот мерзость-то!). А еще там махали перед моим носом "ТТ", а наутро протрезвевшая революционерка Женя палила из пистолета над нашими пьющими водку головами. (Это уже в других местах с другими мордами в компании).

Тверская, Тверская, Тверская – мы ненавидим "Макдональдс"! – вот наш ответ настырным канадцам с видеокамерой. Даешь русскую альтернативу – "Агдам" с беляшами!

А ночью в Москве – трескучая пустыня, никого, никого, никого – а если есть деньги – вались в пещеру бара, жри пиво из банки – а ежели нет – мандала Садовых загонит тебя в вонь вокзала – и выпихнет вон.