ЧУВСТВО МЕСТА

Рецензия на: Йозеф Геббельс. Михаэль: Роман. Нью-Йорк: Amok Press, 1987.

«Михаэль» — это полуавтобиографический роман в форме дневника, впервые вышедший в 20-х годах и на­писанный человеком, которому тоже было слегка за 20. Геббельс имел диплом литературного института, но вскоре оставил литературное поприще ради карьеры политического публициста. Книга явно написана мо­лодым человеком и как роман не особенно хороша. В языке больше силы, чем свежести. Кто знает, может быть, Геббельс счел бы это комплиментом. Не считая определенной, хотя и ограниченной ценности как до­кумента эпохи, ранее недоступного в английском пере­воде, книга интересна своим подозрительно современ­ным масс-медийным чутьем. Но об этом — чуть ниже.

Михаэль, ветеран Первой мировой войны, начина­ет дневник, будучи гейдельбергским студентом. Закан­чивается роман гибелью героя в аварии на руднике — после того, как, отбросив роль интеллектуала, он бро­сается в адскую действительность жизни немецкого пролетариата, чтобы лучше, даже и в буквальном смысле, ощутить «твердую почву родины». На первый взгляд сюжет — набор банальных стереотипов. Мечта­тельный студент, переживший то, перед чем пасует интеллектуализм, теряет интерес к лекциям, но обре­тает интерес к небу вокруг, к лесу, к озеру — и к подру­ге-студентке Херте Хольк, чьи глаза — «серовато-зеле­ные вместилища тайн».

Михаэль сочиняет эпическую драму о жизни Хри­ста, где христианский бог показан как «бог силы. Он ненавидит дым ладана и бесчестие ползущих толп». По мере того как Михаэль осознает свое предназначе­ние, Херта остается за бортом — не исключено, что к обоюдной радости. Михаэль пишет: «Я целую Херту Хольк в ее мягкий мечтательный рот, оба мы смуще­ны». И все. Не то чтобы Михаэль был неспособен на эмоциональный контакт: но он немецкий романтик. Летом, на острове в Северном море, его «лучшим дру­гом» становится юноша по имени Густав Адольф. Гус­тав, судя по всему, весьма пораженный внешностью Михаэля, впоследствии пишет ему: «Ты все еще такой же загорелый, как был?»

Глубинная страсть Михаэля — это политика. Соци­алист, он видит борьбу между трудом и деньгами — но не борьбу за деньги: это был бы марксизм, «доктрина денег и животов», где «человек рассматривается как машина». В этом Геббельс предвосхищает романтизм «новых левых», их неприязнь к отчужденному труду и отчужденной культуре. И это не единственный совре­менный мотив у романиста времен Веймарской рес­публики. Михаэль замечает: «Во мне поднимается кре­стьянская кровь», — как многие феминистки и защитники природы, он отождествляет социальное спасение с возобновлением связи с природой. Хотя конкретные роли, которые Михаэль отводит женско­му полу, сегодня вызвали бы разногласия, но, как и со­временные радикальные феминистки, он постулирует фундаментальную дихотомию мужского и женского восприятия.

Но прежде всего Михаэль выведен как человек сво­его времени — и нашего времени — в том, как он ут­верждает центральную роль труда, главной отличи­тельной черты человека. «Труд приносит свободу», — не единожды произносит он. Сам Михаэль достигает спасения, жертвуя всем и погибая в конце концов в руднике. Трудясь в поте лица в чреве Матери — Сырой земли, он понимает глубинные истины, недоступные рациональному восприятию: «Дом! Земля! Мать!». Его социализм — это принесение себя в жертву ради своего народа: «Мы, современные немцы, похожи на социалистов Христа». «Труд есть война! » — востор­женно добавляет Михаэль; это призыв к величию.

Для современного читателя почти намеренно ба­нальный словарь Геббельса — вызов даже больший, чем бесцветный сюжет. Кажется, что Геббельс специ­ально выбирает самые затертые фразы — «белый, как снег», «тяжкое бремя труда» — как будто мало вложен­ной в уста Михаэля напыщенной безвкусицы («Искус­ство — это не только способности, это еще и борьба»), которую невозможно принять всерьез. (Точно так же некоторые абзацы, по современным стандар­там доказуемо антисемитские, надо понимать как дур­но выбранные метафоры и как дань предрассудкам своего времени — подобно аналогичным вульгарно­стям, высказанным Марксом за 70 или 80 лет до того. Геббельс, как и Маркс — человек своего времени и своего места. Как и все мы.)

Но это не случайная неуклюжесть, это зарождаю­щееся искусство. Геббельс сознательно избегает любой свежести, оригинальности в метафорах и срав­нениях. Его цель — на загадывать загадки для космо­политов, а побуждать к действию обычного человека. Как полагает Михаэль, «стиль—это все!» Геббельс, несмотря на неоспоримую литературную посредст­венность, говорит языком масс — языком коротких рубленых предложений, еще более коротких словосо­четаний, обычно усиленных барочной пунктуацией, и приукрашенных общих мест. В самом начале Михаэль жалуется: «Мы, немцы, слишком много думаем». Геб­бельс предлагает решение этой проблемы: или дейст­вительно популярный, или просто популистский дис­курс, занимающий, как современные бестселлеры и видеоклипы, место на самом верху низовой культуры.

И в самом деле, спустя 70 лет Геббельс кажется со­временным не столько из-за того, что он говорит (хо­тя он и озвучивает многие современные темы), сколь­ко из-за того, как он это говорит. Он — человек для масс-медиа, его роман не влезает в смирительную ру­башку печатной книги. Чутье Геббельса требует света, музыки, публичного зрелища. Вскоре, с приходом ки­но, радио и телевидения, для его целей появятся сред­ства. Беспомощные в качестве литературы, образы и клише, движущие роман «Михаэль», могли бы оказать глубочайшее действие на газеты, журналы, кино, ра­дио, на весь аппарат современной индустрии созна­ния. Имей он в руках современные кинематические и вещательные технологии, кто знает, чего бы Геббельс мог достичь?