АНАРХИЯ

(притча)

Анархистку я встретил в уличном кафе на Гарвард­ской площади. Оба мы притворялись, что делаем за­писи в дневнике. Как водится, заговорили о книгах. Я упомянул вскользь что-то политическое, потому что гарвардские девицы любят политику. «Я оставила ле­вых далеко позади, — сказала она, — я анархистка», — дерзко подняв голову на последней фразе. Из-под бе­рета рассыпались ярко-рыжие волосы. Интересно, по­думал я, а где у анархистки пружинка? Еще интерес­нее: а у нее везде волосы одного цвета?

Я чуть-чуть придвинул свой стул и сказал: «Я мало что знаю про анархизм». Пока я пялился на колеба­ния ее пухлых розовых губ, она поведала мне о «взаи­мопомощи» и «свободе объединений». Когда она упо­мянула «прямое действие», я очнулся и спросил, где про все это написано. Колено мое касалось ее бедра, едва-едва, как легкое движение языком. «Многие клас­сические труды по анархизму сейчас уже не печата­ют, — сказала она, — но у меня есть довольно хорошая библиотека». «Покажешь?» — спросил я.

Сказано — сделано. Квартира была крошечная, пра­ктически четыре стены книг от пола до потолка вокруг смятой кровати. Она сварила мне и себе по чашечке никарагуанского кофе, объяснив, что не поддерживает государственно-капиталистический сандинистский ре­жим, но пьет никарагуанский кофе в знак протеста против американского империализма. «Понятно», — сказал я, рассеянно заглядывая в ванную. Сиденье на унитазе было поднято. «Давай покажу книги, которые больше всего на меня повлияли», — предложила она, после чего взяла меня за руку и подвела к стене.

Я посмотрел на верхнюю полку и заметил француз­скую фамилию, которую она за полчаса до того мель­ком упомянула. «Например, Прудон?» — спросил я. Она залезла на стул и потянулась за книгой. Мышцы ее напряглись, мешковатые джинсы стали обтягиваю­щими, а пышная задница оказалась прямо перед моим лицом. «Эй, осторожно там наверху», — сказал я, крепко хватая ее за ягодицы. И сжал их обеими рука­ми — сперва мягко, потом сильней. Она вздохнула и издала чуть слышный стон. В этот момент стул и прав­да стал раскачиваться. «Лучше слезай», — сказал я.

Когда она слезла, я не позволил ей повернуться ли­цом. Одной рукой я обхватил ее грудь и крепко при­жал сосок. Другой (как многие левши, я одинаково хо­рошо пользуюсь обеими руками) я расстегнул ей джинсы и опустил их, достаточно низко для задуман­ного. Тщательно изучил ее попку, периодически загля­дывая и в пизду (ничего не имею против некоторого количества взаимопомощи). К этому времени она уже не замечала, что ее больше не держат, и я смог рабо­тать двумя руками — как бедные угнетенные тружени­ки всех времен.

Мягко, но неуклонно подталкивая, я заставил ее склониться над стулом. Намочил своей слюной ее попку, которая, полагаю, в этом нуждалась. На каждое касание языка она отзывалась все более громким сто­ном. Потом я сбросил джинсы и приступил к прямо­му действию, в нетерпении плюнув на смазку. Она за­кричала, было немного крови, но вскоре ее всхлипывания утихли и перешли в требовательный стон. Мы свободно объединились.

Потом мы покурили травы и обменялись телефо­нами. Она была слегка растеряна, но я, так сказать, утешил ее рассказами про Джона Генри Маккея, Оска­ра Уайльда и Джима Моррисона — Любителя Задов. И мы назначили время для следующего сеанса. Пото­му что, видите ли, я выполнил домашнее задание на отлично: анархистка, марксистка, феминистка — вы­бирай что хочешь; я знаю все правильные слова. На Гарвардской площади иначе нельзя.

И только одна вещь по-прежнему беспокоит меня. А у нее и правда волосы везде одного цвета?