АНАРХИЯ
(притча)
Анархистку я встретил в уличном кафе на
Гарвардской площади. Оба мы притворялись, что делаем записи в дневнике. Как
водится, заговорили о книгах. Я упомянул вскользь что-то политическое, потому
что гарвардские девицы любят политику. «Я оставила левых далеко позади, —
сказала она, — я анархистка», — дерзко подняв голову на последней фразе. Из-под
берета рассыпались ярко-рыжие волосы. Интересно, подумал я, а где у
анархистки пружинка? Еще интереснее: а у нее везде волосы одного цвета?
Я чуть-чуть придвинул свой стул и сказал: «Я мало что знаю про анархизм». Пока я пялился
на колебания ее пухлых розовых губ, она поведала мне о «взаимопомощи» и
«свободе объединений». Когда она упомянула «прямое действие», я очнулся и
спросил, где про все это написано. Колено мое касалось ее бедра, едва-едва, как
легкое движение языком. «Многие классические труды по анархизму сейчас уже не
печатают, — сказала она, — но у меня есть довольно хорошая библиотека».
«Покажешь?» — спросил я.
Сказано — сделано. Квартира была крошечная, практически
четыре стены книг от пола до потолка вокруг смятой кровати. Она сварила мне и
себе по чашечке никарагуанского кофе, объяснив, что не поддерживает
государственно-капиталистический сандинистский режим,
но пьет никарагуанский кофе в знак протеста против американского империализма.
«Понятно», — сказал я, рассеянно заглядывая в ванную. Сиденье на унитазе было
поднято. «Давай покажу книги, которые больше всего на меня повлияли», — предложила
она, после чего взяла меня за руку и подвела к стене.
Я посмотрел на верхнюю полку и заметил французскую
фамилию, которую она за полчаса до того мельком упомянула. «Например, Прудон?»
— спросил я. Она залезла на стул и потянулась за книгой. Мышцы ее напряглись,
мешковатые джинсы стали обтягивающими, а пышная задница
оказалась прямо перед моим лицом. «Эй, осторожно там наверху», — сказал я,
крепко хватая ее за ягодицы. И сжал их обеими руками — сперва
мягко, потом сильней. Она вздохнула и издала чуть слышный стон. В этот момент
стул и правда стал раскачиваться. «Лучше слезай», —
сказал я.
Когда она слезла, я не позволил ей повернуться лицом.
Одной рукой я обхватил ее грудь и крепко прижал сосок. Другой (как многие
левши, я одинаково хорошо пользуюсь обеими руками) я расстегнул ей джинсы и
опустил их, достаточно низко для задуманного. Тщательно изучил ее попку,
периодически заглядывая и в пизду (ничего не имею против некоторого количества
взаимопомощи). К этому времени она уже не замечала, что ее больше не держат, и
я смог работать двумя руками — как бедные угнетенные труженики всех времен.
Мягко, но неуклонно
подталкивая, я заставил ее склониться над стулом. Намочил своей слюной ее
попку, которая, полагаю, в этом нуждалась. На каждое касание языка она
отзывалась все более громким стоном. Потом я сбросил джинсы и приступил к
прямому действию, в нетерпении плюнув на смазку. Она закричала, было немного
крови, но вскоре ее всхлипывания утихли и перешли в требовательный стон. Мы
свободно объединились.
Потом мы покурили травы и обменялись телефонами. Она
была слегка растеряна, но я, так сказать, утешил ее рассказами
про Джона Генри Маккея, Оскара Уайльда и
Джима Моррисона — Любителя Задов. И мы назначили
время для следующего сеанса. Потому что, видите ли, я выполнил домашнее
задание на отлично: анархистка, марксистка, феминистка — выбирай что хочешь; я знаю все правильные слова. На Гарвардской
площади иначе нельзя.
И только одна вещь по-прежнему беспокоит меня. А у нее
и правда волосы везде одного цвета?