ПОРОХ МАРИНЕТТИ
1987 год, поезд по Южной Украине. Вечер. Разговор двух абсолютно трезвых попутчиков. Тема – послевоенные годы, самые-самые первые. Когда оба ходили в начальную школу. Один в Оренбурге, другой в Семипалатинске. Вспоминается, оказывается, не так мало – если помогать друг другу и корректировать заносы. Обоюдное недовольство эстетской брехней: “Ах, какой генералиссимус зверь!”. Не чувствовали, не замечали, жили как жилось, так как родные наши были люди осторожные и скромные – на верха не лезли
. А до остального у Москвы руки не доходили. По поводу одного ляпсуса борцов с культом: дескать, запрещались браки с иностранцами. Наперегонки начинают вспоминать соседей – пленных немцев, и женившихся, и натурализовавшихся, и даже работавших на военных заводах. Семипалатинец пошел какие-то очень уж ненемецкие фамилии вспоминать, типа Пиздоболтини.Спать и ехать уже не мог – колотило как перед первой еблей. Сошел на ближайшей узловой. Днем был в Москве. Позвонил сначала насчет перерыва текущих дел – отпуск самому себе по личным делишкам. НЕОТЛОЖНЫМ. Непьющий и на хорошем счету у товарищей – отказа не было, потом Константину Михайловичу. Это который Симонов. Еще живой. Даже слишком.
В день были сделаны бумаги, сопровождающие персонаж в Семипалатинск. Железобетонные. Выдерживающие нагрузку и на сжатие и на растяжение (от ССП и не только) подписанные людьми, коих сейчас дерьмократ-дристодентская сучня однозначно материт. Но тогда, в бумажно-телефонной империи, можно было достичь ЛЮБОЙ цели, зная правила игры власть имущих. И хер с ними, Боннерами, ломившимися на бульдозерах в скалу, не обращая внимания на кругом развешанные знаки: “Объезд 100 метров”, а то и “Милости просим!”. Правда, бумажки нужно было вернуть. Ибо такие перлы, как: “насильно мобилизованный в итальянскую армию (генералом-то! дедушка-то!) подобно выдающемуся воздухоплавателю У. Нобиле”, “пролагатель новых путей в искусстве” (уж не соцреализма ли?
Heavy metal – это точно уж он придумал и проконцертировал сам же), – не должны были попасть ни в чьи руки, кроме расписавшихся на них. Упакованного бумажками и предваренного звонками из обеих столиц встречали на аэродроме на двух черных “Волгах” и еще двух-трех мелочах. Все было обговорено и решено по дороге в обкомовскую гостиницу – очень бедноватую, видел он и получше – когда приходилось передвигаться с j Au соцтруда и соответствующими документами. На кладбище шли лишь втроем – всех вел приезжий по заученному рисунку вагонного попутчика. Колотун прошел перед скромной могилой с покосившейся плиткой – 150х80 см и ничего больше.MARINETTI
Захотелось:
а) встать на колени, помолиться – нельзя;
б) спать, спать, спать – нельзя;
в) запеть чего-нибудь обязательно на слова Константина Михайловича – нельзя, да и не умеет он;
г) (Как Васька Пепел) лечь на плиту, болтать в воздухе ногами и орать: “Ничего не хочу, ничего не желаю!” – нельзя; на все буквы алфавита – и все нельзя.
Через сутки на этом месте была новая плита с фамилией по-русски (крупно) и помельче прописью:
В каждом юноше – порох Маринетти. В. Маяковский
То, что можно увидеть и сейчас (?).
На открытии – человек десять, на банкете около пятидесяти. Но гость там не рискнул побывать, по его роду занятий ему не полагалось. ТБ. Улетел без провожания. НО! Ух, и выгрыз бы бюрократизм не волком, а тиранозавром! Для его отбытия рейс задержали почти на три часика. Если бы можно было обменять сие на пожирание полуведра кала и полуведра говна – ни мига не поколебался бы.
А.С. Дембицкий