Я иду к остановке, минуя детский сад, и вдруг – …молодой парень.

Да, я помню его. Два года назад. Два года назад, с-сука! Только тогда он был в погончиках, мент ебаный! Ебаный, ебаный мент!

Я стоял возле "холодной трубы" на Гостинке. Стоял и курил. Что-то никого не видать. Такая же холодная весна, таял снег, и небо было пасмурным и серым. Я стоял возле "холодной трубы" и курил.

– Ну что, бритый, хуй ли тут стоишь? – слышу из-за спины. Вижу – мент.

– Пошел на хуй, – сказал я. Хотя я даже и не слышал, как я это сказал. Наверное, подумал. А может, не успел я подумать… Меня душил депресняк после К.Н…. Я просто не мог думать: в моей голове проносились обрывки фраз и обрывки песен "Ю-З", которые пел Леха Тип.

Удивленно смотрю на мента. С чего он выдал фразу такую? До меня не доходит – я ведь вроде ничего не отвечал? Или у них теперь такая реакция на молчание?

– Крутой, что ли? – он хватает меня за шкирку, точнее за волосы ирокеза на затылке. Мне больно, он тащит меня к козелку, который стоит неподалеку… Недавно ушел Лева: наверное, неделю назад, смутно догадываюсь я…

– Че ты его тащишь сюда, колеса, что ли?

– На хуй меня послал, выблядок!

– Хуя себе! Крутым себя почувствовал? А, мать твою?

На заднем сидении сидит здоровый детина. Два удара в лицо. Из носа течет кровь. Хабчик обжигает губы… Тот, что тащил, бьет в затылок. Падаю между сиденьями. Пинок в копчик.

Туго соображаю, что это первая подворотня перед "сапогом", у кофейника в сторону Комиссаржевской. Сидящий впереди, вполоборота рядом с водителем, бьет в подбородок. Бьет без замаха, коротко, от бедра, в разрез между кресел.

… Меня выволокли за воротник моей драной панковской куртки. Фенечка с рукава… расстегнулась булавка и пивные открывашки усеяли путь…

Затуманенным мозгом почувствовал удар в живот – и сверху, позвоночник. Рухнул на колени к животу, прикрыв локтями почки и селезенку, кистями закрыв лицо. Не помогло.

Голова ничего не может осмыслить, глаза тупо уставились в снег, обрызганный кровью, из груди вырывается плач, стон и хриплое слово: "мудачье!".

Торжествующие взгляды померкли, бить стали в полную силу… Умело, профессионально, не задыхаясь, вкладывая в удар энергию короткого замаха. Я валялся, перекатываясь со спины на живот и с живота на спину. Я больше не защищался. Теперь все равно…

Мокрый снег и дождь… Их лица, слегка вспотевшие от работы, с румянцем на щеках, с паром из ртов и удовлетворенными ухмылками… Серое небо, колодец двора, серые и грязно-желтые стены, окна… неизвестно зачем!

Ну, вот. Они утомились. Довольные, улыбаясь, смеясь и матерясь, двинулись к "козлу". И этот, что затащил меня в "козел", пнул в последний раз в пах. Несильно. Устал, видать. Бедный. Немного запыхался. И пошел за остальными, покуривая сигарету.

Я лежал, пытаясь определить, сколько времени. Когда я стоял у "трубы", было около трех, и ни души, в центре города, во дворе – с тех до… хуй знает скольки.

Снег, с грязью песочно-глинистого происхождения сверху, дальше – кристаллы снега или смоченного льда. Снег твердый. Но хрустит!

Я тяжело дышу. Грудь не болит, значит, ребра целы.

Бабка:

– Эй, сынок! Что, пьяный? И грязный, в крови весь!.. А ну, уходи отсюда, а то милицию позову!..

– Иди на хуй, бабушка! – мягко, что есть мочи сдерживая слезы, произношу я…

И вот: это чмо продвигается мне навстречу. В кожаной куртке с белым шарфом и черных слаксах.

…Наверное, он меня не узнал. Я очень видоизменился… хотя… все также не брит!

Его спокойное лицо не выражает ничего, с презрительным высокомерием он идет – и ожидает, что я уступлю ему дорогу…

Как и шел, так сразу, на шаге – "маваси" в голову, левой. Классно, как учили.

– Как, Шурка, улыбаешься, так и поливай: сгиб – разгиб! – слова тренера, застрявшие в моем мозгу. Так и было: сгиб – разгиб, четко, как Игорек, взрывно, хлестко и сильно.

Он хватается за голову, согнувшись в поясе… Правой – "мае" в пах, тоже хлестко и сильно. Чему-то научился за полтора года. КМС все-таки.

Потом – вообще ничего не понятно. Он стоит на коленях, у меня в руке – разбитая бутылка. Откуда она взялась, не помню. Ни хуя не помню.

Спросил:

– Помнишь? – и саданул в белый шарф, над воротником меховой кожаной куртке, сверху вниз.

Потом побежал к остановке, с горлышком в правой руке, где-то вдалеке, на тротуаре, маячили люди, здесь же не было ни души. Так и бежал. Потом, на остановке, пихнул горлышко в карман. Автобус подошел сразу, мне не пришлось ждать. Я с бега, "с шага", запрыгнул на ступеньку: народу мало. Никто, по-видимому, ничего не видел. Доехал до "Ладожской", где-то у ларьков горлышко выкинул. Даже удивился, когда на выходе обнаружил его в кармане.