ОТКРОВЕНИЯ БГ

Моя очередная, и как всегда нежданно-естественная, встреча с Идей Буон состоялась. Хотелось как-то отвлечься. Освещение, не моргнув ни единым глазом разнообразных приборов, нейтрализовалось. Совсем недавно, быть может намедни, оным же образом горячая вода и отопление приказали долго зимовать. По прошествии ночи хребет ртутного столбика отступил от нулевого хрящика вниз, до седьмого. Чтоб удостовериться в неправоте нелогичности, выхожу на ярко освещенную межквартирную площадку. Там, под лампочкой, общались яркоосвещенные жители близлежащих квартир. Как они были близки и возбуждены в тот момент! "Антилогики... Как и я, ведь!" Мне стало спокойно и даже чуть теплее... Возбужденные соседи привлекали внимание зычными провозглашениями тем для обсуждения: "Да написать надо всем! Ну что же это такое, ужина даже не приготовить, а завтра на работу ... В будке дым видели, да и не дозвониться никак к ним... Ну что же? Наверное, всем надо написать. Машина-то, говорят, уже выехала. Ну, а как еще-то? Да, говорят, аварийная. Писать только...".

Но наслушавшись голосов, – я даже огорчился слегка от этого. Интуитивно обнаружив среди прочих собеседников человека наиболее близкого мне поколения, я решился восполнить пробел нашей неосведомленности меж собой. Он согласился на это, полагая, что беседа, даже в темной комнате, может нести вполне конструктивный характер; и быть небезынтересной для обеих сторон... И вот, пройдя в прихожую и раздевалку, затем в гостиную и опочивальню, мы вместе уселись рядом. Ничего в упор не видя, перед собою...

На миг автоматные очереди проезжающих мимо любителей быстрой харле-езды заглушили оральные звуки в салоне. Несколько человек мчались со скоростью газа из сектора трубных зев их маленьких мотоциклов. Их конечности топорщились в стороны, а на их лицах были шлемы с русскими щелями. Танцы прижались к заборам, подворотням и как-то обособились. Люди стали приникать к магнитофонам и расходиться к себе. Недалеко, обогнав как бы троллейбус, наездники медленно, по одному, поднимались над землей и, не снижая скорости и звука, уходили все выше, выше и выше; вперед и вверх, а там – от пути, проложенного не для них.

Приближался резвый малый. Он как бы вглядывался в полированную поверхность длинного стола, то ли распознавая отметины бурных застольных ночей, зарубцевавшихся на полировке, то ли любуясь взбрыкиванием собственных коленок при бодрой ходьбе.

Словно отделив от рубашки часть ея белоснежности, рыцарь улыбки и стимула выхватил из подмышки скатерть. И – расцветая георгином или флоксом – факир заказа жестами тореро принял на себя командование парадом накрытия стола. Рванувшаяся из рук командующего, округлившись мембраной паруса, самобранка на мгновение притронулась к кончику моего носа. Не принеся урону сторонам, закончилась обворожительная процессия обволакивания стола. Но неприязнь, не без покровительства Иды Буон, уже грела мои глаза, заставляя взгляд излучать распаляющееся омерзение к реальности. Я, как человек благовоспитанный, оставил на дне голосовых тонов – все прущее изнутри клокотание, дрожащее, как жар над массой только что низложенного в таежный снег кала.

– А где же приборы для сыра? В порядочных заведениях принято учитывать на десерт и сыр! Где нож и все остальное?! И, пожалуйста, разлейте шампанское!" – слова, переполнив оба полушария, темя, через гортань исполняя степ в стиле "летка-енка", форсировали небо и сорвались с трамплина языка, убирая все барьеры, установленные ранее.

– К сожалению – нет больше сыра... – Верхняя часть лица отвечающего, одновременно с кончиками ушей, равномерно затемнялась в излучениях моего взгляда.

– И тем не менее! Если тут нет сыра, я попрошу соблюдать этикет... – в моих глазах, клубясь, проносились облака... А небо почти затмило, наполовину, убежденное полотнище победы.

Стяг поветру наотмашь хлюпал в унисон сверкающим фанфарам Виктории, раздувающей свои меха во всю ширь. Раздувшись до треска по швам, Виктория неопровержимо подливала в огонь воду, масло и медные трубы – дабы закалить их как сталь и перековать на орала.

Нередко, приходя на кухню по своим делам – наблюдал, как паучки нехотя открывают его взору щели пола и стен. Но самое неприятное – на что он перестал даже злиться – они враждовали в его пище, уже готовой. В сковороде, кастрюлях, частенько они плавали и в супе. Он был самый обыкновенный, заурядный работяга. Ничем не отличающийся от сограждан, со странной манерой самовыражаться (как многие ошибочно считают: выделяться "любой ценой"), он являлся профессиональным слушателем не транслировавшейся по радио и ТВ т.н. музыки. Он склонен был к употреблению алкоголя, но в последнее время от приема угнетающих и стимулирующих допингов становилось только хуже. Потому что и не предполагал он – будет ли что через день-неделю... Попытка уйти в армию потерпела провал – контрольная явка назначена через полтора месяца. Все дело в том, что все решалось через неделю: страшный суд... Второй раз, и по всем признакам – гибельный для него. Именно в этот период и создавался тот знаменитый в свердловской прессе портрет – олицетворение "поколения хиппи" – к коим, надо отметить, он имел оч-чень и очень стороннее отношение. И художник Ге ко, и он просто рабочий КИНАП'а. Но живет он не одной этой мыслью – о голове еще рождаются строки, как-никак конец юности...

(Из записок итальянского дуче)