ПЕРВАЯ ЛАСТОЧКА

Неуважаемый суд, господа присяжные заседатели!

Свою защиту я беру на себя. И вот почему: адвокат, которого мне всучили, вяло пытался убедить вас в моей невменяемости, аффектации в момент инцидента. Намеренно не говорю – "преступления", т.к. я ничего не преступал. Так вот, адвокат пробовал, таким образом, смягчить мою "вину". Заявляю со всей ответственностью, будучи в здравом уме и твердой памяти, что, во-первых, никакой вины я за собой не чувствую, и, во-вторых, в момент инцидента я был вполне вменяем и действовал в контакте с рассудком.

Вначале расскажу о происшедшем, о чем вы осведомлены со всех сторон, но только не от меня. Во время проведения нашей акции протеста какая-то сволочь распорядилась пресечь ее самыми радикальными средствами. И на нас, ничтоже сумняшеся, власти напустили спецкоманду ОМОНа: "Ату их, мужики, ату!" Один из этих горилл, шести футов роста и весом под центнер, и прихватил меня. Не оскорбляя себя раздумьем, он схватил меня за руку и огрел резиновой палкой по уху и спине.

Ну, его-то понять можно. Парень только что от сохи и солдатской кирзы, привык командовать новобранцами и был, наверное, скор на расправу. У юноши было гипертрофированное чувство всесилия и извращенное понятие о порядке и справедливости. Он сам, в силу своей ограниченности и атеистичности, может, и не был виноват в этом. Его так воспитали с пеленок разные руководящие лица – от родителей до милицейских начальников. Ему вдолбили, наверное, аж в подсознание, что он представитель власти, а значит сам власть, и своей дубинкой милиционер защищает народное государство и демократию от посягновений на святое святых – чиновничью кормушку.

Драться кулаками с этаким бронированным бугаем, господа присяжные заседатели, как видите по моей комплекции, мне все равно, как с Дзержинским на Шпалерной. Я на голову ниже, на 20-30 кг легче, курю и пью водку, люблю не махать дубинкой, а читать Кортасара и Пруста. Так что наш поединок был неравен с самого начала.

Знаете ли вы, господа присяжные заседатели, что такое боль, когда вас съездят по уху дубинкой? Это жутко больно, невыносимо больно, как будто тысячи иголок вонзаются в мозг, в глазах пляшут красные черти, в ушах грохот как ядерный взрыв, а руки-ноги сводит судорогой. Я ненавижу боль. Я человек живой, а не боксерская груша, и никому не позволю меня безнаказанно пинать, будь то отдельный дебил – или целое государство.

Вот тут я и достал из кармана маленькую железную штучку, которую припас именно для таких случаев – угроз моей жизни и здоровью; а иначе зачем она нужна? У вас в бумагах, господа заседатели, она проходит под именем пистолета Макарова, но на самом деле это часть меня самого – мой кулак. И я воспользовался своим кулаком и необъемлемым правом на защиту.

Когда фараон увидел направленный на него ствол, он, бедняга, подумал, что это газовый шпалер, и быстренько прикрыл голубенькие глазки, затаив дыхание. Я же нажал на спуск, и из ствола вылетела пуля – концентрация моей ярости, боли и стыда, 9 граммов не свинца, но достоинства и мужества. Пуля знала свое дело туго: пробила кожицу на глазу, прошла легко и грациозно через роговицы и прочие глазные причиндалы, оставив позади кровавую глазницу, размолотила в фарш половину мозга и на последнем дыхании вышибла затылочную кость и часть шлема.

Вот этаким образом обстояло дело. Когда я пытался объяснить все это старикашке-следователю, геммороидальной обезьяне, тот давай мне плести что-то про превышение пределов необходимой обороны, неадекватность действий, сопротивление законным требованиям и прочую ахинею. Какие еще пределы могут быть у обороны. Когда вас, господа присяжные заседатели, кусает комар, вы же не стараетесь его укусить в ответ, а мочите падлу со всей пролетарской ненавистью. Так что нечего пудрить людям мозги: когда можно бить кирпичом хулигана, а когда нет...

Я знаю: вы вынесете обвинительный вердикт, а это расстрел. Не зря вон набили полный зал родственниками, друзьями и сослуживцами убиенного, но больше – никого не пропустили. Приговором меня не удивите. Но только не думайте, что я буду умирать "достойно" и командовать своим расстрелом, как герой-параноик у старой идиотки Войнич. То, что я сейчас спокоен, ничего не значит. Свою речь я продумал давно. Меня хотят убить! Конвоирам придется нести меня силой: я буду кусаться, лягаться, драться, орать. Я перед смертью превращу в ад жизнь моих палачей, пусть хоть они меня забьют до смерти.

Вы меня убьете, но знайте: я вернусь снова к вам. И мой камбек будет страшен. Я вернусь вереницей гробов, в которых поволокут на погост незадачливых "охранников правопорядка", решивших, что им все позволено. Не думайте, что люди – скоты и быдло, которых можно безнаказанно гнать на бойню. Я только первая ласточка, создающая прецедент, как любят выражаться юристы. И когда будут мочить обнаглевших ментов и прочую властную шушеру, помните, что это я достаю вас с того света. Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Я все сказал.

Саша Щусь