Юрий Нерсесов

(окончание)

Кормили в тюрьме хорошо. А на четвертую ночь заскрипела дверь камеры и в ней возникла Васька. Спросонок я решил, что ее все-таки поймали, но она только засмеялась в ответ. Под утро Васька ушла. С тех пор она появлялась каждую ночь, и мы неплохо проводили время.

В городе было тихо. Правда, на наших солдат время от времени падали кирпичи, а под техникой кто-то разводил мосты, но все это были такие мелочи... Приближался один из главных русских праздников: 21 августа – День Свободы России.

Приятели-охранники рассказали мне о новой идиотской затее отдела пропаганды – отметить этот день военным парадом. Мол, русские, как все дикари, любят шествия. Все бы ничего, но оказалось, что на русских парадах войска маршировали в ногу, и ребят неделю мучили строевой подготовкой. Вот когда я благословил свою тюрьму!

Но всему на свете приходит конец. После двухнедельных допросов и проверки на детекторе лжи меня отпустили и назначили... личным телохранителем Крамера. Но я уже не умел удивляться.

Парад прошел успешно. Обещанное бесплатное виски собрало толпу зрителей, жавшихся на середине площади, подальше от стен. Перед ними войска и промаршировали. В самом конце парада к генералу подошел бледный офицер связи.

– Сэр, – сказал он. – Наблюдатели передали: тот доисторический трехтрубный крейсер, что стоит в полумиле отсюда, вышел в Неву. Генерал не успел ответить. Грохнул выстрел, и снаряд разметал фургон с виски, предназначенным для раздачи населению. Площадь матерно охнула.

Джон Портер, командир батальона, без малого семи футов росту и весом с центнер, колотил кулаками по изломанному асфальту тротуара.

– Сэр, – кричал он, – они все мертвые, сэр!

Третью ночь шла охота на патрули. В основном, парней убивали ударами в голову, но иногда это проделывали с какой-то умопомрачительной жестокостью. Мы находили раздавленные, сломанные пополам, скрюченные тела. На трупах ребят из двух патрулей на набережной нашли странные следы, похожие на отпечатки огромных лошадиных копыт – но кто и когда видел таких лошадей?

Постоянно включенные рации патрулей передавали одно и то же: сначала все спокойно, потом дикие вопли и беспорядочная стрельба. Что-то невероятно жуткое надвигалось на патрульных из темных улиц полумертвого города, настолько жуткое, что лишало рассудка закаленных парней американского десанта.

У ребят, над которыми бился в истерике Джон, были "просто" разбиты головы. Парни лежали под стеной одного из старых прекрасных петербургских домов с атлантами и кариатидами. Я поднял голову – сработала привычка везде искать знакомое слово, и увидел: на пузе одной из кариатид, самой грязной и ободранной, было, как обычно написано: "Вася". В последние дни это слово было везде: на стенах домов, на крупе лошади Медного всадника, даже на кепке бронзового Ленина у входа в Смольный. На месте каждого убийства всегда находили этот символ русского сопротивления. Мне показалось, что кулаки кариатиды вымазаны чем-то темным. Приподнявшись, я потрогал их – и отдернул руку. Это была еще не запекшаяся кровь.

Патрули отменили. Но на следующую ночь допотопный танк времен второй мировой воины протаранил метровую каменную стену казармы и прошелся по левому ряду, давя всех, кто не успел соскочить с кроватей. Во дворе танк разнесли из базуки. Внутри никого не было. Начальство совещалось все утро и половину дня, но ничего не придумало.

В эту ночь генерал не ложился. Мы охраняли единственную дверь в его кабинет, и, заглядывая иногда по вызову, я видел одну и ту же картину: он сидел за столом, на котором было всего два предмета: бутылка виски и пистолет. В полночь я задремал, но вскоре проснулся, как от толчка. Мой напарник тоже вскочил, ошалело мотая головой. Что-то произошло в кабинете, какой-то непонятный шум, звон разбитого стекла. Мы подумали одно: генерал застрелился.

Это не было отступлением. Охваченные паникой солдаты штурмовали грузовики и бронетранспортеры, забыв про все, гонимые одним желанием: любым путем выбраться из этого города, из этой страны. Облепленные людьми машины мчались в одну сторону – в аэропорт.

Там, за городом, стена черного дыма закрывала полнеба. Подъехав ближе, мы увидели, что наши худшие из худших опасения оправдались.

Аэропорта не было. На ровном поле громоздились обломки конструкций и переплетения арматуры.

Удалось установить, что перед рассветом какой-то неопознанный летающий объект атаковал аэродром и нанес удар из огнеметов. Дальше немногие уцелевшие охранники начинали нести невнятный бред про крылатого дракона. Было ли это коллективной галлюцинацией или... но улететь мы не могли. Решили пробиваться к финской границе. Никто не мог без ужаса подумать о том, что придется еще раз пересечь этот проклятый город, но выхода не было.

... И все-таки он был прекрасен! Проезжая по мосту, я не смог отказать себе в удовольствии бросить последний взгляд на панораму невских берегов.

До сих пор не верю в то, что я жив. Что я прошел марш ужаса по карельским лесам, где каждый шаг отмечен трупами наших ребят.

Здесь все леса были непроходимы, а все дороги вели в болото. Мы поворачивали обратно, и другой конец дороги тоже упирался в болото. Скоро кончился бензин, и мы бросили технику. В этих лесах не помогали ни компас, ни карты. Днем мы продирались сквозь завалы и форсировали болота, а по ночам к лагерю подходили огромные серые волки с красными глазами, и мы недосчитывались еще нескольких десятков человек. Отставших находили мертвыми – кто-то разрывал их огромными когтями. Мы брали проводников в редких деревнях, и проводники заводили нас в те же болота, а потом растворялись в тумане. Граница приближалась, но нас оставалось все меньше и меньше. Наконец, расположившись на ночлег, мы нашли дорожный указатель. До границы было меньше десяти километров. Впервые за весь поход ребята засмеялись – от счастья.

Ночью нас разбудил хохот. Он шел со всех сторон. Хохотали за каждым кустом. "Партизаны!" – взвизгнул кто-то слабонервный и выпустил очередь наугад. Ему ответил другой такой же идиот. Я бросился ничком между двумя кочками и замер, вжимаясь в землю.

Когда все кончилось, оказалось, что нас осталось двое. Я и еще один парень. Звали его Боб. Больше я о нем так ничего и не узнал. Через полчаса мы вышли на лесную дорогу, и я остановился зашнуровать башмак. Он ушел за поворот. Прибежав на крики, я увидел знакомую картину:

Боб лежал с разорванной грудью. А от него неровной рысью удалялся маленький бревенчатый домик на мускулистых птичьих ногах.

Тут кто-то взял меня за плечо. Это была Василиса. "Пойдем", – сказала она.

Мы прошли совсем немного и очутились на краю огромного болота, утонувшего в зыбком тумане. Ярко светила луна, озаряя собравшуюся на поляне компанию. Я тупо смотрел на них, вспоминая давно забытые имена. Старуха в деревянном ведре. Маленький пенек на кривых тонких ножках. Несколько человек с красными глазами в волчьих шкурах. Лохматая баба-проводница. Из болота по пояс вылезло нечто бесформенно-зеленое, облепленное тиной. Сбоку стояла Васька, совсем голая, и волшебным образом отросшие волосы покрывали ее всю.

– Теперь ты понял? – спросила она.