Саша Щусь

ГЕТЬ ВИДСЕЛЯ!!!

То не марево смутное колышется над знойной степью, не желанно-обманчивый мираж застит разум измученному путнику. То стоит крепко райским оазисом посреди Дикого поля хутор справного хозяина Миколы Струка, славного по всей Таврии. Далеко по шляху виден, блестящий нестерпимой зеленью, в окружении сплошь бурой выжженной полыни благоуханный сад с несколькими хатами и сараями – чудо юга Украйны.

Красноармейский продотряд, разгромивший по дороге шинок кривого Боруха, заворачивал к вечеру в сторону струкова хутора. Продотрядовцы торопились провести разверстку до заката – чертов шинок отнял много времени. И вот всадники и телеги, вместе с поднятым ими облаком пыли, осадили у могучих хуторских ворот. Застучали приклады в доброе дерево:

– Открывай, хозяин! Совецка власть пришла. He задерживай пролетариев.

Через лай собак донесся голос Миколы:

– Хто таки? Що треба?

– Продотряд. Для изъятия продизлишков по постановлению Херсонского Губкома и Совета. Открывай, мироед, не то ворота разнесем!

– Зараз, хлопци. Тильки пьсив причеплю.

Наконец, открылись ворота, a за ними сам Струк, босой, в рубахе с закатанными рукавами:

– Здоровеньки булы, хлопчики. Шо ж вам вид мене треба?

Отодвинув хозяина, ввалились продотрядовцы во двор, рассыпались по хутору, торопясь, не дожидаясь разъяснений Миколы, привычно обшаривая все закоулки и таща к телегам все подряд. Старший остался объясняться с хозяином:

– Ну вот, батя. Как ты есть кулак и мироед, то обязан сдать продизлишки для прокормления голодающего пролетариата, бьющегося на фронтах с мировой контрреволюцией. Разверстку сдают все крестьяне, а уж куркули в первую голову.

– Та який же я куркуль. Куркуляки у неби лэтають – я для себи сам у поли роблю.

– Ну да, как же! Сам! А батраки на кого пашут?

– Та ты що? Яки батраки? Батраки ще у семьнадцатом роки по городам разбиглысь. Воны уси зараз у Чеке и милыции конфиськованну горилку пьють.

– А сыны твои где? В бандитах, небось?

– Та ни, паны червоноармейцы. С германской ще дома ни булы сыни. Та що ж вы усе забираете, варнаки! – закричал Микола, увидев, как поверх мешков с хлебом продотрядовцы стали валить на телеги продукты с погребов и чердаков. На крыльце давно уж причитала жена и плакала дочь, спрятавшись за спину матери.

– Тихо, кулацкая морда! Ты че, против Советской власти? Да знаешь ли ты, отрыжка капитализма, что рабочие в городах с голоду пухнут, защищая тебя от мировой контры. А ты тут нажился на народной беде и еще цепляешься за советский продукт, скрываешь его от трудящихся.

– Та ще я против, чи що? Приихалы б вы з сиялкой, жнейкой, бороной. Хиба ж я вам за ций рабочий продукт хлиба б ни дал? Що ж вы заскочилы з ружжами, як уркагани, и чепляете усе подряд? Це ж грабьож!

– Я те дам грабеж! Так решил наш большевистский Совнарком в Москве, и лично предсовнаркома товарищ Ульянов-Ленин сказал…

– Це ваш пахан?

– Ленин – вождь мирового пролетариата.

– Ось я и кажу, пахан уркаганив.

–Ты что, контра недобитая, вякаешь? Хочешь, чтоб сюда помещики вернулись и сели на шею бедному крестьянину?

– Та ты що, хлопче, с глузду зъихав? У нас же ж у Диком поли зроду помещикив и панив ни було, як ни було бедных хлиборобив. Шо б здесь бедным буть, треба горилку без просыпу жрать.

– Молчать, сука! Застрелю, падло! Будет у тебя еще пролетарий разрешения спрашивать, мироед! – заревел начальник и хватанул рукояткой маузера Миколу по зубам. Застонал Микола от боли и стыда, сел на землю, закрыл глаза ладонью.

Тем временем, разверстка заканчивалась, а вместе с ней заканчивался и день. Садилось красное, кровавое солнце в зыбком мареве, будто знамение перед бедой.

Струк выкопал из-под груши "льюис", принесенный сынами с германской, оставил семью в саду и подошел к крыльцу. Проверил диск. Оглядел разграбленное, порушенное хозяйство, и слезы сами собой потекли из глаз сурового хуторянина. Смертельная обида, стыд, ярость перехватили горло, толкнули в хату.

– Геть видселя, злыдни! Геть видселя! – кричал сквозь слезы Микола Струк, превращая свою хату в покойницкую. Когда все было кончено, хозяин вышел во двор, собрал пожитки в тачанку, уложил оружие, усадил семью и тронулся с лошадьми и скотиной со двора. Подался Микола к сынам, которые ушли ранее к батьке Махно. Тогда Струк их отговаривал, они же смеялись, что красные, белые – одна сатана для хлебороба, только крестьяне смогут защитить крестьянина. Куда не кинь – один клин. Едет Струк в Гуляй-Поле по шляху, а над ним сияют звезды другого – Чумацкого шляха (Млечного пути), как спасительная нить Ариадны, выводящая из лабиринта. "Тиха украинская ночь...".

ПОСТАНОВЛЕНИЕ ФРАКЦИИ АНАРХО-БАНДИТОВ

Ознакомившись с вышеизложенным окололитературным "произведением", Петроградская фракция анархо-бандитов кладет свою резолюцию:

Доколе ж мы будем терпеть сволочные эксперименты, горбачевско-павловские разверстки?! Шабаш! Хватит базаров о парламентской борьбе! Если есть в нас хоть капля хозяйской гордости – врежем по зубам кремлевской мерзости и нахлебникам от партии "трудящихся"! Не "льюисом", так "мАхнатым" кулаком! Шахтеры, анархисты с вами!!!