1. Происхождение анархизма. Следуя традиции П. Рябов видит происхождение анархизма (“протоанархизм”) где-то в глубине веков. Длинный ряд стремящихся к “полной свободе личности в свободном обществе” начинается у Петра с античных софистов и киников (с. 3). Однако любой изучавший культуру древних греков скажет, что античность не знала даже понятия “личности” и не могла, естественно, стремиться к её “свободе”. Равным образом, и средневековые анабаптисты, и китайские даосы, и Ф. Рабле, и Ф. Косой вкладывали в слово “человек” смысл, совершенно отличный от современного. Возникновение понятия “личность” в обычном для нас значении – свободный индивид, способный вступать в договорные отношения с равными ему социальными атомами, – неразрывно связано с возникновением в XVII-XVIII вв. буржуазного самосознания. Маркс со своей критикой анархизма, как мелкобуржуазного течения оказался неожиданно прав.

Это может показаться малозначительным. Но иллюзия незыблемости и вечности человеческой природы мешает понять очевидное: тот разумный, гуманный и потенциально свободный человек, к которому обращали свою проповедь Бакунин и Кропоткин полностью преобразился в эпоху империализма, засвидетельствовав крах прежней парадигмы Первой мировой войной. Поэтому когда мы говорим, что тоталитарные режимы 20-30-х годов “насильственно уничтожили, загнали в глубокое подполье и эмиграцию анархическое движение”, мы выдаём следствие за причину. Человеку “Великого перелома” – человеку иной психологии, иных желаний, иной телесности – требовалась такая социальная организация, где не было места движению, вдохновлённому девизом Свободы, Равенства, Братства.

2. Преемственность. История анархизма предстаёт у П. Рябова вереницей сменяющих друг друга выдающихся мыслителей, боевых организаций, славных революций. Речь не о многочисленных периодах упадка – о них автор пишет столь же подробно, как и о победах. Речь о том, что в конце череды великих анархистов прошлого рядом с Ноамом Чомски и Урсулой Ле Гуин скромно стоим мы сами. Тем самым, наше нынешнее анархическое существование легитимируется в глазах враждебного нам (по идее) общества тем, что анархистами в прошлом были известные учёные, великие писатели, видные полководцы. Но поиск божественного первоистока в далёком прошлом, а лучше вне истории, например, в “природе человека” – излюбленная стратегия наших врагов. Цель её – оправдать своё “вечное” господство метафизическими и метаисторическими основаниями. Увы, но здесь сама идея “Краткого курса” “пропитана” волей к власти, и подразумеваемое вертикальное деление анархистов на “начинающих” и “законченных” возникает не случайно.
3. Теоретичность. Помнится сам Рябов разделил однажды анархистов на кабинетных и реально действующих (pardone, уж не помню, как там точно звучало). Однако, к сожалению, “Краткая история” в основном посвящена отнюдь не эволюции анархических методов сопротивления и освобождения, а как раз теоретическому наследию прошлого. Что же до борьбы, то она выглядит наподобие христианского бога – нечто грозное, страшное, незыблемое, несомненно реальное, но уж больно смутное и далёкое. Две цитаты:

Опять в среде анархистов мы встречаем странное и неосознанное, надеюсь, желание опереть своё историческое бытие на непоколебимую сверхисторическую реальность “борьбы”, с которой так никто и не встретится лицом к лицу. Однако в “действительной” истории не существует констант, только, как элегантно выражался один “несвоевременный” филолог, “железная рука необходимости, трясущая рожок случая”. Забвение этого искушает разделить наше анархическое существование на вечную и, следовательно, скучную борьбу и вечно (опять-таки) юную, живую и интересную теорию. Смысл оговорки тов. Рябова теперь ясен как категорический императив: если анархисты сумели бы “выступить в качестве одной из ведущих общественных сил”, то не состоялась бы “целая плеяда талантливых и оригинальных анархических теоретиков”.