VII.
Восстание ссыльных
поляков на Кругобайкальской дороге. — Усмирение. — Выход в отставку
Я был тогда далеко в Витимских горах, когда ссыльные
поляки, работавшие на Кругобайкальской дороге, сделали отчаянную попытку
сбросить оковы и пробраться в Китай через Монголию. Против них послали войска,
и один русский офицер был убит повстанцами. Я узнал подробности этого
восстания, когда возвратился в Иркутск, где около пятидесяти поляков должны
были судиться военным судом; а так как заседания военных судов в России бывают
открытыми, то я присутствовал все время и записывал речи. Я составил подробный
отчет, который и был, к великому неудовольствию генерал-губернатора, помещен
целиком в «Биржевых ведомостях» за 1866 год (другой отчет, составленный
Вагиным, был помещен в «Петербургских ведомостях»).
После восстания 1863 года в одну Восточную Сибирь
прислали одиннадцать тысяч мужчин и женщин, главным образом студентов,
художников, бывших офицеров, помещиков и в особенности искусных ремесленников —
лучших представителей варшавского пролетариата. Большую часть их послали в
каторжные работы, остальных же поселили в деревнях, где они не находили работы
и почти умирали с голода. Каторжники-поляки работали или в Чите, где они
строили баржи (то были наиболее счастливые), или на казенных чугунолитейных
заводах, или на соляных варницах. Я видел последних в Усть-Куте на Лене.
Полуголые, они стояли в балагане вокруг громадного котла и мешали кипевший густой
рассол длинными веслами. В балагане жара была адская; но через широкие
раскрытые двери дул леденящий сквозняк, чтобы помогать испарению рассола. В два
года работы при подобных условиях мученики умирали от чахотки.
Впоследствии значительное число ссыльных поляков
поставили на постройку Кругобайкальской дороги. Байкал, как известно, длинное и
узкое альпийское озеро, окруженное живописными горами от трех до пяти тысяч
футов высоты, которое отделяет Иркутскую губернию от Забайкалья и Амурской
области. Зимой переправляются по льду, а летом — на пароходах. Но весной и
осенью добраться до Читы и до Кяхты можно было только окружной горной тропой,
по старой Кругобайкальской дороге, пересекая хребты в семь-восемь тысяч футов
высоты. Я раз проехал этой дорогой и, конечно, глубоко наслаждался
великолепною панорамою гор, покрытых в мае толстым слоем снега. Но в общем
дорога была ужасна. Тракт идет у подножья высоких гор, круто спускающихся к
озеру и покрытых снизу доверху первобытным лесом. Ущелья и потоки на каждом
шагу пересекают дорогу. Двенадцать верст перевала через хребет Хамар-Дабан
заняли у меня семнадцать часов, от трех утра до восьми вечера Лошади наши
постоянно проваливались в рыхлый снег и погружались вместе с всадниками в ледяные
потоки, текущие под снежный покров. В конце концов решено было проложить
постоянную тележную дорогу вдоль самого берега озера, взрывая порохом отвесные
скалы и перекидывая мосты через бесчисленные горные потоки. Эту трудную работу
выполняли польские ссыльные.
За последние сто лет в Сибирь было послано немало
русских политических ссыльных, но по характерной русской черте они подчинялись
своей участи и никогда не восставали. Они давали убивать себя медленной смертью
и не пытались даже освободиться. Поляки же, к чести их будь сказано, никогда не
несли своего жребия с такой покорностью. На этот раз они устроили настоящее
восстание. Конечно, шансов на успех у них не было никаких, но они тем не менее
восстали. Впереди их было громадное озеро, а позади их возвышались горные
пустыни Северной Монголии. Они решили поэтому обезоружить карауливших их
солдат, выковать страшное оружие повстанцев — косы и пробиться через горы
Монголии к морю, в Китай, где их могли бы принять английские корабли. И вот раз
в Иркутск пришло известие, что часть поляков, работавших на Кругобайкальской
дороге, возмутилась и обезоружила около дюжины солдат. Против них могли
отправить из Иркутска отряд пехоты, всего в восемьдесят человек. Переправившись
через Байкал на пароходе, солдаты пошли против повстанцев, находившихся на
другом берегу озера.
Зима 1866 года в Иркутске была особенно скучная. В
столице Восточной Сибири не наблюдалось такого резкого деления на классы, как в
остальных русских провинциальных городах. Иркутское «общество» состояло из
офицеров, чиновников, жен и дочерей местных купцов и священников. Зимой они все
встречались по четвергам в собрании. В том году, однако, не чувствовалось
оживление на вечерах. Любители драматического искусства тоже терпели неудачи.
Даже картежная игра, обыкновенно процветающая в Сибири, и та шла вяло в эту
зиму. Среди офицеров чувствовался недостаток в деньгах, и даже приезд
нескольких горных инженеров не ознаменовался грудами бумажек, являвшимися
прежде так кстати для рыцарей зеленого поля.
Сезон решительно был скучный: настоящий сезон для
спирических опытов и говорящих столов. Один господин, баловень иркутского
общества, который в предыдущую зиму забавлял всех рассказами из народной жизни,
принялся теперь за стучащие столы, когда увидал, что его анекдоты потеряли
прежний интерес. Он был ловкий человек, и через неделю весь Иркутск помешался
на таких «опытах». Новая жизнь открылась для тех, которые не знали, как убить
время. Стучащие столы появились в каждой гостиной, ухаживание очень удобно
уживалось со стуком духов. Поручик Прохоров очень серьезно отнесся и к столам,
и к ухаживанию. Быть может, это последнее ему менее удавалось, чем первое. Во
всяком случае, когда прибыло известие о польском восстании, он отпросился
присоединиться к отряду.
«Иду против поляков, — писал он в своем дневнике,
интересно было бы вернуться легко раненным».
Он был убит. Он гарцевал на коне рядом с полковником,
командовавшим солдатами, когда началась «битва с повстанцами», пышное описание
которой можно найти в архивах генерального штаба. Солдаты медленно двигались по
дороге, когда встретили около пятидесяти поляков, из которых пять или шесть
были вооружены ружьями, а остальные — косами. Поляки засели в лесу и время от
времени попаливали. Солдаты отвечали на выстрелы. Прохоров дважды просил у
полковника разрешения спешиться и броситься в цепь, так что полковник в конце
концов сердито приказал поручику оставаться на своем месте. Несмотря на
приказ, Прохоров вдруг исчез. В лесу раздалось несколько выстрелов, затем
послышались дикие крики. Солдаты бросились по направлению к ним и нашли
поручика, плавающего в крови на траве. Поляки выпустили последние заряды и
сдались. Битва кончилась, Прохоров лежал мертвым.
Он бросился с револьвером в руках в чащу, где наткнулся
на несколько косиньеров, выпустил в них наудачу все свои заряды и ранил одного.
Тогда остальные кинулись на Прохорова с косами.
На другом конце дороги, на западном берегу озера, два
русских офицера самым позорным образом обошлись с «мирными» поляками,
работавшими в этом месте, но не присоединившимися к восстанию. С грубыми ругательствами
один из офицеров вбежал в балаган, где жили ссыльные, и стал стрелять по ним из
револьвера, причем тяжело ранил двух. Другой привязывал мирных поляков к возам
и жестоко расправлялся с ними нагайкой — так себе, для потехи.
По логике сибирских властей выходило, что так как убит
русский офицер, то следует казнить несколько поляков. Военный суд приговорил к
смертной казни пять человек: Шарамовича, красивого, умного и энергичного
тридцатилетнего пианиста, командовавшего восстанием, шестидесятилетнего старика
Целинского, бывшего прежде русским офицером, и трех других, фамилий которых я
не помню.
Генерал губернатор телеграфировал в Петербург и просил
разрешения смягчить приговор, но ответа не последовало. Он обещал нам не
приводить в исполнение смертного приговора, но, прожив несколько дней и не получив
ответа из Петербурга, приказал совершить казнь секретно, рано утром. Ответ из
Петербурга прибыл почтой, через месяц! Генерал-губернатору предоставлялось «поступить
по собственному благоусмотрению».
Пять человек были уже расстреляны
Мне часто приходилось слышать, что это восстание было
безрассудно, а между тем горсть храбрых повстанцев добилась кое-чего. О бунте
стало известно за границей. Казни, жестокость двух офицеров, которая раскрылась
на суде, вызвали сильное волнение в Австрии. Австрийское правительство
заступилось за галичан, принимавших участие в революции 1863 года и сосланных
тогда в Сибирь, и некоторые из них были возвращены на родину. Вообще вскоре
после мятежа 1866 года положение всех ссыльных поляков заметно улучшилось. И
этим они обязаны были бунту, тем, которые взялись за оружие, и тем пяти
мужественным людям, которые были расстреляны в Иркутске.
Для меня и для брата восстание послужило уроком. Мы
убедились в том, что значит так или иначе принадлежать к армии. Я находился
далеко, в экспедиции, но Александр был в Иркутске, и его сотню двинули против
поляков. К счастью, командир полка, в котором служил брат, хорошо знал его и
под каким то предлогом приказал другому офицеру командовать отрядом. Иначе
Александр, конечно, отказался бы выступить в поход. Если бы я был тогда в
Иркутске, то сделал бы то же самое.
Мы решили расстаться с военной службой и возвратиться
в Россию. Сделать это было не особенно легко, в особенности брату, который
женился в Сибири, но в конце концов все устроилось, и весной 1867 года мы поехали
в Петербург.