Альфредо Мария Бонанно
ОТ БУНТА К ВОССТАНИЮ
Анализ перспектив анархизма в эпоху пост-индустриального капитализма
Содержание
Предисловие Джен Вейр
К анализу периода перемен
От пост-индустриальных иллюзий к пост-революционным
Изменения в обществе
Острова потерянных людей
Два источника революции
Государство принимает меры предосторожности
Конец иррациональной конкуренции
Сознательность и изоляция гетто
Общее обнищание
Две фазы
Закат ведущей роли рабочего класса
Скорость и изменение
Конец реформизма, конец партий
Немота исключенных
От иррационального бунта к сознательному восстанию
Сейчас уже мало кто сомневается, что в организации производства происходят глубокие изменения. В центрах развитого капитализма эти изменения наиболее заметны и наиболее ощутимы, но логика информационных технологий и децентрализованное производство достигли когда-то отдаленных уголков земли и вовлекают их в искусственную общность, единственный реальный элемент которой это эксплуатация.
В «западном мире» традиционный рабочий, краеугольный камень авторитарных революционных доктрин и до сих пор главный элемент многих анархических течений, вытесняется с мрачного кладбища доков, фабрик и шахт на веселенькое кладбище домашних видео, светлых бюро по трудоустройству, социальных центров, мульти-этнических детских садов и т.п. в обнесенных стенами гетто.
По мере того как безработицу все больше воспринимают с точки зрения перспективы отсутствия работы по найму как таковой, капитал продолжает совершенствовать свои инструменты и все больше вкладывать в те области, которые выгодны для его вечной потребности в экспансии. Производство товаров широкого потребления теперь осуществляют межконтинентальные команды роботов, маленькие компании без наемного труда и надомные работники, часто дети.
Профсоюзы находятся на грани краха, а левые партии все больше сползают вправо, так как у их избирателей исчезает база для требований прибавки зарплаты и социальных реформ. Вместо этого в политике, социальной сфере и религии возникают большие области прогрессивного «демократического диссидентства» – пацифизм, экологизм, вегетарианство, мистицизм и т.п. В своем крайнем выражении этот «диссидентский консенсус» приходит к требованиям «делегитимизации» и «дерегуляции». Эти требования выдвигает привилегированная интеллигентская прослойка, которая мыслит исключительно в терминах своих собственных прав.
С точки зрения капитала это может быть идеальное общество, одна из основных целей которого социальный мир, она и была бы идеальной, эта «самоуправляемая» капиталистическая утопия, если бы не угроза этому ландшафтному парку извне. Эта угроза идет из гетто, не только таких как Брикстон и Токстет – они имеют разные формы: шахтерская деревушка на севере, мрачные лабиринты с муниципальными домами в больших городах, во многие из которых полиция и другие репрессивные органы уже боятся заглядывать, и другие, все время расширяющиеся районы, где еще недавно жили квалифицированные рабочие и служащие, теперь превращаются в новые гетто. В будущем гетто совершенно не обязательно будут иметь четко очерченные пространственные границы, эти очаги дестабилизации будут иметь прежде всего культурные отличия, у них не будет средств связи с остальным капиталистическим обществом.
Существование и рост этих гетто и то, о чем они кричат, это самые страшные изъяны современного капитализма. Тут не может быть посредников. Тут нет места политикам-реформаторам прошлого, а также нет места реформаторским по сути революционным структурам прежнего рабочего движения, реальным или воображаемым.. Это не просьба, в этом крике – призыв к насилию. Маленькие бунты или взрывы, которые стали сейчас обычным делом, особенно в нашей стране, не содержат никаких рациональных требований. Это не средство достижения каких-то целей, подобно хлебным бунтам прошлого. Это иррациональные взрывы гнева, иногда они сопровождаются ударами по наиболее очевидным частям репрессивного аппарата (полицейским участкам и автомобилям, школам, правительственным зданиям и т.п.), но это происходит не всегда. Насилие на футбольных стадионах – явление того же ряда.
Со времени первых крупных бунтов (Бристоль, Брикстон, Токстет, Бродуотер Фарм) анархисты оценивали их положительно, часто присоединялись к ним, и их камни тоже летели в сторону полицейского оцепления. В своих журналах анархисты восторгаются этими моментами массового протеста, но в то же время (в тех же журналах) они дают организационные советы, которые могли бы быть полезны в начале двадцатого века или в тридцатые годы, но совершенно не отвечают нуждам нынешнего дня. Самый лучший совет, который они могут дать относительно бунтов, это создать особое анархическое движение, которое привнесет в эти потенциально аморальные события революционную мораль. В очередной раз приходится признать ограниченность наших способностей к анализу.
До сих пор, когда анархистам было нужно привнести в свои публикации немножко теории, они либо прибегали к изложению личных мнений, или давали выжимки из марксистского анализа, сопроводив его критикой, но при этом часто подразумевая, что некоторые идеи Маркса вполне совместимы с анархизмом. Это придает анархическому изданию серьезность, показывает, что мы не против теоретических дискуссий, но не дает никаких обоснований действиям анархистов.
Без анализа, пусть даже самого элементарного, мы никогда не сможем понять реальность. Интуиции не достаточно. Мы не сможем действовать, использовать противоречия для создания революционной ситуации, просто откликаясь на события, по мере того как они происходят, какими бы яростными эти события ни были.
Марксистский анализ это не более чем реликт мрачных веков индустриализации. Мы должны развивать свою собственную теорию, используя методологическое наследие анархизма. Сила анархизма как раз в том и состоит, что он не основывается на каком-то одном фундаментальном труде, привязанном ко времени, когда он был создан. То, что в анархизме живо, продолжает жить, как и сорок и сто лет назад. Нам надо разработать инструменты, которые помогут нам взять из прошлого то, что актуально для сегодняшнего дня и добавить то новое, что актуально сейчас. Мы можем сделать это, если, конечно, захотим, но что же является сейчас актуальным, где сейчас находится поле битвы с эксплуатацией? Это настоящее поле битвы, в ней есть свои убитые и раненые и вести эту битву все более необходимо, по мере того как гетто отсекают и отгораживают от мира привилегированных.
Анализ, который мы здесь представляем – шаг в этом направлении. Он позволяет взглянуть на то, что происходит и дает стимул для новых исследований и поиска новых форм анархического преобразования действительности, новых способов подтолкнуть мир к социальной революции.
Первый текст был написан для анархической конференции в Милане в октябре 1985 года, проводимой итальянским анархическим журналом Anarchismo. Второй текст – устное выступление того же товарища. Поэтому эти тексты во многом сходны. Вообще у автора есть много работ на темы восстания, он создавал их, непосредственно участвуя в борьбе, которая велась в Италии в последние два десятилетия.
Джен
Вейр
От пост-индустриальных
иллюзий к пост-революционным
За последние несколько лет в эволюции социальных противоречий наметились такие отчетливые тенденции, что их можно рассматривать как подлинные изменения.
Структура господства переориентировалась с грубого произвола на отношения, основанные на приспособлении и компромиссе. Это привело к значительному увеличению спроса на услуги, по сравнению с традиционным спросом на потребительские товары, имеющие большой срок службы. Результатом явился рост того сектора производства, который основан на информационных технологиях, роботизации производства и преобладание сферы услуг (торговля, туризм, транспорт, кредиты, страхование, муниципальное управление) над промышленностью и сельским хозяйством.
Это означает не то, что промышленный сектор исчез или потерял свое значение, а лишь то, что при сохранении или даже росте объемов производства, в нем будет занято все меньше рабочих. То же самое можно сказать и о сельском хозяйстве, на которое процесс индустриализации также повлиял, и которое отличается от промышленности лишь статистически, а не по социальным параметрам.
Эта ситуация не является чем-то застывшим, она находится в развитии. Между индустриальным и пост-индустриальным периодом нет четкой грани. Ясно, что сейчас мы проходим этап освобождения от изживших себя институтов, они подвергаются реструктуризации, но о полном закрытии всех фабрик и переходе к компьютерной продукции говорить рано.
В течение ближайших нескольких лет будет преобладать тенденция распада крупных производственных единиц и возникновения на их основе внутри централизованного производственного проекта отдельных ячеек, основанных на самоэксплуатации. В промышленном секторе это будет сопровождаться такими медленными изменениями с использованием традиционных средств, которые соответствуют свойственной капиталу осторожности.
Все это относится в большей мере к ситуации в Англии и в Италии, которые значительно отстают от Японии и США.
Медленный и, по-видимому, необратимый процесс оторвал вчерашних рабочих от их фабрик и выбросил в атмосферу, где царит жесткая конкуренция. Цель – повысить производительность, по логике внутренних конфликтов в самом капитале (компьютеризированных и оттого еще более смертельных) только потребительский продукт способен исключить альтернативу революционной борьбы и сделать классовые различия вечными и непреодолимыми.
Наиболее ощутимые выгоды для тех, кто находится на маленьких производственных «островках» – иллюзия большей «свободы», гибкий рабочий график, качественные изменения (всегда в рамках логики конкурентной борьбы, ходом которой управляют из центров) заставляют их думать, что они достигли обетованной земли, царства счастья и благополучия. Растет прибыль и все изощренней становится «креативность».
Эти островки смерти окружены идеологическими и психологическими барьерами, чтобы те, кому там не нашлось места, были выкинуты назад в бурное море, где нет шансов выжить.
Итак, проблема, которая перед нами стоит, это проблема исключенных.
Исключенные и включенные.
Первые это те, кто остается маргиналами. Они выброшены из процесса производства, наказаны за свою неспособность вписаться в новую конкурентную логику капитала. Часто они не готовы принять тот минимальный уровень выживания, который обеспечивает им государственная поддержка (эта поддержка в наше время все более становится реликтом прошлого, а общество превозносит заслуги тех, кто сумел всего добиться). Это не какой-то социальный слой, который осужден играть эту роль из-за своего национального происхождения – в Англии, например, до недавнего времени зачинщиками бунта были выходцы из Вест-Индии, но по мере того, как в обществе происходят изменения, те слои, которые раньше довольствовались своими стабильными зарплатами, лишаются своего спокойного существования и вполне могут тоже стать участниками бунта. Даже та слабая социальная поддержка, которой еще могут пользоваться эти слои (ранний выход на пенсию, пособия по безработице, разные социальные пособия) не вынудит их согласиться с все усиливающейся дискриминацией. Кроме того, не будем забывать, что уровень потребления этих исключенных социальных слоев не сравним с тем, который имеется у этнических меньшинств, которые никогда не жили в условиях стабильных, гарантированных зарплат. Это, безусловно, приведет к взрывам социального «неблагосостояния» и задача революционеров – соединить это с более элементарными всплесками бунта.
А, кроме того, есть включенные, те, кто задыхается на островках благополучия. Здесь аргументация будет посложнее и понять ее можно, только если признать, что человеку жизненно необходима свобода. Именно из этого сектора выйдут наиболее безжалостные борцы с капиталом в его новой форме. Мы движемся к кровавым столкновениям и жестким репрессиям. Социальный мир, к которому стремится одна сторона и которого боится другая, остается наиболее недостижимым мифом этой новой капиталистической утопии, наследием «пацифистской» логики либерализма, который наводит глянец в гостиной и при этом рубит мясо на кухне, который дома раздает социальные пособия, а в колониях занимается массовыми убийствами.
За открывающиеся мелкие, жалкие и ничтожные кусочки свободы в нашей повседневной жизни придется заплатить жестокой грубой и систематической дискриминацией больших социальных слоев. В конце концов, это приведет к осознанию привилегированными слоями факта эксплуатации, а это неминуемо заставит восстать хотя бы лучших представителей этих слоев. А, кроме того, стоит отметить, что в обществе уже нет сильной идеологической поддержки новой капиталистической перспективы. Раньше такая поддержка существовала, ее ощущали эксплуататоры, и, что еще более важно, кадры среднего звена. Материального благополучия недостаточно, особенно для тех людей, которые в более или менее недавнем прошлом участвовали или хотя бы только читали о либертарных утопиях, революционных мечтах и попытках, пусть неудачных, осуществить повстанческие проекты.
Эти люди постараются достучаться до остальных. Не все включенные готовы безмятежно существовать в искусственном капиталистическом раю. Многие из них почувствуют, что нищета одной части общества, отравляет благополучие другой и превращает свободу (за оградой из колючей проволоки) в настоящую тюрьму.
В течение последних нескольких лет индустриальный проект претерпел изменения, они были привнесены с помощью государственного управления и методов, связанных с политическими интересами и контролируемым консенсусом.
Если посмотреть на дело с точки зрения техники, то можно заметить, как меняется организация производства. Производство не должно больше осуществляться в одном месте (на заводе), оно все более рассредоточено по большой территории.
Это позволяет индустриальным проектам развиваться с учетом более сбалансированного распределения промышленных центров на той или иной территории и таким образом избегать социальных конфликтов, которые происходили раньше из-за существования гетто и сверх-концентрации промышленного производства, зон загрязнения окружающей среды и экологических катастроф. Теперь защитники природы могут добиться успеха, необходимость защиты природных ресурсов становится общепризнанной и строительство городов будущего (социалистических или нет) с «человеческим лицом» не кажется невозможным.
Причины, побуждающие капиталистов стремиться к осуществлению перспектив, напоминающих утопии прошлого, очень просты и далеки от филантропии. Их цель – свести к минимуму социальное недовольство, сгладить острые углы реальных противоречий посредством подслащенной пилюли прогрессивного развития, основанного на слепой вере в технический прогресс.
Очевидно, что включенным будут сделаны наиболее привлекательные предложения, чтобы, насколько это возможно, обезопасить себя от недовольства с их стороны, которое могло бы сильно помешать капиталистам завтрашнего дня. Отдельные индивиды, если они находятся в сфере производства, которая способна направить их идеалы в революционное русло, смогут дать в руки революции реальное оружие для борьбы против эксплуатации.
Утопическая мечта править миром с помощью «хорошей» технологии оказалась недостижимой, потому что она всегда игнорирует проблему гетто исключенных. Их конечно можно подвергнуть переработке и разбить на их месте садик, но такая смесь счастья и жертвы нежизнеспособна и может существовать только до определенного предела.
Напряжение и постоянные взрывы гнева вызовут серьезные трудности при реализации этой надуманной утопии.
Конец иррациональной конкуренции
Давно уже очевидно, что конкуренция и монополизация могут привести производство в состояние повторяющихся кризисов. В большинстве случаев это кризисы перепроизводства. Для традиционной капиталистической ментальности было важно добиться «крупномасштабной» экономики, а для этого нужно было все время увеличивать объемы производства, чтобы сохранять себестоимость. Это привело к стандартизации производства – сосредоточению производственных подразделений в определенной местности, причем распределялись они как попало, по логике колонизаторов (например, классические сицилийские «соборы в пустыне»: изолированные промышленные зоны, нефтеперерабатывающие заводы, вокруг которых сосредотачивалось все остальное), единообразию продуктов, разделению капитала и труда и т.п.
Первые изменения стали происходить благодаря вмешательству государства. Присутствие государства открыло новые удивительные возможности. Оно уже не просто пассивный зритель, «кассир» капитала, оно стало активным субъектом, «банкиром» и предпринимателем.
По существу эти изменения означают уменьшение потребительной стоимости и увеличение производства меновой стоимости в интересах поддержания социального мира.
Положив конец периоду наиболее острой конкуренции, капитал нашел частичное решение своих проблем. Государство оказало ему помощь с целью превратить экономическое производство в производство социального мира. Этот утопический проект, конечно, не выполним. Рано или поздно, машина сломается.
Новый производственный процесс, который часто определяют как постиндустриальный, позволяет сделать производственные затраты низкими даже для небольших партий товара, позволяет выпускать товары различных модификаций при минимальном вложении средств и позволяет вносить в производство невиданные доселе изменения. Это открывает для представителей среднего класса и рабочих такие горизонты «свободы», о которых они и мечтать не могли, а представители управляющих классов могут просто со всех сторон оградить себя золотом. Но все это похоже на свободу, которую имеют в своем замке наци-подобные тевтонские рыцари. Замок окружен каменной стеной и вооружен до зубов, а внутри царит кладбищенский покой.
Никто из идеологов постиндустриального капитализма не задается вопросом, что делать с той опасностью, которая поджидает за стенами замка.
В будущем бунты станут еще более кровавыми и ужасными, тем более, когда мы научимся превращать их в массовые восстания.
Сознательность и изоляция гетто
Из замка тевтонских рыцарей людей будет выбрасывать не столько безработица как таковая, сколько отсутствие реального доступа к информации.
Новая модель производства неминуемо приведет к уменьшению доступности информации. Компьютеризация общества это лишь одна из причин. Это одно из основных условий необходимых для доминирования в новых условиях и именно в качестве такового она и развивалась в течение, по меньшей мере, двадцати последних лет. Ее высшей точкой стало массовое внедрение компьютеров в школах, которое уже сейчас лишено всякого практического смысла.
Аналогично тому, как в период промышленной революции приход машин вызвал уменьшение возможностей самоопределения, скопление большого количества рабочих на фабриках, разрушение крестьянской культуры, получение капиталом такой рабочей силы, которая была не в состоянии «понять» суть нового механизированного мира, который начинал тогда реализоваться, теперь компьютерная революция и связанный с ней процесс смягчения противоречий капитализма с помощью Государства начинает передавать промышленный пролетариат в руки новых машин, которые говорят на языке, понятном только для немногих привилегированных. Остальные будут обречены на то, чтобы жить в гетто.
Старые знания, даже пропущенные через сито идеологии, будут закодированы и выдаваться только по мере необходимости. Нам представится историческая возможность понять среди прочих вещей, как скудно то реальное содержание, которое в течение двух веков позволяли нам получать те, кто создавал идеологические дебри.
Капитал начнет уходить из всех сфер, которые не могут быть легко переведены на компьютерный язык. Традиционное образование потеряет свою ценность, его объем сузится и обнажится его реальная торгашеская сущность и избирательный характер.
На смену языку придут новые каноны поведения, они будут формироваться исходя из жестких правил, они вырастут из старых процессов демократизации и коллективизма, которые капитал научился прекрасно контролировать. Польза – двойная, исключенные помимо прочего будут чувствовать себя так, как будто они «участвуют» в общественной жизни.
Компьютеризированное общество будущего может даже иметь чистые моря, и «почти» совершенную систему охраны ограниченных природных ресурсов, но там будет непроходимый лес запретов и правил, кошмар в форме глубоко личных решений об участии в работе на благо общества. Лишенные общего языка, пленники гетто не смогут больше читать то, что власть пишет между строк, и у них не останется иного выхода кроме спонтанного бунта, иррационального и разрушительного, бунта ради бунта.
Помощь той части включенных, для которых искусственная свобода капитала отвратительна, революционеров, которые смогли урвать у капитала некоторое количество технологических знаний, будет недостаточна, чтобы перекинуть мост или дать язык, на котором можно излагать знания и вести контрпропаганду.
Организующая миссия восстаний будущего состоит в решении этой задачи. Должны быть созданы, возможно что с нуля, основные единицы коммуникации, которая сейчас близка к тому, чтобы прерваться, и которые, именно в момент прерывания, смогут дать жизнь, посредством спонтанных и неконтролируемых реакций, таким проявлениям насилия, что прошлый опыт померкнет.
Не следует считать, что новое гетто похоже на трущобы прошлого, где в страданиях и нищете живут отверженные. Новое гетто, существующее по законам нового языка, будет пассивным получателем технологических благ будущего. Ему также будет позволено владеть примитивными трудовыми навыками, необходимыми для функционирования объектов, которые не удовлетворяют потребностям, а скорее сами являются огромными потребностями. Этих навыков будет вполне достаточно для скудного качества жизни гетто.
Будет даже возможность производить достаточно сложные вещи по доступной цене и рекламировать их как нечто эксклюзивное, что должно привлечь покупателя, который станет жертвой очередного капиталистического проекта. Более того, новые условия производства позволят нам избавиться от серийного воспроизведения одних и тех же вещей, изменения в технологии уже не потребуют значительных затрат. На смену придут гибкие, точные процессы, которые будут взаимозаменяемы. Будет легко внедрить без больших затрат новые формы контроля, влиять на спрос, направляя его в нужное русло, и таким образом будут созданы необходимые условия для производства социального мира.
Такое явное упрощение жизни и для включенных и для исключенных, такая технологическая «свобода» привели к тому, что социологи и экономисты – а они все ребята хорошие – стали рисовать контуры бесклассового общества, которое может «хорошо» жить, не пробуждая призраки классовой борьбы, коммунизма или анархии.
Интерес к профсоюзам падает, а сами профсоюзы потеряли ту реформистскую роль, которую они, возможно, играли в прошлом и превратились в приводной ремень для исполнения хозяйских приказов – все это рассматривается как доказательство того, что классовой борьбе приходит конец и начинается постиндустриальная эпоха. Далее мы покажем, что это не правда. Тред-юнионизм потерял свое значение не потому, что классовая борьба закончилась, а потому, что условия этой борьбы сильно изменились.
Фактически противоречия продолжаются, они глубже, чем когда-либо и они не разрешены.
Две фазы
Можно выделить две основные фазы.
В индустриальный период преобладала капиталистическая конкуренция и производство предметов потребления. Главным сектором экономики был вторичный (производство предметов потребления), он использовал вырабатываемую энергию как трансформационный ресурс, а финансовый капитал как стратегический ресурс. Технология в этот период была в основном механической, и основным производителем был рабочий. В проектах использовалась эмпирическая методология, они основывались на эксперименте, а организация производственного процесса в целом основывалась на неограниченной экспансии.
В постиндустриальный период, к которому мы приближаемся, но в который еще не вошли, государство доминирует над капиталистической конкуренцией и навязывает свои системы поддержания консенсуса с целью сохранения социального мира. Создание информации и предоставление услуг займут место материального производства. Доминирующими секторами экономики становится третий (услуги), четвертый (специализированные финансы) и пятый (наука, досуг, образование, управление). Основной трансформационный ресурс – информация, которая состоит из сложных систем передачи данных, а стратегическим ресурсом становится знание, которое постепенно приходит на смену финансовому капиталу. Технология больше не связана с механикой, ее основной компонент теперь – интеллектуальный. Основу рабочей силы составляют теперь не рабочие, а технологи, профессионалы, ученые. Метод, который используется в новом проекте, основывается на абстрактной теории, а не на эксперименте, как было когда-то, а организация производственного процесса основывается на кодировании теоретических знаний.
Закат ведущей роли рабочего класса
Марксизм сосредотачивает внимание на индустриальной фазе и считает, что главную роль в разрешении социальных противоречий играет рабочий класс. Это приводит к тому, что в качестве основной задачи рабочего движения ставится захват власти.
Двойственность гегельянства, которую воспринял Маркс, происходит как раз из этой логики – логики диалектического противоречия между пролетариатом и буржуазией, которое может быть преодолено, когда пролетариат обретет силу, а это произойдет через усиление капитала и государства. Таким образом, каждое торжество репрессии воспринималось как преддверие будущей победы пролетариата. И все это рассматривалось с прогрессистской точки зрения – типично просветительской – что на материальной основе можно создать «дух».
Эта старая концепция классовой борьбы, с некоторыми интересными модификациями, живет и поныне, по крайней мере, в кошмарных снах, которые возникают иногда от старых проектов борьбы за славу и завоевания. Эта чисто умозрительная концепция еще не подвергалась серьезному анализу.
Существует довольно широкое согласие по поводу того, что рабочие уже не играют ведущую роль. Сначала робко предлагалось выйти за стены фабрики и рассматривать всю социальную сцену. Затем более решительно стали говорить о постепенной замене сектора вторичного производства на третий сектор – производство услуг.
Закат некоторых анархических иллюзий
У анархистов тоже были иллюзии, и они тоже больше не существуют. Эти иллюзии никогда не касались руководящей роли рабочего класса, но считалось, что самым важным является мир труда и что промышленность имеет приоритет над первичным сектором – сельским хозяйством. Эти иллюзии поддерживал анархо-синдикализм. Еще совсем недавно было много энтузиазма, когда НКТ возродилась из пепла, особенно со стороны тех, кто наиболее яростно пропагандирует новые пути реформистского анархизма.
Основная идея, проистекающая из этой сконцентрированности на рабочих (отличная от марксистской, но не так уж радикально, как принято считать) это призрак Партии.
В течение долгого времени анархическое движение действовало как единая организация, то есть подобно партии. Естественно, не все анархическое движение, но его организованная часть.
Возьмем для примера итальянскую FAI (Итальянская федерация анархистов). По сей день это единая организация. У нее есть программа, она проводит регулярные съезды и она стремится играть роль связующего звена, то есть соединять реальность за пределами движения (революционную реальность) и реальность внутри анархического движения.
Конечно, некоторые товарищи смогут возразить, что эти замечания носят слишком общий характер, но они не могут отрицать, что ментальность, которая лежит в основе этих отношений с внешней реальностью очень близка к партийной ментальности.
Благих намерений не достаточно.
Сейчас эта ментальность сходит на нет. Не только среди более молодых товарищей, которые стремятся к открытым, неформальным отношениям с революционным движением, но и, что более важно, она исчезает в самой окружающей действительности.
Если в условиях индустриального производства борьба синдикалистов оправдана, также как и марксистские методы и методы либертарных объединяющих организаций, то теперь, в начале постиндустриального периода, в реальности, которая сильно изменилась, для анархистов остается только одна возможная стратегия – неформальная. Под неформальной стратегией мы имеем в виду группы товарищей, которые собираются ради конкретных целей, на основе близости и способствуют созданию больших структур, ставящих промежуточные задачи и при этом создающих минимально необходимые условия для трансформации вспышек бунта в восстание.
Партии марксистского типа умерли. Умерли и анархические партии. Когда я читаю критические статьи, например те, где социальные экологи говорят о смерти анархизма, то я делаю вывод, что это, во-первых, вопрос терминологии, а также отсутствие способности понять проблемы анархического движения, причем сами же эти товарищи и говорят о своей ограниченности в этом вопросе. То, что они – и я – считаем мертвым, это такой анархизм, который считал, что он может быть организующим началом следующей революции, который рассматривал себя как объединяющую структуру, имеющую целью пробудить творческий потенциал людей и направить его на разрушение Государства, консенсуса и репрессий. То, что умерло, это статический анархизм традиционных организаций, которые стремятся к улучшению условий жизни и ставят количественные цели. Идея, что социальная революция, это что-то такое, что будет неминуемым результатом нашей борьбы, оказалась беспочвенной. Может быть, она произойдет, а может быть, и нет.
Детерминизм мертв, а вместе с ним умер и слепой закон причинно-следственной связи. Революционные средства, которые мы используем, включая восстание, не обязательно приведут к социальной революции. Столь любезная позитивистам прошлого века причинно-следственная модель на самом деле не существует.
И именно по этой причине революция возможна.
Сокращение времени на передачу данных означает ускорение принятия решений. Если это время сократить до нуля (как это имеет место в ситуации электронного «реального времени»), то программируемые решения не только принимаются быстрее, они видоизменяются. Они становятся другими.
При изменении проектов меняются и элементы продуктивных капиталовложений, это уже не традиционный капитал, а в основном интеллектуальный.
Управление разнообразием это один из основных элементов реального времени. Совершенствуя отношения между политикой и экономикой, ликвидируя противоречия вызванные конкуренцией, организуя консенсус, и что еще важнее, программируя все это в перспективе реального времени, властные структуры отсекают большую часть общества – исключенных.
Возрастающая скорость производительных операций как ничто другое способствует культурным и языковым изменениям. Для тех, кто находится в гетто, в этом кроется величайшая опасность.
Конец реформизма, конец партий
Партии основываются на реформизме. Для них нужен общий язык, если уж не идеология. С партиями и с профсоюзами именно это и произошло. Общность языка переросла в фиктивную классовую борьбу, которая характеризовалась с одной стороны требованием реформ, а с другой уступками.
Чтобы о чем-то попросить, нужен общий язык с теми, у кого мы просим.
Глобальный репрессивный проект направлен на то, чтобы сломать эту общность. Не с помощью специальных тюрем, гетто, городов-спутников возле крупных промышленных центров, а, напротив, с помощью децентрализации производства, улучшения качества услуг, внедрения экологически безопасных технологий – все это как раз и приведет к абсолютной сегрегации исключенных.
Эта сегрегация будет достигнута, когда они лишатся того общего языка, который соединял их с остальным обществом.
Уже не о чем будет больше просить.
В эпоху, которую все еще можно описать как индустриальную, консенсус основывался на возможности получения выгоды от производства. В эпоху, когда способность капитала изменяться стала практически безграничной, дуэту Капитал/Государство требуется для достижения своих целей особый язык, отличный от языка исключенных.
Недоступность доминирующего языка станет значительно более эффективным средством сегрегации, чем традиционные ограждения гетто. Овладеть доминирующим языком будет все труднее и постепенно он станет совсем обособленным. С этого момента исключенные перестанут к нему стремиться, они будут его игнорировать. С этого момента исключенные и включенные перестанут понимать друг друга.
Процесс исключения является для репрессивного проекта ключевым. Фундаментальные идеи прошлого, такие как солидарность, коммунизм, революция, анархия основывались на том, что равенство было всеобщей ценностью. Но для обитателей замка тевтонских рыцарей исключенные это не люди, это просто предметы, которые можно покупать и продавать, как их предшественники продавали рабов.
Мы не считаем собаку равной себе, потому что она умеет только лаять, она не «говорит» на нашем языке. Мы можем любить ее, но никогда не считаем ее одной из нас, и мы не слишком задумываемся о собаках вообще, хотя можем быть привязаны к конкретной собаке, которая выражает нам послушание, преданность или проявляет свирепость к нашим врагам.
Аналогичным образом мы относимся ко всем тем, кто не говорит с нами на одном языке. Только не надо путать язык как систему понятий и национальные языки. Прогрессивные революционные традиции учат нас, что все люди равны, независимо от того, какой их родной язык. Здесь мы говорим о таком развитии репрессий, когда исключенные будут лишены самой возможности общаться с включенными. Сократив распространение печатного слова и постепенно заменив книги и газеты на картинки, цвет и музыку, например, завтра властные структуры смогут создать язык, предназначенный специально для исключенных. А те, в свою очередь, смогут создать свои собственные, даже весьма креативные лингвистические средства, которые будут иметь свой собственный код и будут полностью отделены от кодов, которые используют включенные, так что не будет ни малейшей возможности понять их мир. А от непонимания всего один шаг до отсутствия интереса и ментального отгораживания.
Таким образом, реформизм находится при смерти. Скоро уже невозможно будет предъявлять требования, потому что никто не будет знать, чего потребовать от мира, который перестал нас интересовать и который говорит на непонятном для нас языке.
Оказавшись отрезанными от языка включенных, исключенные будут также отрезаны от новых технологий. Возможно они будут жить в лучшем, более привлекательном мире, с меньшим риском катастрофических конфликтов и с меньшими экономическими противоречиями. Но иррациональное напряжение будет возрастать.
От наиболее удаленных уголков планеты, где, несмотря на «реальное время», эксплуатация всегда будет натыкаться на препятствия этнического или географического характера до центральных областей, где классовое разделение более жесткое, конфликт, основанный на экономических противоречиях, будет отступать перед конфликтом иррациональным.
Стремясь к полному контролю, включенные пытаются создать общий консенсус, облегчая экономическое бремя для исключенных. Они могут снабдить их языком-полуфабрикатом, чтобы они могли частично и ограниченно пользоваться достижениями технологии. Они могут предоставить им лучшие условия жизни. Но они не смогут избежать всплесков иррационального насилия, которое возникает из чувства ненужности, скуки и мертвящей атмосферы гетто.
В Британии, самой передовой стране по части репрессивных проектов капитала, уже сейчас можно наблюдать начало этой тенденции. Государство, безусловно, не гарантирует выживание, количество бедных и безработных чрезвычайно высоко, но бунты, которые происходят там регулярно, начинают молодые выходцы из Вест-Индии, которые понимают, что они отрезаны от мира, который уже стал для них чужим. Они могут позаимствовать из этого мира некоторые вещи или трудовые навыки, но они чувствуют себя в нем чужими.
От иррационального бунта к сознательному
восстанию
Массовые движения, которые производят такое впечатление на некоторых наших товарищей, из-за того, что они опасны и – по их мнению – бесполезны, на самом деле показывают, в каком направлении борьба будет развиваться завтра.
Даже сейчас многие молодые люди уже не могут оценить ситуацию, в которой они оказались. Они лишены того минимума культуры, который когда-то обеспечивала школа, на них обрушивается информация, содержащая бесцельное, бессмысленное насилие, множеством различных способов их подталкивают к импульсивному, иррациональному, спонтанному бунту и при этом у них нет «политических» целей, которые старшие поколения, как им казалось, так четко видели.
Места и формы этих массовых взрывов могут быть различными. Поводы тоже. В каждом случае, однако, можно увидеть ненависть к обществу смерти, где управляет симбиоз капитала и Государства.
Не нужно бояться этих проявлении только потому, что они не соответствуют нашим традиционным представлениям о народной революции.
Надо не бояться, а немедленно переходить к действию, пока еще не поздно.
Сейчас есть много материалов по технике сознательного восстания – из них некоторые написал я – прочитав эти материалы, товарищи поймут поверхностность и неполноту некоторых старых идей, которые запутывают дело вместо того, чтобы прояснять.
Короче говоря, нужно еще раз подчеркнуть, что повстанческий метод могут применять только неформальные анархические организации. Они должны уметь организовывать и способствовать функционированию базовых структур (массовых организаций), цель которых – атаковать и разрушать то, что является частью властного проекта, применяя принципы самоорганизации, непрерывной борьбы и прямого действия.
Опубликовано
в