Михаил Бакунин
БОГ И ГОСУДАРСТВО (2)
[...]
Наряду с практической причиной есть другая, чисто теоретическая, которая
также заставляет самых искренних либералов
постоянно возвращаться к культу Государства. Они являются и
называют себя либералами потому, что берут индивидуальную свободу за основу и исходную точку своей теории, и как раз потому, что их исходная точка или
эта основа таковы, что они по роковой
последовательности должны прийти к
признанию абсолютного права Государства.
Индивидуальная свобода, по их словам, отнюдь не есть создание и
исторический продукт общества. Они утверждают, что она предшествует
всякому обществу и что человек, рождаясь, приносит ее вместе со своей бессмертной душой
как божественный дар. Отсюда вытекает, что человек представляет из себя нечто, вполне
самобытное, целостное и в некотором роде абсолютное существо лишь вне общества. Будучи
сам свободен до и вне общества, он неизбежно формирует это общество актом своей воли и при
помощи своего рода договора — инстинктивного или молчаливого, обдуманного или
формального. Словом, по этой теории не индивиды создаются обществом, а, напротив, индивиды создают общество,
толкаемые некоторой внешней необходимостью,
как труд и война.
Ясно, что по этой теории общество в собственном смысле слова не существует. Естественное
человеческое общество, действительная
исходная точка всякой человеческой цивилизации, единственная среда, в которой может в действительности родиться и развиться личность и свобода людей, этой
теории совершенно неведомы. С одной стороны, она признает лишь индивидов, существующих сами по себе и свободных
самих по себе; с другой стороны, это
обусловленное общество, произвольно
созданное этими индивидами и основанное на формальном или молчаливом
договоре, есть государство. (Они очень хорошо знают, что никакое историческое
государство никогда не имело основой своей
договор и что все они были основаны насилием, завоеванием. Но эта фикция
свободного договора, основы государства, им
необходима, и они ею пользуются без излишних церемоний.).
Человеческие
индивиды, масса которых, условно соединенная, образует государство, представляются по
этой теории существами совершенно особенными и преисполненными противоречий. Одаренные бессмертной душой и
свободой или свободной волей, присущей им, они суть, с одной стороны,
существа бесконечные,
абсолютные и, как таковые, вполне законченные, самодовлеющие, самодостаточные и не
имеющие нужды больше ни в коем, даже в Боге, ибо, будучи бессмертными и
бесконечными,
они сами — Боги. С другой стороны, они —
существа весьма
грубо-материальные, слабые, несовершенные, ограниченные и абсолютно зависящие от внешней природы, которая
окружает,
поддерживает и в конце концов рано или поздно уносит их. Рассматриваемые с первой
точки зрения, они столь мало нуждаются в обществе, что это последнее является скорее
помехой полноте их бытия, их совершенной свободе. Поэтому мы видели с начала
христианства святых и стойких людей, которые, глубоко восприняв идею бессмертия и
спасения их душ, порвали все социальные связи и, избегая всяких человеческих отношений, искали в
уединении совершенства, добродетели, Бога. Они вполне основательно, с логической
последовательностью рассматривали общество как источник порчи и абсолютное
уединение души как условие всех добродетелей. Если они и покидали иногда свое
уединение, то не потому, что чувствовали потребность в этом, но из великодушия, из
христианского милосердия к людям, которые, продолжая развращаться в социальной среде,
нуждались в их советах, в их молитвах и руководстве. Всегда это было для спасения
других, никогда — для собственного
спасения и самосовершенствования. Напротив, они
рисковали погубить свои души, вступая в общество, из которого бежали с ужасом, как из школы всяческой
испорченности. Окончив свое святое
дело, они немедленно возвращались в свою пустыню, чтобы снова совершенствовать
себя там беспрерывным созерцанием своего индивидуального бытия, своей одинокой души пред лицом одного Бога.
Этому
примеру должны следовать все, кто верит еще ныне в бессмертие души, во врожденную
свободу или в свободную волю, если только они желают спасти свои души и достойно подготовить их к
вечной жизни. Повторяю еще раз, что святые отшельники, достигавшие путем уединения совершенного
оглупения, были вполне логичны. Раз душа бессмертна, то есть бесконечна по своей сущности, свободна и сама по
себе, она должна быть самодовлеющей.
Лишь существа преходящие, ограниченные
и законченные могут взаимно дополнять друг друга; бесконечное не дополняется. Встречаясь с другим существом, которое не есть оно само, оно должно
избегать его, уклоняться от всего,
что не оно само. В крайнем случае, как я
уже сказал, бессмертная душа должна быть в состоянии обойтись даже без Бога. Бесконечное в самом себе
существо не может признать рядом с собою другое существо, которое было бы равным ему, и еще менее — существо выше его
самого. Всякое существо, которое было
бы столь же бесконечно, как оно само,
и которое было бы не им самим, ограничивало бы его и, следовательно,
делало бы его существом определенным и конечным.
Признавая столь же бесконечное существо, как она сама, вне себя самое,
бессмертная душа необходимо признавала бы себя как сущее конечное. Ибо бесконечное в действительности является "таковым, лишь охватывая все и ничего
не оставляя вне себя самого. Понятно,
что бесконечное существо не может,
не должно признавать бесконечное существо, которое было бы выше его самого. Бесконечность не допускает
ничего относительного, ничего
сравнимого; эти слова: бесконечность высшего порядка и бесконечность
низшего порядка — ведут, следовательно, к
нелепости. Бог именно и есть нелепость. Теология, которая обладает привилегией нелепости и которая верит в
вещи именно потому, что эти вещи нелепы, ставит над бессмертными и,
следовательно, бесконечными человеческими душами
высшую абсолютную бесконечность, Бога. Но чтобы внести поправку к себе самой, она создала фикцию Сатаны, представляющего собой настоящий бунт бесконечного
существа против существования
абсолютной бесконечности, против Бога.
И подобно тому как Сатана взбунтовался против высшей бесконечности Бога, точно так же святые
отшельники христианства, слишком смиренные, чтобы бунтовать против Бога, взбунтовались
против равной людям бесконечности, против общества.
Они вполне основательно заявили, что в нем не нуждаются для своего спасения и
что если по странной фатальности они были [неразборчиво] и павшими бесконечностями, то общество Бога,
самосозерцание в присутствии этой
абсолютной бесконечности для них
достаточно.
Повторяю еще раз, это пример, достойный подражания для всех, кто верит в
бессмертие души. С этой точки зрения общество не может им предложить ничего, кроме
верной погибели. В самом деле, что дает оно людям? Прежде всего — материальные богатства, которые могут быть
произведены в достаточных размерах лишь
коллективным трудом. Но разве тот, кто верит в вечное существование, не должен
презирать эти богатства? Не говорил ли Иисус Христос своим ученикам: «Не
собирайте сокровищ на земле, ибо где ваши
сокровища, там и ваши сердца». И еще:
«Легче толстому канату (или «верблюду», по другой версии) пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в царство небесное». (Воображаю, какую
физиономию должны корчить набожные и богатые буржуа — протестанты Англии, Америки, Германии и Швейцарии, читая эти
столь решительные и столь неприятные
для них сентенции.)
Иисус Христос прав — вожделение материальных богатств и спасение
бессмертных душ безусловно непримиримы. А в таком случае не лучше ли, если
хоть немножко и действительно верить в бессмертие души, не лучше ли отказаться от
удобств и
роскоши, которые доставляются обществом, и питаться корнями, как это делают
отшельники, спасая свою душу ради вечности, нежели погубить ее ценою нескольких десятков лет материальных удовольствий. Этот расчет столь прост,
столь очевидно справедлив, что мы
вынуждены думать, что набожные и
богатые буржуа, банкиры, промышленники, купцы, делающие столь отличные дела, пользуясь всем» известными
средствами, и тем не менее повторяющие
постоянно евангельские слова, отнюдь не рассчитывают на бессмертие души для
себя и великодушно уступают это
бессмертие пролетариату, скромно довольствуясь для себя жалкими материальными благами, собираемыми на земле.
Что дает
еще общество помимо материальных благ? Плотские, человеческие, земные привязанности,
цивилизацию и культуру духа, все, что с человеческой, преходящей и земной
точки зрения
— громадно, но перед лицом вечности, бессмертия и Бога — равно нулю.
Величайшая человеческая мудрость не является ли слабоумием перед лицом Бога?
Есть
одна легенда восточной церкви, которая гласит, что два святых отшельника,
добровольно проведшие несколько десятков лет на одном пустынном острове,
уединились даже друг от друга и, проводя ночи и дни в созерцании и молитве, дошли до того, что даже
потеряли способность речи. Из всего их былого репертуара слов у них сохранилось
всего три-четыре, которые, соединенные вместе, не имели никакого смысла, но тем не менее выражали
перед Богом самые высшие устремления их душ. Они питались, разумеется,
корнями наподобие травоядных
животных. С точки зрения человеческой эти два человека были слабоумными или безумцами, но с точки зрения божественной,
с точки зрения верования в бессмертие души они выказали себя более сметливыми, чем Галилей и Ньютон. Ибо они пожертвовали несколькими десятками годов
земного благополучия и светского ума ради вечного блаженства и ума божественного.
Итак, очевидно, что человек,
одаренный бессмертной душой, бесконечностью и
свободой, присущими этой душе, есть существо в высшей степени антиобщественное. И если бы он был всегда благоразумен, если бы, занятый
исключительно своим бессмертием, он
имел достаточно ума, чтобы презирать все блага, все привязанности и всю суету сего мира, он никогда не вышел бы из этого состояния невинности или
божественного слабоумия и никогда не
создал бы общества. Одним словом, Адам
и Ева никогда бы не вкусили плода от древа познания, и мы все жили бы наподобие животных в земном раю,
который Бог назначил им для
пребывания. Но как только люди захотели
познавать, цивилизоваться, очеловечиваться, думать, говорить и пользоваться материальными благами, они
неизбежно должны были выйти из своего
одиночества и сорганизоваться в
общество. Ибо поскольку внутренне они бесконечны, бессмертны, свободны, постольку они внешне ограниченны,
смертны, слабы и зависимы от внешнего
мира.
Рассматриваемые
с точки зрения их земного, то есть не фиктивного, а действительного существования,
огромное большинство людей представляет собой столь унизительное зрелище, столь безнадежно
бедное инициативой, волей и умом, что поистине нужно быть одаренным редкой
способностью строить себе
иллюзии, чтобы найти в них бессмертную душу и тень какой-либо свободной воли. Они представляются нам как существа, абсолютно и фатально определенные, —
определенные прежде всего внешней
природой, характером почвы и всеми материальными условиями их существования; определенные бесчисленными политическими, религиозными и
социальными отношениями, обычаями,
привычками, законами, целой массой предрассудков
или мыслей, медленно выработанных предыдущими веками; они получают эти мысли уже при рождении на свет в обществе, которого они являются отнюдь не
создателями, но сперва — продуктом, а
позднее — орудием. На тысячу людей
едва ли найдется один, о котором можно сказать, не безусловно, но лишь
относительно, что он желает и думает самостоятельно.
Громадное
большинство человеческих индивидов не только среди невежественных масс, но
точно так же в образованных и привилегированных классах хочет и думает лишь то, что
все вокруг
них думают, чего все хотят. Они верят, конечно, будто хотят и думают
самостоятельно, но на самом деле они лишь рабски, по рутине, с ничтожными, едва
заметными модификациями воспроизводят чужие мысли и желания. Это рабство, эта рутина, неиссякаемый
источник общих мест, это отсутствие бунта воли, инициативы мысли индивидов, —
главные причины безнадежной медлительности исторического развития человечества. Для нас,
материалистов или реалистов, не верующих ни в бессмертие души, ни в свободную волю, эта
медлительность, как она ни печальна, представляется естественной. Происходя от гориллы, человек
лишь с громадными трудностями достигает сознания своей человечности и
осуществления своей свободы. Вначале он не может обладать ни этим сознанием, ни этой свободой. Он рождается диким животным
и рабом и очеловечивается и прогрессивно
эмансипируется лишь в недрах общества, которое необходимо предшествует
зарождению его мысли, слова и воли. И
он может достичь этого лишь коллективными
усилиями всех бывших и настоящих членов этого общества, которое, следовательно, есть основа и естественная исходная точка его человеческого существования. Из
этого следует, что человек
осуществляет свою индивидуальную свободу, или свою личность, лишь дополняя себя всеми окружающими его индивидами и лишь благодаря труду и
коллективному могуществу общества,
вне коего он остался бы, без сомнения, самым грубым и самым несчастным из всех жестоких животных, существующих на земле. По системе материалистов,
единственной естественной и логичной,
общество не только не уменьшает и не
ограничивает, но, напротив, создает свободу человеческих индивидов. Оно —
корень, дерево, свобода же — его плод.
Следовательно, в каждую эпоху человек должен искать свою свободу не в начале, но в конце истории, и
можно сказать, что действительное и
полное освобождение каждого человеческого
индивида есть настоящая великая цель, высший результат истории.
Совсем иная точка зрения идеалистов. По их системе человек проявляет
себя сперва бессмертным и свободным существом и кончает тем, что становится рабом. В
качестве бессмертного и свободного, бесконечного и целого в себе духа он не нуждается в обществе.
Отсюда следует, что если он вступает в общество, то лишь по причине своего падения
или же потому, что он забывает и теряет сознание своего бессмертия и своей свободы.
Существо противоречивое, бесконечное, как дух, но зависящее, несовершенное и материальное вовне,
человек вынужден объединяться не вследствие потребности своей души, но ради сохранения своего тела. Общество образуется,
следовательно, лишь своего рода
принесением в жертву интересов души и независимости души презренным интересам тела. Это настоящее падение и порабощение для индивида, внутренне
бессмертного и свободного, отказ, по
крайней мере частичный, от своей первоначальной
свободы.
Известна сакраментальная фраза, которая на жаргоне всех сторонников
государства и юридического права выражает это падение и это самопожертвование, этот
первый роковой шаг к человеческому порабощению. Индивид, пользующийся полной свободой в
естественном состоянии, то есть прежде, чем он делается членом какого-либо общества,
вступая в него, приносит в жертву часть этой свободы, чтобы общество гарантировало ему все
остальное.
На просьбу разъяснить эту фразу отвечают обыкновенно другою: «Свобода
каждого человеческого индивида не должна иметь других границ, кроме свободы
всех других индивидов».
На первый взгляд нет ничего более справедливого. Не правда ли? И однако, эта теория содержит в зародыше всю теорию деспотизма. Согласно с основной идеей идеалистов всех школ и вопреки всем реальным фактам человеческий индивид представляется абсолютно свободным существом постольку и лишь постольку, поскольку он остается вне общества. Отсюда следует, что общество, рассматриваемое и понимаемое единственно как юридическое и политическое общество, то есть как государство, есть отрицание свободы. Вот к каким результатам приводит идеализм. Он, как видим, совершенно противоположен выводам материализма, которые, согласно с тем, что